Что это — какая-то неведомая магия? Что-то выходящее за рамки школ пяти магических сословий? Для чего оно? Меня охватило острое чувство, что зрелище — это только видимая часть явления. Что в этот самый момент происходит нечто незримое и неощутимое, но очень значительное. Нечто, находящееся под носом, но неуловимое. Злость вновь понеслась во мне порожистыми реками, как парой часов ранее в хозяйском доме.

Невесомая мерцающая сеть укутала улицу, заполнила пространство, словно упорядоченный туман. Дома, деревья, старый колодец — все запуталось в объемной паутине.

Я задернул шторку, и повернулся к окну спиной. Велмер стоял взволнованный и бледный, и мне стало стыдно за то, что я не могу его успокоить, объяснить явление, разобрать по пунктам, подобрать понятные сравнения, убедить в том, что ничего сложного и страшного здесь нет, надо только чуть втянуться, вникнуть, накопить опыт. Он на половину заклинаний реагировал так же — испугом и ступором, уверенностью, что ему никогда этого не постичь, но ничего. Мы со всем справлялись, и он все постигал. У него были грубые руки рубаки, но неуклюжим деревянным пальцам удалось придать гибкость упорными упражнениями. Он был рассеянным и нервным, его воли не хватало на управление энергией, на необходимую концентрацию, но и это прошло. Мое терпение огранило его, моя поддержка научила его верить в себя и чувствовать себя магом, и это важно для меня. Потому что если я не могу быть опорой, то зачем я нужен?

Я сел на кровать, намереваясь улечься и продолжить бессонное наминание боков. На то, что в ближайшее время удастся заснуть, я больше не рассчитывал. Велмер не уходил, и я его не торопил. Я ждал, когда он скажет то, что хочет сказать, или уйдет, если хочет уйти.

— А что, если я решу уехать? — выпалил он, смущенно хлопнув себя ладонями по бедрам. — То есть…

Он замолчал, не договорив. Найрис и Ксавьера все-таки подселили ему эту идею. Он задумался о том, что на самом деле не пристегнут цепью к замку Эрдли.

— Ничего, — ответил я равнодушно, укладываясь.

Клянусь, обида дернулась на его мордахе.

Прости, отговаривать тебя я не буду. Хотя, вероятно, буду жалеть, что не отговорил.

Я вдоволь натешил свое самолюбие с его помощью, кое-как заглушил мысли о Кайри, напился удалых жизненных сил, источник которых пересох после ее гибели, удовлетворил свой комплекс покровителя. Я получил от него все, что искал, а он, смешной, считает, будто что-то мне должен.

— Не сейчас, конечно, а когда леди Хэмвей займет трон, и все утрясется, — добавил он, зачем-то широко шагнув в мою сторону. Прямо-таки угрожающе шагнув.

Он сказал это, чтобы умаслить мои уши. Ему мало дела до леди Хэмвей и прочего патриотизма. И придворная жизнь — не мечта его буйного беспорядочного нутра. Проблема только в том, что строгость придворной жизни — это как внешний скелет для него, она придает ему четкие очертания и защищает от лишнего. Утратив эту защиту, он бросится во все тяжкие, неудержимо покатится под гору саморазрушения, потому что именно это — его природа. В какой-нибудь Лавилии, где солдата не держит форма, он моментально свяжется с сомнительной компанией и пустится в авантюру, а после — погрязнет в последствиях. Но я не буду его отговаривать. Он уже не диковатая шпана, набитая протестами, он взрослая искушенная личность, и пусть теперь решает сам.

Я расправил на себе тоненькое символическое одеяло, и предложил:

— Давай спать, Вэл.

Он был разочарован. Выразительная мордаха проорала это. Он привязался ко мне сильнее, чем собирался и допускал — я давно это заметил.

Он помялся еще, снова выглянул в окно, и отшатнулся от него, перекосившись. Вероятно, загадочное явление стало еще более докучливым и неприятным. Велмер плотнее завесил шторку, чтобы ни щелочки улицы не коснулось помещения, и взглянул на меня с просьбой.

Да, Вэл, жутко, я понимаю. Мне — не меньше твоего. Я не скажу об этом вслух, поскольку мне не положено по рангу, а ты не скажешь из упрямства. Но, в общем-то, когда мы все ночевали в одной куче, было поуютнее, чем когда разбрелись по большому чужому дому. Любопытно, как там остальная часть компании — спит, мается, или уже собралась под одним одеялом?

Я указал ему на кровать у дальней стены. В комнате, предназначавшейся не то для слуг, не то для Младших, их уместилось четыре штуки.

— Ложись здесь, если хочешь, — предложил я.

Он улегся, не колеблясь, натянул символическое одеяло до носа. Смешно. Раньше он готов был спать под дождем в мокрой траве, лишь бы не со мной в одной палатке, а теперь сам попросился под бочок, испугавшись непривычной внешней среды. Хорошо. Приручать людей — это приятно. Это по мне.

Я забрал свой огонек с потолка, и стало почти темно. Неплотная занавеска на окне светилась розовато-золотым, чуть мерцая. Я закрыл глаза, и увидел лицо Кайри. Я часто видел его, закрывая глаза. Обычно оно было смеющимся, и я спохватывался, что сам улыбаюсь. Она была моим ветром — моя Кайри. Воздушным потоком, на который ложишься, расправив крылья, и планируешь без усилий. Меня всегда тянуло к твердой почве и скупому практицизму, а она поднимала меня над землей, и ее воздух всякий раз выигрывал сравнение с моей твердью. Она питала меня своими соками, оживляя мою сухую древесину. В ней было жизни — на двоих. Ксавьера назвала меня тухлым сухарем, и она права. Но с Кайри я был другим.

Она служила смотрителем земель — постоянно в разъездах. Все наши отношения — сплошная радость встречи. Печали расставания тоже были, но они почему-то совсем забылись. Я запомнил только одно расставание — то, которое случилось, когда ее тело привезли с северной границы после стычки с контрабандистами, через полгода после рождения Лин. Тогда воздух замер, расправлять крылья стало не на чем, движение живительного сока прекратилось. Всякое движение прекратилось. Чтобы увидеть ее улыбку — солнечный взрыв — мне стало требоваться закрывать глаза. Потом я увидел этот взрыв с открытыми глазами — у Вэла. У них одинаковая улыбка — мистическая вспышка, неожиданный счастливый случай. Этого нельзя не заметить. Сначала я заметил это, и только потом осознал, что конкретные потрепанные манекены я встречал на тренировочном дворе одной захудалой солдатской школы на окраине. Школы для сирот, за которых некому платить. Тамошнее руководство тряслось над этими манекенами — как и над кастрюлями, простынями, деревянными клинками, и прочим инвентарем. Потому что нищета, хоть и в столице. Боги, каким неудачником надо быть, чтобы тебя выгнали даже из такого зачуханного заведения?

— Капитан… — осторожно позвали от дальней стены.

Отстань, я сплю.

— Капитан, — зов повторился чуть настойчивее.

Он в курсе, что я не сплю. Он внимательный, хоть и неудачник.

— Когда я гулял с Лин перед отъездом, она попросила меня узнать у ниратанцев, как они делают свои бусы, в которых цвета меняются местами…

Вроде бы, там внутри стеклянных бусин подкрашенные жидкости, которые перетекают туда-сюда, но я не уверен.

— Узнаем, — ответил я.

Мое пробуждение состоялось уже после полудня. Быстренько одевшись и умывшись водой из кувшина, я вышел на улицу. Улица выглядела нормальной, без сияющих сетей, или же их просто не было видно при дневном свете.

Велмер и Найрис стояли у плетеной беседки, увитой виноградом. Они ели виноград, и что-то оживленно обсуждали. Откуда-то из-за угла летел смех Ксавьеры, вперемешку со смехом наемников. Альтеи и почтенной ниратанской госпожи я не обнаружил.

Жестом подозвав парней, я сказал им:

— Надо осмотреть закрома целителя — поискать провизию. Выбрать и подготовить лошадей. Покормить котенка, вон того. Я поговорю с громилами. Если они откажутся делиться добычей, придется уступить. К сожалению.

— Я покормил котенка, — сообщил Вэл, и я похвалил его за достойную инициативу.

Громилы, как ни странно, не стали жадничать. Очередное подтверждение того, что их наниматель стоит очень высоко, и очень хорошо им платит.