В эту тревожную ветреную ночь проснулся еще один человек. Наполеон проснулся от сильной боли в боку. Сердце уже давно тревожило его, но еще никогда он не пробуждался с точным и четким знанием того, что эта ночь — последняя. Конечно, обидно императору, мановением руки двигавшему в бой сотни тысяч людей, умирать вот так, на сиротской больничной койке. Впрочем, ему грех жаловаться на судьбу, он жил не зря, — он и не жаловался. Если о чем и жалел Наполеон, так это о еле, который он не досмотрел. История полна случайностей, да и в жизни все происходило, может, не так. Но когда хвастун и беззаботный храбрец Мюрат приволок на холм к Наполеону эту высохшую островную селедку Веллинттона, было приятно. Пусть сон, но ведь так могло быть, могло! Странно только, что Веллингтон как две капли воды походил на его недавнего соседа по палате — Трофимова. Впрочем, память его сдает. Что удивительного, что маршалов и генералов он помнит в лицо, а Веллингтона — нет? Может быть, Веллингтон действительно походил на Трофимова?.. А кстати, на кого был похож Груши? Или. точнее, кто из его здешних знакомых похож на Груши? Ну да, этот молодой врач, как его, Выговцев. Именно он опоздал к полю боя, пропустив вперед Блюхера… А сегодня старый и больной император должен выручать своего незадачливого генерала.

Кряхтя и шепотом жалуясь на боль в боку, судьбу и отравителей-англичан, Наполеон вышел в коридор. Коридор был пуст. Но даже если бы в нем кто-то был, он бы не заметил ничего. Мелькнуло что-то, чем-то пахнуло, слегка коснулось щеки ветром…

Наполеон вышел на крыльцо, прошел в скверик напротив здания, сел на скамейку и задумался. Сердце почти не беспокоило. Ночь с ее холодным, сырым ветром тоже проходила как-то мимо. Наполеон, чувствующий всеми суставами небольшой дождь за три дня, не замечал непогоды и темноты. Сон — сном, но он явно видел Трофимова и раньше, только где и когда? В памяти всплывали обрывки картин, то совсем непонятные, то более или менее цельные. Вот он, Наполеон, в строгой одежде отца-доминиканца с лицом почти закрытым капюшоном, подносит привязанному к столбу Трофимову большой крест. Трофимов — в санбенито, под ногами у него хворост. Вот он же, Наполеон, на тяжеловатом, но мощном коне вихрем влетает в пылающий деревянный город, впереди тысячи кочевников. Наполеон чувствовал, как чешется под панцирем, не снимаемом уже поллуны тело. А навстречу в алом, отороченном мехом плаще, на белом жеребце вылетает Трофимов. На белом, на священном коне бога войны! И, завизжав, Наполеон, непонятным образом вывернув руку, наносит удар прямо поперек тонкой стрелы шлема, прикрывающей переносицу Трофимова. И еще, и еще… Странные картины, странных событий разных времен и эпох. С той лишь объединяющей деталью, что в них непременно участвовали он и Трофимов. Фантазия разыгралась под конец? Когда это он, Наполеон, летал из-за облака с пучком молний в руке? Ну хорошо, не молний, а с какой-то странной штукой, — но вырывались из нее именно молнии! И били они в Трофимова, стремительно взлетающего в зенит на белоснежных гигантских крыльях.

— …Гаври-и-л! — кричит Трофимов, и поле ненависти отбрасывает Наполеона, комкая и разрывая воздух, его опору.

— Гаврн-и-л! — снова взывает Трофимов и молнии Наполеона, изгибаемые страшной силой, уходят в стороны или распадаются на капли плазмы.

Одна из таких сцен привиделась Наполеону ярче других. Кажется, это было в той странной стране — Америке, которая первой нанесла удар ненавистной Англии. Да, да, в Америке или где-то рядом. Но только давно. Эх, какое было время! «Солдаты! Сорок веков смотрят на вас с вершин этих пирамид…» Но встреча с Трофимовым… Где? Когда… Большой каменный зал — каменные столы, каменная резьба стен, каменный трон, покрытый шкурой священного ягуара, лишь кое-где облицовка из драгоценного кедра. И это он, Наполеон, прошептал: «Клянусь богами тринадцати надземных и девяти подземных мировая найду его, о Халач-Виник, великий правитель Ямчилана!» Боже… какая же это страна, какое время? Наполеону было ясно, что стоящий справа от трона — Ахав-кан, верховный жрец Ицамны, это он сам. Слева же, сверкая перьями священного кетзаля и белыми плащами, расшитыми раковинами, располагались батабы-повелители селений и полководцы-наконы. И где-то среди них тот, чьей крови ждала каменная чаща у подножия Владыки Черепов. Кто-то из них, из высшей знати Тикаля. Но кто? Уже наступил месяц Кумху, пора дождей, урожай собран и доставлен в подземные кладовые города, а порядка в стране все нет. По чьей вине? Это вопрос не для него, Ахав-кана, это вопрос для Халач-Виника, для наконов, батабов и даже для жрецов. Для всех, кроме него! Сегодня на Осеннем пиру Чилим-прорицатель найдёт виновника и владыка девяти подземных миров приблизит найденного к своему сердцу. Незамедлительно приблизит! Ахав-кан уверен, что этого опасно выводить на жертвенные камни… Боги шепчут предостережения. А если Чилим не найдет виновного? Нет, не может быть. Чилим всегда находит того, кого предварительно найдет Ахав-кан. Тем временем, заговорил Халач-Виник:

— Я спрашиваю вас, о могучие могучего Ямчилана, что происходит в нашей стране? Или чужие племена вновь дерзнули перекрыть дороги? — Наконы протестующе загудели, а главный након забылся до того, что отрицательно замахал рукой.

— Тогда, может, боги не благословили поля и призрак голода встает над пирамидами Тикаля? — Теперь уже загудели батабы.

— Тоже нет. А, может быть, четыре Чаака, несущие дожди, с четырех сторон обрушились на ваши селенья? Может быть, презренные кайманы выползли из рек и хватают за ноги ваших женщин? Или сами вы, мужчины, живете в женских хижинах? Что творится в великом Ямчилане?

Халач-Виник ответа не требовал. Он лучше всех остальных, кроме разве что Ахав-кан а, знал, что творилось. Уже две луны прибывали со всех сторон быстроногие гонцы со странными, смущающими души и сердца вестями. Знамения! Как лава священных вулканов накатывались, наползали на страну знамения. Но посылали их чужие, недобрые боги. Чужая, недобрая сила то там, то здесь проявляла себя. Недобрая?.. Да, ибо исходила от чужих богов. Что надо было им? Какого они народа? Как собственные боги тринадцати надземных и девяти подземных миров Ямчилана терпели это вторжение? Он, Ахав-кан, знал, а народ чувствовал: эта страна, прекрасная их страна, потому прекрасна, что у нее есть ее боги. В тайниках храмов кипы бечевок с узелками хранили историю Тикаля за сотни лет. И все эти сотни лет государство ширилось и процветало. Не могли боги отвернуться от него именно сейчас! Но они отвернулись. Он; Ахав-кан, недаром три ночи подряд обращался к богам с пирамиды главного храма. Боги дали ответ, и с ответом в сердце он стоял сейчас у подножия трона. Один человек, всего один человек принес в себе эту чужую силу, но и он еще не знал, как и на что ее употребить. Пока не знал, и уже не узнает. Боги просветили Ахав-кана, вдохнули в него силу и только часть этой силы жрец передал Халач-Винику. Пусть он говорит, даже самым знатным и сильным полезно лишний раз напомнить, где настоящая знатность и настоящая сила. Но и Халач-Виник и он, верный жрец, знают, что все решит сегодняшний пир.

Огромный, облицованный драгоценным кедром зал, гудел. Иш-цыв-Кен, молодая жена повелителя, уже не одного гостя одарила чашей чоколатля, дарующего силу, а остальных слуги обнесли мескалем. Гости забыли про знамения, все гости, без исключения, за этим следил лично Ахав-кан. Он бы не хотел, чтобы чужие силы пробудились здесь, в этом зале. И тому, кто их принес, боги Ямчилана даровали забвение — ненадолго, до встречи с владыкой девяти подземных миров Хун-Ахавом, страшным владыкой Черепов. Весь день Верховный жрец ходил по залам дворца, беседуя то с одним гостем, то с другим. И никто из них не знал, из какой незаметной щелки в стене за. беседой наблюдает холодный взгляд Чилима. И только двое, Чилим и Ахав-кан могли понять тот быстрый знак, который жрец подал в разговоре с одним молодым батабом.