Когда Сенат спросил Батиата, — Не было никаких признаков заговора, недовольства, интриг?

— Их не было, — настаивал он.

— И когда вы казнили Африканца, мы рассматриваем ваше действие, как вполне допустимое — не было никакого протеста?

— Никакого.

— Нас особенно интересует, не было ли какой-либо внешней помощи, иностранные провокаторы любого рода могли бы заняться этим делом?

— Это невозможно, — сказал Батиат.

— И не было никакой внешней помощи или финансовых средств, переданных для триумвирата Спартак, Ганник и Крикс?

— Я могу поклясться, всеми богами, не было, — сказал Батиат.

Но это было не совсем так, и никто не был один. Это было невероятной силой Спартака, что он никогда не видел себя одиноким, и никогда не уходил в себя. Незадолго перед неудачным поединком двух пар, на которые богатый молодой Римлянин, Марий Брак, заключил контракт, случилось восстание рабов на трех больших плантациях в Сицилии. В нем приняли участие девятьсот рабов, и все, кроме горстки, были преданы смерти, и только в самом конце кровопролития, владельцы поняли, сколько нейтральных наличных денег спустили в канализацию. Таким образом, почти сто оставшихся в живых были проданы на галеры, практически за бесценок, и именно на камбузе один из агентов Батиата увидел огромного, широкоплечего, рыжего Галла, имя которого было Крикс. Поскольку галерные рабы считались неисправимыми, цена была дешевой и даже взятки, которые способствовали совершению сделки, были небольшими, а поскольку работорговцы, контролировавшие морские доки в Остии, не искали неприятностей, они не рассказали ничего о происхождении Крикса.

При этом Спартак не был одинок, он был связан с множеством нитей из которых ткалась определенная ткань. Крикс был в камере рядом с ним. Долгими вечерами, растянувшись во весь рост на полу камеры, головой к двери, Спартак слушал историю Крикса о бесконечной битве Сицилийских рабов, начавшиеся более полувека назад. Он, Спартак, был рабом и родился среди рабов, но здесь среди его собственного рода были легендарные герои, такие же прекрасные, как Ахиллес, Гектор и Одиссей — мудрые, такие великолепные и даже более гордые, хотя о них не слагались песни, и они не превращались в богов, которым поклонялись люди. Те, кто был достаточно хорош, для богов были похожи на богатых римлян и так же мало заботились о жизни рабов. Это были люди и меньше, чем люди, рабы, голые рабы, которые были дешевле чем ослы, которые подставили свои плечи под ярмо и тащили плуг по полям латифундий. Но какие они были гиганты! Евн, освободивший каждого раба на острове и разбивший три Римские армии, пока они не свели его в могилу, Афенион Грек, Сальвий Фракиец, Германец Ундарт и странный еврей Бен-Йоаш, который сбежал в лодке из Карфагена и присоединился к Афениону со всей его дружиной.

Слушая, Спартак чувствовал, как его сердце наполняется гордостью и радостью, и великое и очищающее чувство братства и общения с этими мертвыми героями приходит к нему. Его сердце рвалось навстречу этим его товарищам; он знал их хорошо; он знал, что они чувствовали и что им снилось и чего они жаждали. Раса, город или государство не имели никакого значения. Их рабство было универсальным. Однако, несмотря на все жалкое великолепие их восстаний, они всегда терпели неудачу; всегда были Римляне, прибившие их к кресту, новое дерево и новый плод, чтобы все могли увидеть награду за раба, который не был бы рабом.

— В конце концов, всегда заканчивается одним и тем же, — сказал Крикс.

Так что, чем дольше он был гладиатором, тем меньше Крикс говорил о том, что было. Так что чем дольше он был гладиатором, тем меньше Крикс говорил о том, что было. Ни прошлое, ни будущее не могут помочь гладиатору. Для него есть только настоящее. Крикс построил вокруг себя стену цинизма, и только Спартак осмелился исследовать горькую оболочку гигантского Галла. И как только Крикс сказал ему:

— Слишком много друзей, Спартак. Трудно убить друга. Оставь меня в покое.

Этим утром, после тренировки, они сбились на некоторое время в толпу, перед тем как отправиться на утреннюю трапезу. Горячие и потные, гладиаторы стояли или сидели на корточках маленькими группами, их разговор заглушало присутствие двух Африканцев, которые теперь висели распятыми на крестах. Под тем, кого выбрали в качестве наказания за вину другого, была свежая лужа крови, а кровожадные птицы клюют и пожирают сладкое пятно. Гладиаторы были угрюмы и подавлены. Эти двое были только началом. Сейчас Батиат заключил контракт и сразился с ними так быстро, как только он мог. Это было плохое время.

Солдаты ушли поесть в маленькой роще, среди деревьев, за ручьем, который протекал мимо школы, и Спартак, из — за ограждения, мог видеть их там, развалившихся на земле, их шлемы сброшены, их тяжелое оружие составлено пирамидой. Он не отрывал от них глаз.

— Что ты видишь? — спросил Ганник. Они вместе долгое время были рабами, вместе в рудниках, вместе как дети.

— Я не знаю.

Крикс был угрюм; слишком долго он жил с насилием.

— Что ты видишь, Спартак? — спросил он.

— Я не знаю.

— Но ты знаешь все, не так ли, и потому Фракийцы называют тебя отцом.

— Кого ты ненавидишь, Крикс?

— А чернокожий тоже называл тебя отцом, Спартак? Почему ты не сражался с ним? Будешь сражаться со мной, когда придет наш черед, Спартак?

— Я больше не буду сражаться с гладиаторами, — тихо сказал Спартак. — Это я знаю. Недавно не знал, но я знаю это сейчас.

Его услышали полдюжины из них. Они собрались рядом с ним. Он больше не смотрел на солдат; вместо этого он посмотрел на гладиаторов. Он переводил взгляд с одного лица на другое. Сперва полдюжины, потом стало восемь, десять и двенадцать, и он все равно ничего не сказал; но их угрюмость ушла, и в их глазах было возбужденное волнение. Он посмотрел им в глаза.

— Что будем делать, отец? — спросил Ганник.

— Мы будем знать, что делать, когда придет время это сделать. А теперь кончай это. Затем время сфокусировалось, словно в окуляре телескопа, тысяча лет сосредоточилось на Фракийском рабе и все, что не произошло за тысячу лет, произойдет в ближайшие несколько часов. Однако сейчас, на данный момент, они были рабами — отбросами рабства, рабским скотом, приготовленным на убой. Они двинулись к воротам огражденной площадки, а затем направились в столовую для утренней трапезы.

В этот момент они миновали Батиата в его носилках. Он сидел в огромных носилках, несомых восемью рабами вместе со своим тонким, культурным счетоводом, оба на пути в Капую на рынок, чтобы купить провизии. Когда они проплыли мимо гладиаторских рядов, Батиат заметил, как ровно и с какой дисциплиной те шли, и посчитал, что даже несмотря на непривычные расходы, пожертвовать Африканцем было полностью оправдано.

Таким образом живой Батиат, и его живой счетовод, двигались к тому, чтобы в будущем последний, перерезал своему хозяину горло.

То, что произошло в столовой — или в обеденной зале, как было бы лучше назвать — где гладиаторы собирались для трапезы, никогда не было бы должным образом известно или рассказано; потому что не было историков, чтобы записывать приключения рабов, их жизни не считались достойными отчета; и когда раб должен был стать частью истории, история была написана тем, кто владел рабами, боялся рабов и ненавидел рабов.

Но Вариния, работая на кухне, видела это своими глазами и долго потом она рассказывала эту историю другим — как вы увидите, — и даже если могучий звук такой истории угасает до шепота, она никогда не теряется полностью. Кухня была в одном конце столовой. Двери, которые вели к ней, были на другом.

Сама обеденная зала была импровизацией Батиата. Многие Римские здания были построены в традиционной форме, но обучение и наем гладиаторов в массовом масштабе были продуктом этого поколения, как и одержимость парными поединками, и вопрос об обучении и контроле такого множества гладиаторов, были новым вопросом. Батиат взял старую каменную стену и достроил еще три стороны. Над получившимся таким образом четырехугольником был устроен старомодный деревянный навес, покрывающий внутреннее пространство со всех четырех сторон на ширину около восьми футов. Центральная часть была оставлена ​​под открытым небом, а внутренняя была вымощена к центральному стоку, куда могла стекать дождевая вода. Этот метод строительства, был более распространен за столетие до этого, но в мягком климате Капуи этого было достаточно, хотя зимой место было холодным и часто влажным. Гладиаторы ели скрестив ноги на полу под навесом. Тренеры расхаживали по открытому двору в центре, где они могли с наибольшей легкостью вести наблюдение. Кухня, состоящая из длинной кирпичной и плиточной печи и длинного рабочего стола, была в одном конце четырехугольника, открытой к остальной части; пара тяжелых деревянных дверей была на другом конце, и когда гладиаторы были внутри, эти двери запирались.