Эта цель оказалась недостижимой в первые послевоенные годы. Большинство конструкторов систем оружия были осторожными людьми, не желающими и, возможно, боящимися посвятить себя разработке систем, в возможность создания которых они не верили. Туполев не поддался давлению Сталина по поводу турбореактивного межконтинентального бомбардировщика; Королев настаивал на том, что главным критерием для выбора проекта должно быть время, за которое он может быть осуществлен. Мясищев, будучи натурой более амбициозной по своим техническим идеям, принял заказ Сталина на межконтинентальный турбореактивный бомбардировщик, но потерпел неудачу, не осознав того, что от него требовалось^{1354}. Тем не менее ко времени смерти Сталина Советский Союз добился некоторого прогресса на пути к овладению ядерным оружием с межконтинентальным радиусом действия.

К концу второй мировой войны Сталин полагал, что послевоенные отношения будут походить на те, что существовали между двумя мировыми войнами. Германия и Япония оправятся от поражения. Мировой капитализм войдет в кризис, и между ведущими капиталистическими странами возникнут острые противоречия. Эти противоречия неизбежно приведут к новой мировой войне. Так как Советский Союз окажется вовлеченным в эту войну, точно так же как он был вовлечен и во вторую мировую войну, он должен к ней готовиться. Когда именно и как война начнется, пока не ясно, но скорее всего, это случится примерно через двадцать лет — столько же лет прошло между первой и второй мировыми войнами.

Атомная бомба не повлияла на сталинскую концепцию послевоенного мира. Тем не менее бомба была тем фактором, который следовало принимать во внимание в военной стратегии и внешней политике. Военные планы и военная теория кое-что говорят нам о способах, с помощью которых Советский Союз надеялся противостоять американскому атомному нападению с воздуха и применить свое собственное ядерное оружие в случае войны. Между 1946 и 1953 гг. Сталин очень мало говорил о бомбе, а то, что он сказал, предназначалось для создания определенного впечатления. Поэтому его заявления должны интерпретироваться в контексте советской внешней политики.

После Хиросимы Сталин не видел непосредственной угрозы войны. Американская дипломатия представлялась ему большей угрозой (атомные бомбы «предназначены для устрашения слабонервных», сказал он Александру Верту в сентябре 1946 г.), и он предпринял шаги, чтобы показать, что Советский Союз не запугать. Это стало основой советской позиции, когда в 1947 г. началась холодная война. Советские лидеры считали доктрину Трумэна и «план Маршалла» попытками оказать давление на Советский Союз и ослабить его влияние в Европе, но не рассматривали их как прелюдию к войне.

Когда в феврале 1947 г. британское правительство постановило не предоставлять больше помощи Греции и Турции, Трумэн решил заполнить брешь. В своем послании конгрессу 12 марта 1947 г. он обозначил эту проблему решительно. «Тоталитарные режимы, навязанные свободным народам путем прямой или косвенной агрессии, подрывают основы международного мира и, следовательно, безопасность Соединенных Штатов, — заявил он. — Соединенные Штаты поддерживают свободные народы, которые сопротивляются порабощению со стороны вооруженного меньшинства или давлению извне»^{1355}.

Шестью днями позже Николай Новиков, вернувшийся из Вашингтона в Москву для участия во встрече Совета министров иностранных дел, обсуждал речь Трумэна с Молотовым. Эта речь показала, подчеркнул Новиков, что Соединенные Штаты поддерживают «реакционные режимы» в тех странах, где они существуют, и попытаются подорвать прогрессивные режимы Восточной Европы. Молотов отвечал с ироничной улыбкой, вспоминал Новиков в своих мемуарах. «Президент пытается запугать нас, — сказал Молотов, — одним махом превратить в послушных пай-мальчиков. А мы и в ус себе не дуем. На сессии Совета мы твердо гнем свою принципиальную линию»^{1356}.

Германия была главным пунктом повестки дня на Московской встрече Совета министров иностранных дел, которая продолжалась шесть недель в марте — апреле 1947 г. Никакого прогресса в движении к миру не произошло. Генерал Джордж Маршалл, в январе заменивший Бирнса на посту государственного секретаря, был озабочен сложившимся положением и встревожен поведением Сталина, с которым он встретился 15 апреля. Сталин представил теперешние переговоры по Германии «всего лишь рекогносцировкой и первыми стычками передовых отрядов по этому вопросу. Необходимо иметь терпение и не впадать в депрессию», — добавил он^{1357}. Маршалл воспринял это как свидетельство того, что, по мнению Сталина, советские интересы лучше обеспечиваются ситуацией политического пата, в то время как экономическое положение Западной Европы ухудшается. По своему возвращению в Вашингтон Маршалл попросил Джорджа Кеннана разработать план действий в Европе^{1358}.

Впервые Маршалл публично заявил о своем плане крупномасштабной экономической помощи Европе 5 июня 1947 г. Детального плана еще не было, так как американская помощь должна была предоставляться в ответ на скоординированные инициативы со стороны европейских правительств. Участие Советского Союза не исключалось, хотя ни Маршалл, ни Кеннан не верили, что он будет сотрудничать на условиях, приемлемых для Соединенных Штатов^{1359}. 9 июня Новиков телеграфировал в Москву о заявлении Маршалла, которое «совершенно ясно подчеркнуло, что блок Запада направлен против нас»^{1360}. Несмотря на эти подозрения, Молотов поехал в Париж в конце июня для обсуждения плана Маршалла с английским и французским министрами иностранных дел^{1361}. Советский Союз искал, сказал он, сотрудничества при установлении той помощи, в которой нуждается Европа, и способа получить эту помощь от Соединенных Штатов^{1362}. Однако вскоре оказалось, что Англия и Франция не намерены соглашаться с планом, приемлемым для Советского Союза[307]. Молотов обвинил Англию и Францию в закулисной политике, направленной на создание некоей новой организации, которая ограничит суверенитет европейских государств: «предлагается поставить получение американских кредитов для каждой страны в зависимость от ее покорности вышеупомянутой организации и ее “комитету по выработке регламента”»^{1363}. Затем он покинул конференцию^{1364}.

В конце своей жизни Молотов вспоминал, как он пришел к этому. «А вначале мы в МИДе хотели предложить принять участие всем социалистическим странам, — сказал он, — но быстро догадались, что это неправильно. Они затягивали нас в свою компанию, но в качестве подчиненных. Мы бы зависели от них, но ничего бы не получили толком, а зависели бы безусловно. И уж тем более чехи, поляки, они в трудном были положении…»^{1365} Таким образом, по мнению Молотова, страх, что страны Восточной Европы окажутся под гегемонией американцев, был причиной отказа поддержать план Маршалла. Вслед за этим Москва проинструктировала правительства восточноевропейских стран отказаться от плана Маршалла^{1366}.