Блокада поставила западные державы перед серьезной дилеммой. Если они поддадутся, то потерпят политическое поражение, сдав Западный Берлин. Если они уступят в германском вопросе, это нарушит все их планы в отношении послевоенного устройства в Европе. Если же они попытаются снять блокаду силой, они рискуют ввязаться в войну. Это не означает, что Сталин, устраивая блокаду, готов был начать войну. Александр Джордж и Ричард Смоук сделали вполне допустимое утверждение, что берлинская блокада была «классическим примером потенциально выигрышной стратегии при малом риске», поскольку ситуация была контролируема и можно было легко дать обратный ход. «Советские лидеры не были намерены упорствовать в блокаде, — писали они. — Они в любой момент могли найти решение “технических трудностей” и возобновить доступ в Западный Берлин. Также не было необходимости в продолжении блокады, поскольку ответная реакция Запада могла бы привести к возрастанию угрозы войны»{1397}.

Андрей Громыко, в то время бывший заместителем министра иностранных дел, позднее комментировал: «Я верил, что Сталин — конечно, никто прямо об этом его не спрашивал — предпринял это дело, зная, что этот конфликт не приведет к ядерной войне. Он считал, что американская администрация управляется не легкомысленными людьми, которые могли бы начать войну в подобной ситуации»{1398}.[313] Сталин хотел использовать давление для достижения своих целей, но он не хотел развязать войну. Хотя его политика вызывала тревогу на Западе — к чему он и стремился — в ретроспективе ясно, что Сталин вел себя осторожно и в конце концов он отказался бы от своих целей, чтобы избежать войны[314].

Западные державы организовали воздушный мост для снабжения западных секторов Берлина. Вначале представлявшийся временной мерой воздушный мост оказался неожиданно успешным, и постепенно западные правительства осознали, что могут сохранять свои позиции в городе, не прибегая к силе. Это поставило Сталина перед выбором — позволить воздушному мосту функционировать, отказавшись, таким образом, от своих политических целей, или уничтожить его и тем самым увеличить риск войны. Советский Союз обладал превосходящими силами вокруг и внутри Берлина, но Сталин не поднял истребителей для уничтожения западных транспортных самолетов или для устрашения; не поднял и аэростатов заграждения на воздушных трассах и не вывел из строя систем управления полетами — шаги, которые он мог бы предпринять в войне нервов{1399}.

Насколько повлияла атомная бомба на сталинские расчеты риска? Он, конечно, признавал, что это мощное оружие. В январе 1948 г. он был воодушевлен бомбой: «Это мощнейшая вещь, мощ-ней-шая!» Говоря это, по воспоминаниям Джиласа, он был «полон восторга»{1400}. И все же американская атомная монополия не удержала его от блокады. 15 июля, однако, в кризисе обозначился ядерный элемент, когда Трумэн решил развернуть два авиационных крыла — 60 самолетов Б-29 — в Великобритании. Официально бомбардировщики проводили обычные учения, но пресса, инспирированная администрацией, сообщала, что они были способны нести атомные бомбы, намекая, что так оно и было на самом деле{1401}. В действительности бомбардировщики не обладали такой способностью, и непосредственной угрозы Советскому Союзу не было, как не было никакого намека и на то, что она появится, если Советский Союз не снимет блокаду{1402}. Присутствие бомбардировщиков, тем не менее, служило напоминанием, что Соединенные Штаты имеют атомную бомбу, а Советский Союз — нет, и означало, что Соединенные Штаты рассматривают бомбу как удобный инструмент политики. «Не принуждение, а сдерживание было в основном целью этого хода: удержание русских от эскалации в ответ на воздушный мост», — писал Ави Шлаим в своем подробном труде о кризисе{1403}.

Сталин и не пытался ликвидировать воздушный мост. С уверенностью нельзя сказать, была ли его осторожность вызвана угрозой ядерной войны. В советской прессе не упоминалось о Б-29. Советские лидеры, однако, не нуждались в напоминании о существовании американской атомной монополии. Только за месяц до этого советское посольство в Вашингтоне выразило официальный протест против опубликованной в «Ньюсуик» статьи, в которой генерал Джордж К. Кении, начальник штаба командования стратегической авиации, писал о планах атомного удара по советским городам{1404}. Перевод Б-29 сам по себе не мог быть решающим[315]; возможно, страх перед войной с Соединенными Штатами сделал Сталина осторожным. Но бомба была в глазах советского руководства центральным элементом американской военной мощи, наиболее способным нанести ущерб Советскому Союзу.

Вечером 2 августа Сталин в своем мундире генералиссимуса принял американского, британского и французского послов в Кремле{1405}. Он взял вежливый тон, возможно, потому, что все еще считал блокаду эффективной. Он сказал, что ограничительные меры были приняты для защиты экономики в советской зоне оккупации после введения денежной реформы в западных секторах Берлина. Поскольку западные державы разъединили Германию на два государства, Берлин больше не является столицей Германии. Западные державы должны понять, что они потеряли свое законное право быть в Берлине, но это не означает, сказал он, что Советский Союз хочет принудить их вооруженные силы уйти из города. Блокада может быть снята, если окажутся выполненными два условия: замена денежной системы в западных секторах Берлина на существующую в советской зоне и гарантия того, что лондонская программа устройства Западной Германии не будет выполняться, пока не встретятся представители четырех стран и не придут к согласию по всем основным вопросам, касающимся Германии{1406}.

Эта встреча не вывела из патовой ситуации; она также не привела к повторной встрече Сталина и послов. Разногласия относительно денежной системы и лондонской программы продолжали существовать. Переговоры затягивались. 4 сентября Соколовский информировал других военных губернаторов, что Советский Союз через два дня начинает воздушные маневры и что они распространяются на воздушные коридоры, ведущие в Берлин, и на воздушное пространство над Берлином. Из этой угрозы воздушному мосту ничего не вышло, но заявление Соколовского позволяет предположить, что в Москве подумывали об эскалации кризиса{1407}. Москва пыталась создать натянутую и напряженную атмосферу в Берлине, но непосредственно воздушному мосту не препятствовала.

В январе 1949 г. Сталин в одном интервью намекнул на то, что советская позиция изменилась{1408}. Неформальный зондаж трумэновской администрации привел к переговорам, на которых 5 мая 1949 г. последовало четырехстороннее соглашение об окончании блокады. Сталин не препятствовал образованию независимого западногерманского государства: 1 сентября 1949 г. была провозглашена Федеративная Республика Германия. Не преуспел он и в выводе войск западных держав из Берлина. Однако он не отказался от ранее сделанного заявления, что у западных стран нет легального права находиться в Берлине; этот вопрос остался, чтобы позднее снова к нему вернуться.