Позднее, в декабре, Сталин просил Пальмиро Тольятти, лидера Итальянской коммунистической партии, который находился в Москве, восстанавливаясь после серьезной операции, занять место Генерального секретаря Коминформа. 24 декабря Сталин сказал Тольятти, что международное положение ухудшилось и что американский империализм готовит новые агрессивные акции. Тольятти отклонил предложение Сталина под предлогом, что он нужен в Италии{1536}. Сталин вызвал двух лидеров итальянской партии в Москву в середине января, чтобы разъяснить свое предложение. Международное положение серьезное, говорил он, и Коминформ надо усилить. В любой момент может произойти международный конфликт, и коммунистические партии в западных странах будут запрещены. Тольятти не должен быть захвачен врагом; он может продолжать осуществлять руководство итальянской партией, живя за границей, возможно, в Чехословакии. Руководство итальянской партии проголосовало за предложение Сталина, но Тольятти настоял на своем отказе и в феврале вернулся в Италию.
Этот случай считался необъяснимым эпизодом в политике руководства Итальянской коммунистической партии{1537}. С учетом времени, однако, можно предположить, что он связан с международной ситуацией. Возможно, Сталин считал, что война в Европе неминуема. Возможно также, что он хотел сообщить об этой опасности западным державам. А возможно, он рассчитывал, что западным правительствам станет известно о переговорах с лидерами итальянской партии и они подумают, что Советский Союз предпринимает политические шаги для подготовки войны. 24 декабря Вьетминь* начал новое наступление против французов в Индокитае. По приказу Сталина или нет, эта кампания оказала непосредственное влияние на ситуацию в Европе, поскольку Франция вынуждена была сократить численность военных сил, предоставляемых НАТО. Это усилило кризис в Европе[348].
В январе Сталин вызвал восточноевропейских руководителей в Москву. Эдвард Охаб, в то время секретарь Центрального Комитета польской компартии, позднее вспоминал: «Шла холодная война, конфликт в Индокитае, обострилась ситуация в Корее. Несколько представителей стран народной демократии, включая меня, Ракоши, Сланского и Рокоссовского, приехали в Москву на обсуждение проблем усиления обороны социалистических стран. Сталин и его военные советники, в частности маршалы Василевский и Соколовский, были того мнения, что в условиях нынешней сложной международной ситуации страны народной демократии, особенно Польша, должны усилить свое участие в интересах общей обороны»{1538}.[349] На следующий день состоялись двусторонние встречи между представителями советского Генерального штаба и каждым из восточноевропейских министров обороны для обновления обязательств, которые накладывал сталинский план на соответствующие страны, и определения, какие силы они должны направить на театр военных действий{1539}. «С тяжелым сердцем мы приняли эти “предложения” и их следствия», — вспоминал позднее Охаб{1540}. В следующем месяце Чехословакия, Венгрия и Польша объявили об увеличении заданий промышленного производства в своих планах; в действительности это означало увеличение выпуска военной продукции[350]. И в этом случае Сталин опасался утечки информации на Запад[351].
Политика Сталина в декабре — январе может быть интерпретирована как попытка удержать Соединенные Штаты от расширения войны в Азии, отвлекая их внимание на советскую угрозу в Европе. Хотя Сталин не исключал возможности возникновения новой мировой войны в отдаленном будущем, его политика с 1945 г. показывает, что он хотел избежать войны с Соединенными Штатами. Он ясно указал на это в Северной Корее и Китае в октябре 1950 г., и нет оснований считать, что он мог изменить свои намерения в период от октября до декабря. Следовательно, представляется вероятным, что его политика в декабре и январе была направлена против расширения корейской войны, хотя он и поддержал решение перейти 38-ю параллель.
Это всего лишь предположение, но оно позволяет понять сталинскую политику. Давление на Западную Европу напомнило Соединенным Штатам об уязвимости Западной Европы перед советским нападением в случае расширения войны в Азии. Эта «война нервов» заставила западных союзников более твердо выступить против расширения корейской войны. Она могла также обострить напряжение в лагере западных союзников и усилить изоляционистские тенденции в Соединенных Штатах[352]. С другой стороны, примиренческая политика могла вызвать только увеличение нажима со стороны Соединенных Штатов и, если этот нажим сработал бы, усилить позицию тех, кто хотел расширения войны{1541}.[353] Сталинская политика была продолжением «войны нервов»: Соединенные Штаты, вероятно, расширили бы войну, если бы Китай и Северная Корея захотели положить конец враждебным действиям, так как это показало бы, что они не хотят или не могут продолжать сражаться.
Сталин также апеллировал к общественному мнению на Западе. Газета «Правда» опубликовала его первое за два года интервью 16 февраля 1951 г. Двумя днями раньше Эттли произнес речь, критикуя Советский Союз за укрепление своих вооруженных сил и вооружение сателлитов. «Результатом, — сказал Эттли, — стала растущая озабоченность в мире»{1542}. Эттли лжет, сказал Сталин в своем интервью, чтобы вынудить британский народ поддержать «новую мировую войну, организуемую правящими кругами Соединенных Штатов». Война в Корее, сказал он, может закончиться только поражением «интервентов», поскольку их дело неправое.
В настоящее время война не может считаться неизбежной, сказал Сталин. «Агрессивные силы» на Западе могут быть удержаны «миролюбивыми силами» в этих странах. Движение за мир стало важной целью советской политики, и Сталин предложил его поддержать: «Мир удастся сохранить и укрепить, если народы возьмут курс на сохранение мира в собственные руки и будут защищать его до конца. Война может стать неизбежной, если поджигателям войны удастся ввести в заблуждение народные массы и обманом втянуть их в новую мировую войну». Только что организованный Всемирный совет мира провел в феврале в Восточном Берлине свое первое заседание, посвященное перевооружению Германии{1543}.
Весной 1951 г. — после того, как Трумэн сместил Макартура с поста командующего в Азии — трумэновская администрация начала подумывать об окончании войны путем переговоров. В начале июня Ачесон послал Джорджа Кеннана для неформальных переговоров с Яковом Маликом. Советский Союз благосклонно встретил американскую инициативу, и переговоры о перемирии начались 10 июля 1951 г. Наиболее опасный кризис последних сталинских лет миновал. Хотя война продолжалась еще два года, на полуострове образовалось патовое военное положение. Администрация Трумэна рассматривала пути выхода из этого положения за счет расширения войны или использования ядерного оружия, но она еще никогда не была так близка к этому, как в декабре 1950 г. или январе 1951 г.
Сталин не торопился с достижением мирного соглашения. В августе 1951 г. он отклонил предложение Мао включить нейтральные страны в качестве наблюдателей на том основании, что это дало бы повод считать, что «китайско-корейская сторона» более американской склонна к перемирию{1544}. 19 ноября 1951 г. он писал Мао: «Мы считаем правильным, чтобы китайско-корейская сторона, используя гибкую тактику в переговорах, продолжала проводить твердую линию, не проявляя поспешности и не показывая какой-либо заинтересованности в быстром завершении переговоров»{1545}. Сталин был вполне удовлетворен сохранением войны между Китаем и Соединенными Штатами — она углубляла взаимную враждебность и связывала американские войска в Азии. В июле 1952 г. Сталин сказал Пьетро Ненни, что возникло нечто вроде равновесия между силами войны и силами мира. Проблема войны в Корее, добавил он, не могла быть решена военным путем{1546}.
