– А почему нельзя ломать, если он для этого и предназначен? – пробормотал я.

Сосед объяснил:

– Личный знак ломают пополам после смерти солдата. Одну половинку отправляют в архив, а другую кладут в рот мертвецу.

Наверное, вам не покажется странным, что я в тот миг почувствовал металлический привкус во рту.

В других обстоятельствах мне, наверное, понравилось бы путешествие на этом необычном воздушном корабле. Он имел форму огромной сигары, заполненной, видимо, каким-то газом. Снизу к сигаре была подвешена металлическая кабина, украшенная орнаментом из черепов и костей; лопасти огромного винта могли толкать летательный аппарат вперед и вверх. Вид из кабины, наверное, был бы восхитительным, если б ее создатели предусмотрели иллюминаторы в пассажирском отсеке, где на исключительно неудобных креслах из литой пластмассы сидели мы, новобранцы. Я блаженствовал – в призывном центре нам лишь один раз позволили присесть, и то лишь для того, чтобы сдать кровь. Пластмасса холодила тело сквозь тонкую фиолетовую ткань формы, пол под картонными подошвами, пришитыми прямо к штанинам, казался невероятно твердым. Единственный карман находился на груди; уложив в него мешок с личными вещами, каждый из нас стал похож на фиолетовое сумчатое животное, каких можно увидеть разве что в кошмаре. Я был подавлен. Но не я один. Все были подавлены.

– Я еще ни разу в жизни не покидал родного дома, – пожаловался рекрут справа от меня. Он всхлипнул и вытер мокрый нос рукавом.

– А я покидал! – тепло и бодро заявил я. Ни сердечности, ни радости я не испытывал, но надеялся, подняв настроение соседа, тем самым поднять свое.

– Кормят в армии паршиво, говорят, – упорно скулил мой соратник. – Никто на свете не умеет печь сепкукодж лучше, чем моя мамочка.

Пирог с луком? Ну и вкус у этого паренька!

– Забудь об этом, – весело посоветовал я. – Если в армии и пекут сепкукодж, то, наверное, паршиво. Не горюй, тебя ждут другие радости: свежий воздух, физические упражнения. К тому же солдатам позволено пить крепкие напитки и говорить непристойности о девушках.

Его оттопыренные уши заалели, как знамена.

– Не хочу я так говорить о девушках! А пить я уже пробовал. Мы с Джоджо однажды выпили пива за сараем, так нас потом рвало…

От продолжения этой интересной беседы меня спасло появление сержанта. Распахнув дверь из пилотского отсека, он взревел:

– А ну, встать, кретенодж! – и позаботился о том, чтобы все мы выполнили приказ, нажав кнопку механизма, убирающего сиденья. Только я успел вскочить на ноги, и мне одному пришлось выдержать всю силу испепеляющего сержантского взгляда.

– Ты что, самый умный?

– Никак нет, сэр! Я выполнял приказ, сэр! – Я подпрыгнул, грохнул пятками об пол и отдал честь – настолько энергично, что едва не выбил себе глаз. Сержант оскалил зубы, но тут меня заслонили поднявшиеся на ноги товарищи.

– Отставить болтовню! Руки по швам, ноги вместе, грудь вперед, живот назад, подбородок опустить, смотреть прямо и не дышать!

После секундной неразберихи образовались и застыли лиловые ряды. Сержант разглядывал нас с нескрываемым презрением.

– Кажется, кто-то все-таки дышит. Не дышать, покуда не разрешу! Первому, который посмеет вздохнуть, врежу в самое подходящее место!

В ответ – мертвая тишина. Вскоре то один, то другой новобранец стал пошатываться. Застонав, один упал в обморок. Я бесшумно дышал носом. Кто-то захрипел – не выдержал. Сержант тут же подскочил к нему, и самым подходящее место на теле новобранца оказалось солнечное сплетение. Взвизгнув, жертва рухнула на пол, а остальные стали хватать ртами живительный воздух.

– Это вам маленький урок, – процедил сквозь зубы сержант. – Поняли, что я имею в виду?

– Да, – тихонько пробормотал я. – Что ты – садомазохист.

– Что я – приказываю, а вы – исполняете, иначе пеняйте на себя.

В заключение этой неприятной сентенции у него перекосилось лицо, губы разжались, блеснули желтые клыки. Далеко не сразу я понял, что это означает улыбку.

– Садитесь, ребята, устраивайтесь поудобнее, – вдруг благодушно предложил он.

«Куда? – подумал я. – На голый пол? Кресла же убраны».

Сержант любовно похлопал себя по мешку сала, перетянутому ремнем.

– Меня зовут Клутц, строевой сержант Клутц. Но не вздумайте обращаться ко мне по имени – это привилегия старших по званию. Для вас я – сержант, сэр или мастер. Вы должны быть скромны, исполнительны, почтительны и покорны. Я не стану описывать наказания за несоблюдение этих требований, потому что недавно поел и не хочу портить себе пищеварение.

По шеренгам прокатился тихий стон при мысли о том, какие ужасы могут испортить пищеварение в этом чреве.

– Как правило, достаточно один раз наказать самого строптивого рекрута, чтобы сломить его дух. Но иногда его приходится наказывать во второй раз. В третий раз у нас никого не наказывают. Хотите знать, почему?

Налитые кровью глаза скользнули по нам, и мне захотелось забиться в угол.

– Поскольку вы слишком тупы, чтобы ответить на этот вопрос, я отвечу сам. В третий раз орущего, брыкающегося, зовущего мамочку рекрута запихивают в особую камеру. Там из него с шипением уходят девяносто девять целых, девяносто девять сотых процента влаги. Знаете, на что он становится похож? Хотите посмотреть?

Он полез в карман и достал крошечную фигурку обезвоженного рекрута. На лице бедняги навеки застыл невыразимый ужас. Солдаты застонали, наиболее слабые попадали без чувств. Сержант Клутц улыбнулся.

– Да, вот так в итоге выглядит непокорный. После казни его крошечное тельце какое-то время висит в казарме на доске объявлений, в назидание остальным, а потом вместе с игрушечной лопаткой, чтобы было чем выкопать могилку, его кладут в почтовый конверт и отсылают родным. Вопросы есть?

– Простите, сэр, – послышался дрожащий голос. – Скажите, процесс обезвоживания – мгновенный или… медленный и мучительный?

– Хороший вопрос. Ты уже пробыл один денек в армии, так неужели не догадываешься?

Снова – стоны и шум падения бесчувственных тел. Сержант одобрительно кивнул.

– Ладно. Сейчас я скажу, что вас ждет в ближайшем будущем. Мы летим в ЛНПС на ВБМ, то есть в лагерь начальной подготовки Слиммарко на военной базе Мортстерторо. Там вы постигнете основы солдатской науки. Некоторые из вас не выдержат начальной подготовки и будут похоронены со всеми воинскими почестями. Запомните это. Запомните и то, что обратного пути у вас нет. Вы станете образцовыми солдатами – или мертвецами. И поймете, что военная служба трудна, но справедлива. Вопросы есть?

– Что же в ней справедливого? – проблеял один из нас.

Сержант легонько пнул его в голову.

– А то, что у всех вас равные шансы… Или вы пройдете курс подготовки, или отправитесь на тот свет. А сейчас я открою вам один секрет. – Он наклонился и дохнул таким смрадом, что ближайшие новобранцы потеряли сознание. – Мне, братцы, на руку, чтобы вы покинули армию вперед ногами. На рекрутах, которые возвращаются домой в гробах или в инвалидных колясках, армия экономит кучу денег. Пусть уж лучше солдат умрет, не выдержав нагрузки, чем погибнет в бою, пройдя дорогостоящий курс обучения. Ну, что, поняли мы друг друга?

Если молчание – действительно знак согласия, то мы поняли Клутца.

– Вопросы есть? – повторил он.

Тишину нарушило урчание в моем животе. Сами собой из моего рта выскочили слова:

– Так точно, сэр. Когда мы будем есть?

– Крепкий у тебя желудок, рекрут, как я погляжу. Некоторых вон уже тошнит от армейской жизни.

– Просто я забочусь о воинском долге, сэр. Чтобы хорошо исполнять его, я должен быть сильным, а значит, много есть.

Поросячьи глазки уставились на меня – сержант обмозговывал мои слова. Наконец его подбородок утонул в складках жира на шее – это означало кивок.

– Ладно, раз ты сам вызвался, шагом марш на корму за пайками. Шевелись!