— Нам, конечно, понравилось. Только мы не дочки, а любовницы, — во всем ее облике сквозил неприкрытый вызов.

Опешившая старушка, часто моргая, уставилась на говорящую, а затем, справившись с внезапным потрясением, поспешила поправиться:

— Ну я и говорю… А какое мое стариковское дело? Извините, — она смущенно потупилась.

— Ничего, — пришел ей на помощь Монах, — девочки шутят.

Покончив с формальностями, Фомин с сестрами уселись на широкой веранде за небольшим столом. Бур с Музыкантом отправились в город за продуктами. Мать авторитета решили перевезти на следующий день.

Когда стих звук удаляющейся машины, Монах нежно уставился на близнят и тихо вымолвил:

— Откуда вы взялись на мою голову?

Даша, уткнувшись улыбающимся лицом в пахучий букет, смешно скосила на мужчину голубые глазки:

— Оттуда же, откуда берутся все девушки в жизни мужчин, — философски произнесла она.

Сестры догадывались, что Монаха гложут какие-то непонятные им сомнения. Решив внести ясность, в разговор вступила Маша:

— Валера, мы понимаем, ты человек серьезный, не какой-то малолетка. Если тебя беспокоит случившееся недавней ночью, то знай — мы уже достаточно взрослые, вполне отвечаем за свои поступки и пошли на все сознательно. Ты нам сразу понравился, — она сделала многозначительную паузу, давая возможность собеседнику осознать услышанное, — и представляем, в каком ты состоянии.

— Действительно, — пришла на помощь сестре Даша, — у нас так с детства. Мальчишки никогда не могли сделать выбор между нами. Вроде мы для всех одинаковые. А на самом деле это не так. Мы разные. Даже часто ссорились между собой из-за этого. Но теперь договорились: если будем с кем-нибудь знакомиться, то обязательно врозь. Просто тогда так получилось, — Даша имела в виду их знакомство.

Монах слушал это щебетание не перебивая. Ему было все равно, о чем они говорят, лишь бы не умолкали. Высокие грудные голоса сестер струились, подобно красивой музыке, проникая в самое сердце. Он невольно залюбовался их прелестными лицами, переводя взгляд то на одну, то на другую.

Между тем Даша продолжала:

— Можешь нам честно сказать, с кем из нас ты хотел бы встречаться. Мы не обидимся.

Перехватив устремленный на него вопросительный взгляд, Монах слегка замялся. Он предполагал, что такой вопрос может возникнуть, но не ожидал его так скоро. Собравшись с духом, он произнес:

— Честно говоря, я ни разу в жизни не объяснялся в любви, — казалось, что это говорит кто-то другой, настолько сказанное отличалось от привычных для него фраз, — но попробую… Короче, — отмахнулся он от незнакомых для него слов, перейдя на свою обычную манеру вести диалог, — я вам предлагаю жить вместе со мной, здесь и с этого дня. Если не хотите, я не обижусь, только скажите сразу и честно.

— Нам двоим? — переспросила изумленная Маша, как и ее сестра, не ожидавшая подобного предложения.

— Да, именно двоим, — Фомин честно посмотрел в глаза девушке, — а не кому-то в отдельности. Каждая из вас для меня лишь половинка, только вместе вы одно целое.

На лицах сестер застыло удивление. Не поняв их реакции, он продолжил:

— Я ни в чем не буду вас зажимать. Если встретите какого-нибудь мужчину, скажете честно. Я не мальчик, чтобы размазывать сопли по щекам. Прежде чем ответить, подумайте. Я вас не тороплю.

Сестры обменялись многозначительными взглядами. Даша, отложив в сторону букет, подошла к Монаху и обвила его шею руками, крепко прижавшись улыбающимся лицом к его перечеркнутой глубоким шрамом щеке.

— Как же ты думаешь нас мирить между собой? — дурашливо спросила она. — Ведь передеремся? Султан ты мой.

— Наш, — поправила сестру Маша, обнимая его с другой стороны и нежно прикасаясь горячими губами к его щетинистой коже.

Влекомый девушками, Фомин прошел в спальню. Сестры на ходу стаскивали с него одежду, в беспорядке разбрасывая ее по полу. Упав на широкую кровать, он привлек к себе сестер, ослепленный белизной их стройных тел.

Подобно тому, как сидящий на двух стульях сетовал на нехватку задниц, так и Монах ощущал в данный момент ничтожно малое количество рук. Впервые в жизни он понял, что такое объять необъятное. От этого страсть еще сильнее разгоралась в нем.

Фомин вдруг почувствовал себя спортсменом, который борется на выносливость с двумя соперницами. Его обуяла нестерпимая жажда победы. И тут в его голове отчетливо всплыла фраза из «Севильского цирюльника», которую он, обливаясь потом, пропел:

— Фигаро здесь, Фигаро там.

Сестры весело рассмеялись.

Наконец все трое удовлетворенно замерли. В этот момент послышался шум возвращающейся машины с приятелями.

Маша, с трудом приоткрыв глаза, довольно констатировала:

— Успели.

Монах, в свою очередь, заметил:

— Еще бы не успеть. С таким ускорением можно хоть перестройку делать, хоть за правду бороться. Правда, боюсь, что с вашими темпами можно не только меня, а и племенного быка свалить с копыт.

— Да, дяденька, — притворно детским голосом протянула Даша, — вы явно поторопились.

— Жадность, — в том же духе отозвался Фомин, — все она, проклятая. Никак неймется старикашке.

Между тем в доме послышались шаги, и на пороге появился Бур. Сестры громко взвизгнули, пытаясь прикрыться серым покрывалом. Вошедший поспешно отвернулся, а Монах назидательно сказал:

— Рома, тебя стучаться не учили?

— Не, пахан, — ответил Бур, — в нашем роду стукачей не было. Вставайте, мы пожрать привезли, — закончил он и тут же вышел из комнаты.

Когда Фомин появился на веранде, к нему обратился Музыкант:

— Шило звонил, сказал, что завтра приезжает. Велел тебе кланяться.

Эта фраза вернула Монаха с небес на грешную землю.

Борис Агеев, известный в блатном мире как Шило, последние два года занимался исключительно вопросами связи между авторитетными уголовниками да время от времени по просьбе некоторых воров в законе помогал казначеям на свободе собирать общак, то есть воровские кассы.

В эти кассы деньги поступали как от обычных воров-одиночек, по закону обязанных отдавать часть вырученных с кражи средств, так и от крупных криминальных авторитетов — паханов различных преступных группировок.

Расходовались собранные в общак деньги в основном на нужды заключенных, их семей, а также утративших возможность добывать средства к существованию преступным путем в связи с болезнью или инвалидностью бывших зеков, относящихся к так называемой «отрицаловке».

Иногда общаковые деньги переплывали в карманы чинов из МВД, оказывавших разного рода услуги по досрочному освобождению или закрытию тех или иных уголовных дел. То есть на отмазки.

В силу сложившегося за последние годы ужесточения мер против королей преступного мира, последние почти не занимались кражами и существовали за счет общака.

Услышав о приезде Шила, Монах вспомнил, что пора отправлять на зоны посылки. Обернувшись к Буру, авторитет произнес:

— Рома, надо съездить к Казначею. Узнаешь, как у него дела, и скажешь про грев для братвы, хотя, думаю, он и так не забыл. Кто еще не сдал «лавэ» в общак, поторопишь.

— Сделаю, — отозвался Бур, — не впервой.

Фомин знал, подручному ничего не надо повторять дважды, однако серьезность акции заставила его уточнить:

— Не забудь, завтра обязательно, после того как встретите Шило.

— Обижаешь, Валера. Не первый раз дачки собирать.

— Ладно, — успокоился авторитет, — лучше перебздеть, чем недобздеть.

Пока он говорил, на веранду вышла одна из сестер, расчесывая шелковистые волосы после принятого душа.

Монах тут же сменил тему, не желая говорить о делах в присутствии посторонних.

— Ну что, перекусим? — Он уселся за невысокий столик и, разорвав упаковку, влил в стакан с красным ободком пахнущий фруктами сок.

Девушка принялась деловито хлопотать с разнокалиберными обертками и упаковками, извлекая из них продукты и раскладывая по тарелкам. Через несколько секунд к ней присоединилась сестра. А спустя какое-то время все аппетитно жевали, поддерживая непринужденный разговор.