— Значит, так. Чтоб ты знал, даже в моей варварской, дикой стране женщины не спят с маленькими детьми!

Тут он разозлился окончательно:

— А я тебе уже говорил — мне не это надо! Я вот о чем!

И он встал на колени и наклонился ко мне. Я инстинктивно отшатнулась, и он замер в ожидании. И тут мне стало понятно — я ведь люблю его. И верю ему — как самой себе. Почему бы мне не довериться ему в поцелуе? И я сделала глубокий вдох и расслабилась. Сиэй терпеливо ждал. Я быстро кивнула — и помедлила. Немного. Так, для порядка. А потом он снова поцеловал меня.

В этот раз поцелуй получился совсем другим, потому что я почувствовала Сиэя на вкус — нет, не грязного, потного ребенка, нет. Сиэя, как он есть, настоящего Сиэя под маской человека. И это было… весьма сложно описать. Какой-то освежающий поток. Вкус дыни. И… водопад. Пожалуй, да, водопад. Поток, резвое, быстрое течение. Он ворвался, промчался сквозь меня — и вернулся обратно, причем так быстро, что я и дыхания не успела перевести. Соль на губах, смех. Как больно — я попыталась отстраниться, но сквозь пелену ощутила, как вцепился мне в предплечья Сиэй. Я бы заорала, но тут ударил порыв очень холодного ветра и унес все — и набухающие синяки на коже, и потрясение.

Сиэй отодвинулся. Я вытаращилась на него, но он так и сидел — с закрытыми глазами. А потом вздохнул — глубоко, довольно — и пересел поближе. Причем взял мою руку и по-хозяйски положил себе на плечи.

— Что… что это было? — спросила я, немного придя в себя.

— Я, — сообщил он.

Кто бы сомневался.

— Ну и какова я на вкус?

Сиэй вздохнул, уютно устроился у меня под бочком и обхватил руками за талию.

— Смутные, туманные дали, полные острых краев и скрытых цветов.

Ну вот еще! Я захихикала. Голова легонько кружилась — словно бы я выпила лишнего у Релада.

— Но это же не вкус!

— Конечно, это вкус. Ты ведь пробовала Наху? А у него вкус — словно на дно вселенной падаешь.

Я резко прекратила хихикать, потому что это была чистая правда. Мы еще немного посидели молча — и бездумно. По крайней мере, мне ни о чем думать не хотелось. Две недели я беспокоилась и пыталась что-то предпринять, а тут — полный покой. И полное блаженство. Возможно, поэтому, когда тишина в разуме завершилась приходом мыслей, я подумала о мире — правда, немного о другом.

— А что случится со мной? — спросила я. — Потом.

Умный мальчик сразу понял, о чем я.

— Ты некоторое время будешь парить в воздухе, — тихо проговорил он. — Обычно так поступают души, которые недавно потеряли тело. А потом их притягивают места, созвучные их природе. Места, предназначенные для бестелесных душ. Этот мир к ним не относится.

— Значит, души отлетают в рай или в ад?

Сиэй пожал плечами — но так легонько, что я едва почувствовала.

— Это вы, смертные, так их называете.

— Значит, они не то и не другое?

— Я не знаю. Какая разница? Я же не смертный, Йейнэ. Это вы покою не знаете и все задаетесь этими вопросами. А это… ну, просто в них души пережидают. Живут. Проживают время смерти. Их много — потому что Энефа знала, что вам нужно разнообразие. Вот почему душа Энефы тоже парила. Мы так думаем. Она сотворила много мест для отдыха, но те, которые подходили ей, исчезли после ее смерти.

Я вздрогнула и ощутила, что глубоко во мне тоже кто-то вздрогнул.

— А… А как же ее душа? Моя найдет свое место — а ее? Или она снова будет парить и плавать в пустоте?

— Не знаю.

В его голосе слышалась глухая боль. Горькая бесстрастность. Другой бы не заметил — а я заметила.

Я нежно погладила его по щеке.

— Если бы я только могла, — проговорила я, — если бы я только имела над ней власть… Я бы ее забрала с собой.

— А если она не захочет? Остались ведь только миры, созданные ее братьями… а они ей не очень-то подходят.

— Ну так пусть остается внутри меня. Это же намного лучше! Я, конечно, не рай, но мы же долго прожили бок о бок. Правда, нам придется обговорить это. Все эти видения и сны — хватит с меня, я их больше не хочу. Они меня… отвлекают.

Сиэй поднял голову и вытаращился. Я долго смотрела в ответ — с совершенно серьезным лицом. Правда, надолго меня не хватило. Он выдержал дольше — ну как же, сколько веков тренировался.

Мы расхохотались так, что повалились на пол, как были, схватившись друг за друга. И так окончился последний день моей жизни.

Я вернулась к себе в комнаты в одиночестве, где-то за час до наступления сумерек. Наха все еще сидел в большом кресле — словно бы так и провел весь день, не вставая. Правда, на тумбочке около кровати стоял поднос с пустыми тарелками. Наха вздрогнул, когда я появилась на пороге. Наверное, дремал. Или мечтал наяву.

— Иди куда хочешь — на остаток дня, — приказала я. — Я хочу побыть одна.

Он не стал спорить. Просто встал. На кровати лежало платье — длинное, официально выглядящее. Очень красивое, вот только цвет — тусклый, серый — мне не понравился. Рядом стояли туфли и аксессуары в тон платью.

— Это слуги принесли, — сказал Нахадот. — Тебе придется это надеть.

— Спасибо.

Он прошел мимо, но даже не взглянул в мою сторону. На пороге я услышала, как он остановился. Возможно, повернулся ко мне. Возможно, даже открыл рот, чтобы что-то сказать. Но не сказал ничего, и дверь открылась и закрылась. За ним.

Я приняла ванну и оделась. А затем села напротив окна и стала ждать.

Подо мной расстилается моя родная страна.

Башни, стерегущие горные перевалы, уже взяли. Защищавшие их даррцы погибли. Они дрались насмерть. Проход узкий, много врагов можно положить, но врагов слишком много, слишком. Но даррцы успели зажечь сигнальные огни и передать остальным: враг у порога.

Леса — следующая линия обороны Дарра. Многие там оставались навсегда — врагов убивали ядовитые змеи, лихорадка и охочие до чужого дыхания извивающиеся лианы. Мы пользовались этим, и в лесах ждали в засаде мудрые женщины, умевшие прятаться и убивать исподтишка, а потом растворяться среди ветвей, подобно леопардам.

Но времена изменились, и в этот раз враги обзавелись особым оружием — писцом. Некогда о таком и слыхом не слыхивали на Дальнем Севере: магия — штука амнийская, варвары считают, что ею пользуются только трусы. Но даже для тех, кто не прочь прослыть трусом, но победить, амнийские колдуны слишком дороги. Но конечно, Арамери они по карману.

Какая же я дура. У меня же есть деньги. Я бы тоже могла отправить писца — пусть бы сражался на стороне Дарра. Но я же кто? Девица из варварского племени, мне такое и в голову не пришло — а теперь слишком поздно…

Писец — ровесник Вирейна — рисует на кусках бумаги сигилы и приклеивает их на стволы деревьев. Делает шаг в сторону. Вверх взмывает столп раскаленного добела света — и в лесу образуется прямая, неестественно прямая просека. Выгоревшая полоса. И она тянется на мили и мили вперед и упирается прямо в стены Арребайи. Умно, ничего не скажешь. Если бы они подожгли лес, он бы горел несколько месяцев. А тут — просто узкая тропа образовалась. Писец рисует новые божественные слова — и пламя затухает. На пути лежат лишь обгорелые останки деревьев и изуродованные пламенем до неузнаваемости трупы животных. Враг окажется у стен Арребайи в течение дня.

На опушке леса что-то шевелится. Кто-то вываливается из кустов, ослепший, задыхающийся от дыма. Мудрая женщина? Нет, это мужчина — точнее, мальчик, еще не пришедший в возраст отцовства. Что он здесь делает? Мы не разрешаем мальчикам драться! И тут я понимаю: мой народ прибег к отчаянным мерам. Чтобы выжить, они призвали в армию даже детей.

На него набрасываются вражеские солдаты — всей кучей. Они его не убивают. Заковывают, бросают в обозную телегу и везут с собой. А когда доберутся до Арребайи, выставят на всеобщее обозрение — смотрите и ужасайтесь! О, мы ужаснемся. Мужчины — наше величайшее сокровище. А ведь с них станется перерезать ему горло на ступенях Сар-энна-нем. Просто чтобы посыпать солью наши раны.