Они уведомили его, что скелет все еще функционален. Воозу было все равно. С той поры он ни разу не пользовался костями.

Капитан Вооз громко застонал.

АГОНИЯ... АГОНИЯ... АГОНИЯ...

Обычная физическая боль, как ни тяжкая, не является ментально неустранимой. Можно вспомнить, как это случилось, нервная система может пострадать, но у памяти нет постоянного хранилища данных, которое бы позволяло заново переживать подобные ощущения.

Эмоциональная боль имеет иную природу, ее можно в полной мере вспомнить и пережить заново. Боль Вооза нормальной и не была. Физическая и эмоциональная составляющие присутствовали в ней одновременно, и сверхъестественной силы физические терзания намертво сомкнулись с эмоциональными. Воспоминания снова и снова всплывали в его сознании, и способа удержать их не было.

Однако не воспоминания донимали его сильнее всего, а осознание, что они суть лишь бледное подобие оригинала. Гораздо хуже было знание. Знание, что это произошло.

Доктрина ныне вымершей религии содержала концепцию ада, где грешники после смерти погружались в озеро сверхъестественного пламени. Огонь этот пылал тысячекратно сильнее обычного, агония в нем была тысячекратно страшнее. Но грешники горели в нем — и не сгорали. Вечно.

Вооз хорошо понимал, каково им было. Он сам окунулся в озеро адского пламени.

И, словно в тусклом послесвечении ослепительной вспышки, вспомнил, как после длительного реабилитационного периода пришел в себя, как его ткани сочленили воедино, как он предстал изрубцованным и обожженным подобием себя прежнего — но лишь физическим. Психологического восстановления достичь так и не удалось.

Его стал посещать бывший учитель, Мадриго. Методично и уверенно он принялся реконструировать расколотую личность Вооза. Вооз, будто наяву, слышал тихий, сочувственный голос наставника. Атараксия — ключ ко всему. Достойная жизнь без нее немыслима. Что бы ни случилось, дурное или доброе, надлежит воспринимать его с одинаковым бесстрастием.

Мадриго соглашался, что некоторые испытания слишком ужасны, чтобы даже тщательный самоконтроль помог преодолеть память о них, а Вооз прошел через такое, что любая нормальная психика вряд ли выдержит. Без философской подготовки он был бы обречен. Но философия пришла ему на помощь, и разум его, согласно последним анализам, стал даже сильней, ведь он вечен, а устрашающие переживания временны.

Надлежит стремиться к атараксии. Как ни интенсивны наслаждение и боль, а подчиняться им нельзя.

— В конце концов, разве не избрал ты себе имена Иоаким и Вооз, как напоминания о двух столпах вселенской стабильности?

— Да, — отвечал Вооз, — но я начинаю ненавидеть эти имена...

— Придерживайся более широкой перспективы, — сказал ему наставник. — Когда мир прекратит свое существование, когда огонь разума поглотит его, твой несчастный случай примет иной аспект. Тогда он не будет казаться таким устрашающим.

— Нет! — Бунт Вооза был так яростен, что разметал кропотливо выстраиваемое Мадриго облегчение. — Я не верю, что для огня разума жизненный опыт иллюзорен и нереален! Какой прок тогда был бы от мироздания? Мир реален, наставник, вы сами мне об этом говорили. Мои страдания реальны! Их нельзя смягчить, переменив точку зрения!

На это Мадриго ничего не ответил.

Вооз обмяк в кресле, плечи и голова накренились, точно он вот-вот упадет. Воспоминания померкли, дезинтегрировались, разлетелись, как переполошенная выстрелом стая птиц.

На стене каюты возникли сияющие индикаторы. В каюте раздавалось мерное гудящее жужжание, постоянный спутник работы двигателя внизу.

Звякнул сигнал. Пора менять топливные стержни.

Вооз с усилием, неловко приподнялся из кресла. Размял затекшие конечности, включил неяркое освещение каюты.

Посмоотрел на индикаторы. Скоро Харкио.

Там и станет ясно, стоит ли овчинка выделки.

НАСТОЯЩИМ ЭДИКТОМ:

Эксперименты, преследующие цель путешествия во времени, запрещаются под страхом ТЕЛЕСНЫХ УВЕЧИЙ ИЛИ СМЕРТНОЙ КАЗНИ.

Эксперименты, направленные на контроль потока времени, запрещаются под страхом ТЕЛЕСНЫХ УВЕЧИЙ ИЛИ СМЕРТНОЙ КАЗНИ.

Эксперименты, сопряженные с попытками извлечь объекты из прошлого или будущего, запрещаются под страхом ТЕЛЕСНЫХ УВЕЧИЙ ИЛИ СМЕРТНОЙ КАЗНИ.

Эксперименты, позволяющие обрести прямое знание или получить информацию о прошлом или будущем, запрещаются под страхом ТЕЛЕСНЫХ УВЕЧИЙ ИЛИ СМЕРТНОЙ КАЗНИ.

Обладание любым искусственным или естественным объектом, несущим одно или несколько вышеперечисленных свойств, карается НАНЕСЕНИЕМ ТЕЛЕСНЫХ УВЕЧИЙ ИЛИ СМЕРТНОЙ КАЗНЬЮ. Обладание любым документом, в явной форме содержащим соответствующие данные, запрещается под страхом ТЕЛЕСНЫХ УВЕЧИЙ ИЛИ СМЕРТНОЙ КАЗНИ.

Эксперименты, исследования или запросы относительно природы времени караются НАНЕСЕНИЕМ ТЕЛЕСНЫХ УВЕЧИЙ ИЛИ ПОЖИЗНЕННЫМ ЗАКЛЮЧЕНИЕМ, кроме случаев, прямо разрешенных Управлением регуляции научных исследований. Публикация подтвержденных экспериментом данных или теоретических выкладок обо всем вышеперечисленном запрещается под страхом ТЕЛЕСНЫХ УВЕЧИЙ, ПОЖИЗНЕННОГО ЗАКЛЮЧЕНИЯ ИЛИ СМЕРТНОЙ КАЗНИ, за исключением случаев, прямо разрешенных Управлением регуляции научных исследований.

Заверено печатью департамента распространения законов

Гар Ромри покидал Карти в спешке, и его тамошние друзья явно стали ему бывшими друзьями. За пределами планеты, на взятом в аренду Звездном ныряльщике, он сделал только одну остановку — для звонка, незадолго до выхода на сверхсвет. Он не мог себе отказать в последнем разговоре с друзьями.

На видеостене клеткообразной каюты проявился картийский клуб «Дайвер на пособии»; запятнанные стены, обшарпанная мебель, унылый свет потолочных трубок. Вентиляторы только разгоняли пыль, и та оседала на липкие пятна от пролитых напитков. В кадр попало с полдюжины человек; остальные еще не вернулись из погони за Ромри, хотя и не успели перехватить его до космодрома. Поняв, кто вызывает, они сгрудились у экрана.

Вперед протолкался тонколицый рыжеволосый сутенер из кошерных, с архаичным когноменом Иерихонский Наркоман[2]. Ромри лучезарно улыбнулся ему.

— Я тут подумал, мне стоит вам кое-что объяснить...

— Он уже улетел, — пробормотал кто-то за спиной Иерихонского Наркомана. Сутенер специализировался на поставках женщин редкого генотипа, определенных наркотиков и блюд с особыми афродизиаками. Глаза его хищно сверкали.

— У тебя только один шанс, Ромри. Единственный шанс вернуться сюда и отдать нам куб. Иначе...

— Вот этот? — Ромри показал ему куб памяти длиной около полудюйма; Иерихонский Наркоман разыгрывал его в лотерею, а Ромри украл как раз незадолго до объявления результатов. — Ребята, вам придется мне поверить. У меня возник план получше, только и всего. Я себя спросил, что случится, если куб выиграет кто-нибудь из вас. Ну и что вы с ним сделаете? Полетите туда и попытаетесь высадиться на Мейрджайне? — Он покачал головой. — Вы потерпите фиаско. А вот мне такая работа по плечу. Когда вернусь, разделю с вами добычу.

Последнее заявление было встречено недоверчивым фырканьем.

— Кто бы ни выиграл куб, — заметил Иерихонский Наркоман, — у него оставалось право его продать.

Ромри опять покачал головой.

— He-а. Вы слишком пессимистично мыслите. Надо масштабнее. Большие ставки — ваш... то есть мой путь к успеху!

Плечистый амбал отпихнул Иерихонского Наркомана и воинственно выпятил челюсть перед камерой; Ромри узнал в нем Оссуко, таксидермиста.

— Мы знаем, куда ты летишь, мерзкий крысеныш! Мы тебя догоним. У меня четкая чуйка, что это я бы выиграл. А ты с какой стати думаешь, что сумеешь выйти сухим из воды?