Красивое лицо Тори выражало полное безразличие. “Если это самый счастливый день в моей жизни, то он оставляет желать много лучшего”, — думала она. Мать сосватала ее с богачом, но Тори все откладывала и откладывала дату свадьбы. Сердце ее совершенно не лежало к этому браку. Но, как и обычно, выбора не было. Тори уже давно смирилась с тем, что каждый ее шаг определяется Гвен, хотя раньше не раз восставала против деспотизма матери, но без особого успеха. Поэтому она решила не обращать ни на что внимания, ничего не чувствовать, а только подчиняться.

Пока Гвендолин без умолку тараторила о том, какой славный это будет день, когда две богатейшие семьи сольются в одну; красиво изогнутые брови Тори хмурились все сильнее. Она считала, что Хуберт Каррингтон Фрезье-младший ничуть не лучше любого другого. Но вряд ли ей было с кем сравнивать, поскольку она могла по пальцам пересчитать мужчин, которым мать позволяла за ней ухаживать. Конечно, Хуберт был довольно привлекателен, хорошо образован, невероятно богат, и это был первый и единственный мужчина, которому было дозволено поцеловать ее. Но сумеют ли они с Хубертом жить вместе, можно было лишь догадываться, потому что им ни разу не разрешили даже побеседовать наедине. Гвендолин неусыпно следила, чтобы Тори до самого замужества оставалась чистой и невинной, как в день рождения. Хуберт иногда украдкой целовал ее на заднем сиденье коляски, когда никто этого не видел, но на этом романтический опыт Тори заканчивался.

Тори знала об отношениях мужчин и женщин только то, что ей рассказала ее мать, то есть очень мало, главным образом о симпатии, связывающей мужа и жену. Впрочем, она скоро все сама узнает.

— Я не понимаю, почему ты так хочешь надеть эти тусклые жемчуга, которые твой папаша подарил тебе, когда ты была еще девочкой, — с негодованием фыркнула Гвендолин. — Они просто отвратительны, да и Калебу совершенно безразлично, что с тобой происходит, — он никогда этим не интересовался. Ты просто зря расходуешь свои чувства, надевая это ужасное ожерелье. — Бросив беглый взгляд в зеркало и убедившись, что выглядит отлично, Гвен вновь перевела взгляд на Тори. То, что дочь настоящая красавица, было ей ясно. — Сними жемчуга, Виктория. Они выглядят жалко по сравнению с этим роскошным платьем, за которое твой отец выложил целое состояние.

Ее отец? Тори очень хотелось, чтобы Гвен перестала называть Эдгара Кассиди ее отцом. Хотя настоящий отец, отбыв на поиски золота, ни разу не прислал ей весточки о себе, Тори постоянно писала ему письма, которые ее мать обещала отправить. Но отец не отписал ей ни строчки, он просто вычеркнул ее из своей жизни. Однако Тори хранила память о нем. Она нехотя сняла жемчуг и сжала его в руке. Он напоминал ей о другом месте и других временах.

— Это будет самая великолепная, самая роскошная свадьба в истории Чикаго, — без умолку трещала Гвендолин, ведя Тори по просторному залу.

"Кому это интересно?” — грустно размышляла Тори. Она не любит Хуберта, пусть даже Гвендолин пытается ее убедить, что для брака любовь вовсе не обязательна. Тори даже подозревала, что две любовницы Хуберта волнуются гораздо сильнее, чем она. Само собой разумелось, что Тори должна быть невинной, но на Хуберта это требование не распространялось. Да он и не был таковым! Две любовницы? Разве одной женщины мало нормальному мужчине? Тори казался странным такой различный подход к мужчине и женщине. Время от времени ее подмывало сойти с пьедестала, на который ее водрузила мать, и хорошенько взбрыкнуть. Конечно, подобный скандал шокировал бы Гвен, которая так болезненно относилась к общественному мнению, что даже малейшая сплетня наводила на нее ужас.

Тори упрекала себя за подобные мысли. Она ведь многим обязана Гвен и Эдгару. Хотя жизнь ее напоминала тщательно охраняемую тюрьму, она все же получила образование в самой лучшей школе Чикаго. Чтобы компенсировать отсутствие мужского общества, ее обучили всему, что обязана знать истинная леди для того, чтобы вращаться в высших кругах. Ее голова до отказа была забита правилами этикета.

Тори обедала в самых роскошных ресторанах, посещала все балы и приемы, была знакома со всеми нужными людьми. И вот теперь эта хорошо образованная, воспитанная принцесса собиралась выйти замуж за предназначенного ей принца. На самом деле Тори чувствовала себя куклой, которую дергают за ниточки. Она была уверена, что, выйдя замуж, не начнет новую жизнь, а продолжит старую, просто указывать, что именно, делать, ей станет не мать, а Хуберт.

"Ну и ладно”, — размышляла Тори, снова надев на шею жемчуга, когда Гвен отвернулась. Она до сих пор не знала другой жизни; вероятно, она и не сумеет жить иначе, даже если вдруг и очутится на свободе. Она уже связана с Хубертом Каррингтоном Фрезье-младшим, и остается лишь надеяться, что он станет ей добрым заботливым мужем, даже если не оставит своих любовниц.

Эдгар помог падчерице выйти из двухместной кареты и улыбнулся, глядя на ее прелестное лицо:

— Надеюсь, ты будешь счастлива, Виктория! Тори слабо улыбнулась Эдгару, приподняла край длинного платья и стала подниматься по ступеням церкви, чувствуя себя узником, приговоренным к смертной казни, который поднимается на эшафот. Она остановилась, когда навстречу ей вышел священник, облаченный в белые одежды. Тори поразило, что это не их пастор Джон Уилсон, но человек, с улыбкой обратившийся к ней, отвлек ее от этих мыслей.

У священника были густые черные волосы и необыкновенные синие глаза — таких глаз Тори не видела никогда в жизни. Он был футов шести ростом, широк в плечах — рядом с ней он казался горой. В угловатых чертах лица не было и следа утонченности, но в то же время в нем отражалось какое-то дикое благородство, которое заинтриговало Тори. Она решила, что, вероятно, это священник из другого прихода, а сюда приехал на церемонию. И, уж конечно, весьма привлекательная внешность и естественное обаяние святого отца заставляли женщин его прихода мечтать хотя бы об одном-двух грехах, требующих прощения.

— Мисс Кассиди? — Священник протянул ей загорелую руку, помогая преодолеть последние три ступеньки. — Я брат Салливан. Надеюсь, вы и ваш жених простите нам небольшое изменение в церемонии, — сказал он медленным тягучим говорком. — Брат Уилсон внезапно заболел и попросил меня совершить обряд венчания.

Известие разволновало Гвендолин, потому что этот красивый какой-то дикой красотой священник, похоже, на самом деле служил раньше в деревенской церкви, и его внешность никак не вязалась с элегантным убранством Чикагского собора.

— Но я так надеялась…

Брат Салливан улыбнулся, пытаясь ее утешить:

— Я сделаю все, миссис Кассиди, чтобы это знаменательное событие навсегда осталось в вашей памяти. — Его густой низкий голос был преисполнен уверенности и убежденности. — Но так как я встретил вашу очаровательную дочь лишь в день ее бракосочетания, то хотел бы побеседовать с ней несколько минут наедине. А потом я должен поговорить и с женихом.

— Разве это входит в обряд? Я не слыхала, чтобы священники наставляли женихов и невест перед бракосочетанием.

Острые глаза Дру Салливана, а это, естественно, был он, скользнули по лицу Эдгара Кассиди и затем вернулись к очаровательной невесте. Отсутствие всякого выражения на лице Тори тронуло его больше, чем он предполагал. Странное чувство охватило Дру, но он отогнал его, сосредоточивая внимание на матери невесты, которой, по всей видимости, было далеко за сорок, но сдаваться она не собиралась. И, очевидно, пыталась всеми силами сохранить свою молодость. На ней был сногсшибательный наряд, который притягивал внимание к тому, что еще оставалось привлекательным в ее фигуре.

Улыбнувшись еще раз и источая любезность, Дру взял Тори за талию и повел ее вперед:

— Беседы с глазу на глаз с женихами и невестами являются необходимой формальностью в моем приходе, миссис Кассиди, — объяснил он. — Молитва о божественном руководстве грядущим браком — это добрый знак для жениха и невесты. Мы будем отсутствовать минуту, не более.