— Не зевай. — Львенок дернул меня за рукав. — Нам насквозь. Ориентируйся на флюгер часовой башни.

За те дни, что страж провел в Дерфельде, он хорошенько успел изучить город и, в отличие от меня, чувствовал себя здесь, как дома.

Мы шли сквозь толчею, мимо чесночных колбас, грудинки и окорока, кудахчущих кур, последних оранжевых тыкв в этом году, корзин с первыми сборами зимних яблок, коробок с луком, мешками с семечками и лотков вкусной сдобы.

— Молодые господа, булок не желаете? — Давешняя бойкая голубоглазая девчонка ослепительно улыбнулась нам, предлагая свой товар.

Львенок тут же расплылся в ответной улыбке, завязал с ней разговор и забыл бы свою булку с кунжутом, если бы я не сунул ее ему в лапу. Расплачиваться тоже пришлось мне, потому что Вильгельм уже назначал свидание, и столь мелкие вопросы, как деньги, его совершенно не волновали.

— Вы братья? — спросила девушка.

— Нет, — рассмеялся я, взяв рогалик и отказавшись от сдачи. — Это было бы слишком жестоко для наших родителей.

— Удивительно. Внешне вы очень похожи, — сказала продавщица.

— Нас часто считают братьями, — не стал отрицать Вильгельм. — Причем Людвига, как более хмурого, старшим.

— И вовсе он не хмурый, — не согласилась девчонка. — Вы давно в городе?

— Пару дней.

— По делам?

— Проездом, путешествуем, — сказал я, не желая вдаваться в подробности, и Львенок кивнул, подтверждая мои слова.

Мы поговорили еще несколько минут, а затем, когда приятеля начало заносить, я постарался быстро распрощаться и увести его.

— Ты чего? Ведь нормальная девчонка, — недоуменно нахмурился он.

— Не спорю. Она замечательная, но, зная тебя… ты достаточно быстро растреплешь ей, кто мы такие.

— И что в этом плохого, Людвиг?

— Я пуганый, Львенок. В последний раз, когда ты рассказал одной милашке, кем мы являемся, толпа едва не закидала нас камнями. Многие крошки любят сплетничать, а нам приходится отдуваться.

— Вспомнил дела десятилетней давности! — проворчал он. — Это ведь было в Прогансу, где стражей не очень-то жалуют.

— А когда та пятерка на постоялом дворе в Витильска нас едва не прирезала, после того как ты показал черноволосой красотке кинжал, чтобы она была чуть более благосклонна? Сплетни расходятся быстро. Я спокоен за таких, как мы, в некоторых странах, но Фрингбоу всегда была пороховой бочкой. Могут носить на руках, а могут и пальнуть из аркебузы. Предпочитаю не рисковать. Так что когда пойдешь к ней на свидание, будь добр, скажи, что ты герцог или Папа, но не надо упоминать стражей.

Он знал, что я говорю дело. Тогда, в Прогансу, метко брошенный камень едва не проломил мне череп, и Львенку вместе с Гансом пришлось уносить меня буквально на руках. В некоторых странах и городах проще соблюдать осторожность и не привлекать к себе лишнего внимания. Работать становится легче, и дверь на ночь не надо припирать передвинутым шкафом.

Конечно, иногда я сгущаю краски, но многие из нас погибли только потому, что обыватели почему-то решали, будто мы являемся источником всех их бед, раз видим недоступное их зрению.

Мы с Львенком, не сговариваясь, свернули в молочные ряды, оказавшиеся удивительно пустыми. Торговцев было всего двое, и они едва не дрались за немногочисленных покупателей.

— Чего желаете? — спросил у Львенка дородный дядька в белом переднике, повязанном поверх мехового полушубка.

— Кварту молока, — тут же ответил тот, явно собираясь до смерти упиться таким количеством.

— Нету, — поскучнел продавец. — Даже пинты не будет.

— Распродали? — «огорчился» я.

— Да какой там! — Молочник добавил несколько крепких словечек. — Свежее утром привез. Все скисло, как будто сглазил кто, вот только на конкурентов грешить нечего, у всех одно и то же. Ума не приложу, как такое случилось?

Он сетовал еще с минуту, прежде чем я небрежно поинтересовался:

— А вчера тоже скисло?

Этот невинный вопрос его очень обидел:

— Вы что же думаете, господа хорошие?! У меня товар некачественный?! Я тридцать лет торгую, а до меня отец и дядья на этом месте стояли, и никто из покупателей никогда не жаловался! В первый раз у меня такое!

Он потерял всякое желание с нами разговаривать, и мы ушли, вновь забравшись в толпу и вынырнув из нее возле городской часовой башни, справа от которой начиналась Пшенная улица.

— Значит, еще вчера здесь все было в порядке, — бросил мне Львенок, едва не наступив на шмыгнувшую у него под ногами кошку. — Зараза распространяется?

— Точнее гуляет по городу, проявляясь то здесь, то там. Кто-то прошел мимо, отчего молоко и прокисло.

— И ручаюсь, что он выглядел не слишком приметно, раз никто в городе не говорит о рогатом чудовище, изо рта которого хлещет бесовское пламя.

Шестой дом по улице, на стене которого висел знак — фазан, был разделен на две половины. В одной находилась небольшая забегаловка, которой как раз и принадлежал этот фазан, служивший вывеской и способом завлечения прохожих, в другой жили постояльцы.

Дверь нам открыла старуха не слишком приятной наружности, завернутая в теплое одеяло:

— Чего вам?

— К художнику, — сказал я.

— А-а-а… клиенты. Вижу, свезло наконец Нэлсу, раз хоть кто-то решил заказать ему мазню. Давно пора, он уже на неделю задержал плату за комнаты. Проходите, второй этаж, прямо по коридору. И стучите громче! Он когда работает, ничего не слышит.

Лестница под ногами скрипела, стонала и охала, словно вот-вот планировала отдать богу душу, прихватив с собой и нас. Наверху резко пахло растворителем, маслом и едкой водой, которую используют хагжиты для смешивания красок. Дверей было три, я постучал в ближайшую, но шаги раздались из-за соседней — она распахнулась, и на пороге появился невысокий седовласый человек с пропитым лицом и слезящимися глазами.

— Я знал, что рано или поздно вы придете, — сказал он нам с порога. — Заходите.

Эта комната явно была жилой — здесь не так сильно пахло красками, хотя в углах стояло несколько картин разной степени завершенности, тут же находилась невысокая кровать с ворохом одеял, несколько стульев, стол, под которым валялись пустые винные бутылки, и часы — их не заводили лет, наверное, пять. Стрелки были опутаны паутиной, впрочем, как и маятник.

— Не думал, что стражи объявятся так быстро. — Художник сел на кровать, жестом показав на стулья. — Извините за мой вид, но времена не слишком удачные. Вы расследуете смерть Марцина?

— Пытаемся понять, что произошло, — уклончиво ответил Львенок.

Я предоставил ему вести беседу, а сам разглядывал картины. Почти на всех был изображен водопад, еще на двух — Чертов мост, а на остальных столь незначительные наброски, что и говорить об этом нечего. Еще одно полотно, незаконченное, а может — наоборот, представляло из себя столь бесцельную трату масла и мазню синим и белым цветом, что впору было задуматься о душевном состоянии его создателя. Надо сказать честно, все увиденное меня не впечатлило. Скажу прямо, особого таланта у господина Нэлса не наблюдалось. Проповедник, будь у него желание, нарисовал бы не хуже.

— Может, хотите вина? — Художник достал из-под кровати на четверть полную бутылку дешевого красного пойла.

Мы дружно отказались.

— Представляете, его похоронили на неосвященной земле, за оградой, словно собаку, — с горечью сказал он. — Вы собираетесь что-нибудь предпринять по этому поводу?

— Стражи бессильны против церковных законов, если, конечно, мы не сможем доказать, что смерть вашего брата — не самоубийство, — ответил я. — Мы постараемся разобраться в ситуации, но у нас не хватает сведений. Вы можете нам помочь?

— Всем, чем смогу, — грустно произнес Нэлс, залпом осушив стакан и вытерев губы рукавом. — Я слишком хорошо знал Марцина, у него не было причин искать смерти.

— Как часто он к вам приезжал? — Львенок прислонился к стене, засунув руки в карманы.

— После выпуска — каждые полгода. Мы сочли, что наше родство следует сохранить в тайне, в городе никто ничего не знал.