Летом в Аше появились туристы. Их называли «дикари» и ждали их приезда. Бабушка стала жаловаться, что цены на фрукты поднялись, но все вокруг были довольны. У них в доме, в комнате, где раньше жили три хозяйские девочки, поселилась семья из Ленинграда. Девочки теперь ночевали в большой комнате, где стоял телевизор. Старшую звали Мадина, и ей только исполнилось пятнадцать.
Местные не купались в море до августа, а иногда не заходили в воду до сентября. Купались туристы. Они лезли в море в любую погоду, и когда накатывала волна, женщины громко визжали и жались к мужчинам. Но из воды не вылезали.
В то лето вода обещала быть тёплой с июня: так сказали старшие мальчики. Они знали о мире всё, и даже когда лучше воровать хурму у дяди Рафата, который никогда не спал и охранял свою хурму, чтобы продать её туристам. Сулейман, Мусса и Илья начали ходить на море пробовать воду.
Чтобы попасть на берег, нужно было перейти железнодорожные пути, что тянулись вдоль всего побережья. Илья приехал по этим путям из Москвы и помнил, как гулко они стучали и откидной столик в купе мелко вторил им в такт. Часто пути были свободны, но иногда там стояли грузовые составы, ожидающие, пока Сочи примет их к разгрузке. Тогда надо было пролезать под составом, и делать это быстро, потому что никто не знал, когда он тронется.
Когда бабушка увидела, как Илья пролезает под составом, она поймала его и долго била, прямо на берегу. Илья кричал, плакал, и люди вокруг старались вмешаться. Бабушка била его молча, стараясь ударить побольнее, а потом начала плакать. Илью, чтоб не убежал, она держала за рукав рубашки, на которой были нарисованы умывающиеся котята. В семье эту рубашку называли «кисочки-мурысочки».
После этого Илье запретили ходить на море без бабушки.
Днём, в жару, бабушка спала. Она закрывала окно их маленькой комнаты, где стояли её кровать и раскладушка Ильи, и ложилась спать в духоте. Солнце не проникало в комнату, но снаружи палило вовсю, и в это время все местные дети шли на море. Илье было нельзя, но он хотел пойти со всеми.
Однажды, когда бабушка уснула, он попросил Мадину взять его с собой. Та согласилась, и они пошли на Санитарный пляж.
На самом деле пляж назывался Санаторный, но местные жители звали его Санитарный, так повелось. Пляж этот не отличался от других ничем, кроме одного: в этом месте в море впадала горная речка Аше. Она врывалась узким потоком, бурля, всё ещё неспокойная после горных порогов, через которые Аше прорывалась к морю. Мальчишки прыгали в реку у самого выхода в море, и струя горной воды выносила их далеко в широкую синеву, метров на двести от берега. Илья ещё никогда это не пробовал.
В тот день Мадина сидела на берегу с солдатом. Никто не знал, как он появился и откуда, но он уже ждал Мадину на пляже, когда они пришли. Мадина и солдат о чём-то смеялись, и она часто била его по голым рукам и плечам, от чего оба смеялись ещё громче. Илья не понимал, что их смешит, и ему было с ними скучно. Сулейман и Мусса ныряли, соревнуясь, кто вытащит самый большой камень со дна, а их старшие братья прыгали в реку, и их несло далеко в море, откуда они приплывали, тяжело дыша и долго отдыхая на берегу. Они громко кричали, когда прыгали, но Мадина на них всё равно не смотрела: она смотрела на солдата и смеялась непонятно о чём.
Илья решил прыгнуть.
Собственно, решения не было: он смотрел, как река несёт неровные кольца воды в море, и вдруг прыгнул. Это случилось само, помимо его воли, он даже не понял, как это произошло.
Он осознал, что сделал, уже в воде.
Поток перевернул его вниз головой и ударил лицом о дно. Было мелко, и Илья видел камни дна близко: они быстро проносились под ним. Иногда он задевал их лицом, но было не больно: Илья не чувствовал боли под водой.
Затем ему стало нечем дышать, и он попытался перевернуться. Вода была сильнее его, она крепко держала Илью, обнимая его маленькое тело плотным кольцом. Словно кто-то очень сильный держал его в руках и не давал вырваться.
Затем Илью снова перевернуло, и он глотнул воздух. Что-то потащило его на дно, но он успел крикнуть, и ещё раз, а затем ушёл под воду. Поток вобрал его в себя и не хотел отпускать. Вода вокруг, ничего, кроме воды, и он сам стал её частью.
Илья чувствовал, что он был водой и это он нёсся внутри моря и становился морем. Он чувствовал, что борьбы уже нет: он просто стал частью этой силы, которая была больше, чем он. Его несло под водой с открытыми глазами, и ему теперь не нужно было дышать. Ему захотелось спать, и он перестал стараться подняться к солнцу, проникавшему в темень воды. Ему стало спокойно.
В последнюю секунду он увидел рядом длинную тень, как большую рыбу, и кто-то больно схватил его за руку. Его вытащили наверх, но он выскользнул и тяжело пошёл на дно; он был очень тяжёлый, тяжелее, чем всегда. Он не понимал, почему ему не дают спать, но тень нырнула за ним, нащупала его голову, затем плечо и больно потащила наверх. Он увидел солнце, вдохнул и закричал. Дышать было больно.
Солдат плыл, загребая одной рукой, а другой держа Илью. Илья смотрел на небо и не понимал: это тоже вода? Затем его вынесли на берег, и плачущая Мадина, и все мальчишки вокруг, и люди, что прибежали с пляжа. Мадина трясла Илью и плакала, а потом бросилась целовать солдата. Тот прыгал на одной ноге, пытаясь попасть в сапог, и говорил с сильным южным акцентом:
— Дурной малой, от дурной.
В слове «малой» он делал ударение на «о».
Сейчас, оставшись на Keuken Terras после того, как Кассовский извинился и ушёл наверх, Илья снова чувствовал, что стал частью потока и уже не его несёт неведомо куда, а он сам несётся — маленькая частица сверкающей массы воды. Как и тогда, в детстве, происходящее с ним было сильнее его, и он не хотел больше бороться: он хотел раствориться в не своей воле и стать её частью. Но тюремная выучка — годы борьбы против чужой силы и своей слабости — не давали это сделать. Он должен был выбраться из потока, и не только; он должен был остановить поток.
Он так и не успел спросить Кассовского, для кого накрыли третий прибор.
Илья решил найти мастифа. Того не было видно уже два дня, и почему-то Илье казалось, что его нужно найти. Ему казалось, что это важно.
Илья бродил по мокрому саду, свистя и крича:
— Гроот! Гро-о-т!
Люди, подрезающие кусты, опрыскивающие деревья чем-то кислым, выравнивающие гравиевые дорожки между линиями высоких цветов, смотрели на него с удивлением и отводили глаза. Илья спрашивал их о собаке, но они лишь качали головами, и их незнание отзывалось в скрипе его шагов по гравию. Илья дошёл до ворот; здесь снова дежурили охранники в камуфляжной форме, словно не было двух дней одиночества и перемены во всём.
Бассейн только закончили чистить, и Илья лёг в тени на деревянный лежак из дорогого тика, покрытый толстым ярко-синим матрасом. Купаться не хотелось. Он понимал, что Кассовский что-то готовит, что у него есть какой-то замысел в отношении Ильи, но не мог даже отдалённо представить себе, что это. Кассовский был кукловод: он дёргал за ниточки, но Илья хорошо знал Адри и не мог поверить, что в мире существует хоть один человек, способный заставить её подчиняться. Он пытался понять источник власти Кассовского над ней и наталкивался на стену непонимания, невозможности, нереальности, и мысли — от бессилия найти ответ — начали расплываться в серую массу обрывков и мешаться, мешаться, мешаться.
Солнце стало клониться к западу — красный шар над мокрой землёй, и всё вокруг притихло, затаилось до вечерней прохлады. Илья заставил себя не заснуть; он встал и пошёл в дом.
Он нашёл Кассовского на Семейной террасе — с книгой в руках, другие три книги рядом, на каменном шершавом полу. Тот пил что-то холодное и, не сказав ни слова, кивнул Илье и продолжил читать. Но Илья не был намерен позволить ему делать вид, что ничего не происходит.
