«Чет, миленький, где же ты?»

Аджан все не появлялся, зато спустя где-то час в замок примчался лекарь — еще одна для меня проблема. Без страховки Чета Данил Астафьич быстро сообразит, что жизнь мне спас не «папенькин» хранитель, а я сама подсуетилась. Пришлось отбиваться от магического эскулапа всеми правдами и неправдами.

— Я в порядке, — настаивала, стараясь сохранять с пожилым мужчиной дистанцию.

— Но ваше сиятельство! — нервничал тот. — На вас же было совершено нападение. Позвольте вас осмотреть!

Нет, нет и еще раз нет!

— Лучше идите и осмотрите княгиню. Она меня беспокоит, и вас тоже должно беспокоить ее здоровье. — Я даже на всякий случай зашла за ширму и уже оттуда продолжила: — Князю не понравится, что вы не оказываете его матери должную заботу и внимание.

— Но я же… — растерялся бедолага.

— Теряете понапрасну здесь время, пока ее сиятельство, возможно, умирает на своей постели.

Последние слова возымели действие. Тяжело вздохнув, Данил Астафьич поклонился и, простившись со строптивой мной, отправился к Ольге.

— Варя, иди с ним, — велела я своей подопечной, препроводившей ко мне лекаря. — Расскажешь потом, что с княгиней.

— Слушаюсь, барыня. — Поклонившись, девушка засеменила за врачом.

К счастью, вскоре стало ясно, что с Ольгой все в порядке. Просто перенервничала сильно, что негативно сказалось на ее неокрепшем здоровье. По словам Вари, сразу после ухода Данила Астафьича княгиня уснула, не без помощи двойной дозы капель, и я немного успокоилась.

Ключевое слово — немного.

До аджана никак не получалось дозваться, и в голову начало лезть самое страшное. Вдруг он развоплотился? Данил Астафьич ведь рассказывал, что Ольга спасла свою болонку… пардон, хранителя от развоплощения. А вдруг Чету повезло меньше? Что это вообще такое? Смерть? Вечное забытье? Что тот мерзавец сделал с моим рогатым другом? Чет бы не вопил как резаный, если бы ничего не случилось! А значит…

Ничего хорошего это не могло значить.

Всю ночь эти вопросы не давали мне покоя. Пыталась уснуть, но тщетно. До самого рассвета ворочалась с боку на бок и только когда первые лучи начали золотить треугольнички паркета, просачиваясь в щель между шторами и полами, уснула, сморенная усталостью.

Из беспокойного забытья вынырнула внезапно. Подскочила, открыв глаза, разом вспомнив все, что вчера произошло, и… увидела аджана. Он сидел, забившись в камин, и смотрел на меня немигающими бусинами-глазами. Мрачный, нахохлившийся и как будто даже… обозленный?

Подскочив, бросилась к темному зеву камина, в котором слабо дотлевали угли, и на выдохе спросила:

— Чет, ты как? Живой?! Что он тебе сделал?! Что я могу для тебя сделать?

— Все в порядке, — буркнул хранитель, не спеша выбираться из золы.

— А по тебе не скажешь, что в порядке. Где ты пропадал?

— Зализывал раны, залечивал увечья, — ответил он резко, почти огрызнулся, и еще больше нахохлился.

— Все настолько серьезно? — одними губами прошептала я, скользя лихорадочным взглядом по тельцу аджана.

Если и были раны, то алая шерстка их надежно скрывала. С виду цел и невредим, а там… кто его знает.

— Все в порядке! — повторил он раздраженно и в одно мгновение переместился в другой конец комнаты.

— Тогда что с тобой такое?! — Я поднялась с колен, вопросительно уставилась на развалившегося в кресле хранителя.

— Я тебе говорил сидеть дома? Говорил. А ты что, краса моя? Сидела? Нет! — рыкнул чертяка, вдобавок негодующе сверкнув глазами. — Ускакала на ярмарку горной козочкой и к чему это твое «я только немного развеюсь» привело?

— Откуда же мне было знать, что один из людей Ключевского желает мне смерти!

— А падение с лестницы тебя на эту светлую мысль не натолкнуло, не?

Аджан имел полное право обижаться, но и мне вдруг тоже стало обидно. Это что же получается, мне теперь носа из комнаты нельзя будет высунуть, потому что кому-то приспичило сжить меня со свету? Забаррикадироваться ото всех и ждать? Вопрос: чего? Спасение утопающих, как известно, дело рук самих утопающих, и сидеть, сложа эти самые руки, я не собираюсь! И прятаться в нору тоже! Еще больше буду заниматься и не успокоюсь, пока не подчиню все свои стихии. А там уже и домой смогу вернуться, и от врагов, если потребуется, отобьюсь. Так буду отбиваться, что уже они окажутся под угрозой развоплощения!

С этими воинственными мыслями я приступила к зарядке.

— Они… он теперь знает о твоем даре, — спустя минут десять подал с кресла голос чертяка. — Ну, тот засранец, что напал на тебя.

— Знаю, что знает, — ответила я, складываясь пополам, легко и быстро: тело Софьи стало очень пластичным.

— Вряд ли они остановятся.

— И это я тоже понимаю… А значит, надо искать способ вернуться в Московию к концу июля, чтобы провести ритуал. В другом мире до меня уже точно не доберутся.

Чет ничего не сказал. Посидел еще немного, о чем-то мрачно раздумывая, а потом, сказав, что пойдет прошвырнется по дому, исчез, оставив меня делать ножницы.

Закончив с зарядкой, позвала служанок. Быстро собралась, позавтракала одна, узнав, что и княгиня изволила завтракать у себя, а после отправилась в библиотеку. Якобы продолжать работу с бухгалтерией, а на самом деле — тренироваться.

Правда, с тренировкой в тот день особо не сложилось. Около полудня страж просигналил о приближении к библиотеке инородного тела. Думала, это Наташа идет за очередным томиком поэзии, чтобы почитать княгине, а оказалось…

Я едва успела выскочить из тайной комнаты и устроиться за столом в окружении гроссбухов, как двери в библиотеку распахнулись, и я увидела… мужа.

Тут же неловко поднялась, кашлянула зачем-то и, чувствуя, как щеки заливает румянец (от одного лишь его взгляда… эх, Машка!), тихонечко так сказала:

— Здравствуй.

— Доброе утро, Софья, — послышалось в ответ неожиданно теплое.

Вернее, ожидаемое, но… Теплоты в голосе было как-то многовато. А уж во взгляде и вовсе что-то сверкало, и мне это, если честно, не понравилось. Ну то есть взгляд, конечно, понравился, как и его обладатель. Просто… В общем, если коротко, я запуталась в своих мыслях, как до этого путалась и продолжала путаться в собственных чувствах.

— Уже почти обед, — ляпнула первое, что пришло в голову, желая нарушить повисшее молчание.

— Рад слышать. Я как раз проголодался.

И, кажется, очень устал с дороги. Наверное, даже слишком, если судить по темным кругам под глазами, легкой небритости (видно, не до брадобрея ему было) и улыбке, тусклой и слабой.

— Ты как? — Мне снова пришлось прервать наступившую паузу, потому что его сиятельство не придумал ничего лучшего кроме как стоять и меня разглядывать.

Скользил по мне взглядом: долгим, внимательным… А у меня от его долгих, внимательных взглядов сердце сбоило и в груди разливался жар.

— Теперь хорошо, — наконец ответил он и направился ко мне.

Пятиться было некуда: за спиной был стол, а дальше начинался стеллаж. Бесконечно длинный, высокий и… Тьфу ты! Опять не о том думаю и, кажется, немножечко, самую малость паникую.

Паника достигла своего пика (как и румянец на щеках) в момент, когда князь приблизился ко мне и, взяв за руку, прижался к ней губами.

Вообще, если честно, зря он это. В меня от прикосновения его губ, теплых и мягких, будто молния шандарахнула. Не знаю, как не подпрыгнула на месте, а вот руку от нахального поцелуя осторожно избавила. Завела за спину, мысленно напоминая себе о словах, что говорил он матери.

Сделал одолжение Вяземским, забрав в семью пустышку. Несчастный страдалец и мученик.

Заметив, что я не хлопаюсь счастливая в обморок от его кистелобызанья, Андрей слегка нахмурился, но быстро взял себя в руки и проговорил с улыбкой, бросая взгляд на раскрытые книги:

— Вижу, ты вся в делах.

— Да, скучать не приходится. Ты только что приехал? Уже виделся с матушкой? А с сестрами?

Когда мы говорили, чувство неловкости было не таким острым, но стоило тишине вернуться, как я не знала, куда деть взгляд, да и всю себя.