Вскоре Алонсо уже несся ко второму извержению, ловя дыхание женщины и впитывая тонкий аромат ее благовоний, когда она вдруг довольно сильно пережала пальцами его стержень.
- Набери побольше воздуха и дыши вот так, - Консуэло вытянула яркие губы узкой трубочкой, словно играя на флейте, и с тихим присвистом выпустила воздух тонкой струей, приятно обдувая его глаза. - Делай так, каждый раз, когда почувствуешь, что вот-вот взорвешься. Это поможет тебе удержаться, чтобы мы могли вместе дойти до финала.
Алонсо повиновался. Подышал, напряжение немного отпустило, извержение вулкана отложилось на более поздний срок. Движения постепенно ускорялись, но теперь обученный мужчина, почувствовав повторное приближение взрыва, вовремя задышал так, как она его научила. Между тем, размах и темп движений женщины ускорялся, щеки ее покрыл румянец, и она внезапно вскрикнула:
- Отпусти себя, не сдерживайся!
Его мгновенно прорвало, но после первого толчка, когда, казалось, его выплеснет всего без остатка, вместо этого последовала небольшая пауза из-за ответного толчка внутри ее тела. Через мгновение сжимавшая его сила отпустила, и произошел следующий толчок - многократно острее и слаще предыдущего из-за этой вынужденной задержки, после чего опять ударило что-то в ней, пережав его жезл до абсолютной невозможности терпеть, и так они толчками выплескивали друг в друга свою вулканическую природу. От толчка к толчку - с каждым его стоном, с каждым ее вскриком - блаженство нарастало, удваивалось, усемерялось.
Счастье его было всеобъемлющим, ибо это был триумф освобождения, помноженный на торжество того, кто сумел довести до освобождения свою пару.
- Отдохни немного, ненасытный..., - Консуэло уложила его, обессиленного, и стала ласково и нежно, почти по-сестрински, гладить по голове. Алонсо лежал молча, улыбаясь. Вблизи глаза женщины оказались не просто зеленоватыми, а желтовато-зелеными, как у кошки.
Алонсо уловил, что за благовониями скрывается ее собственный, природный запах. Так пахнут деревья, разогретые летним солнцем.
Он решил, что заберет ее запах с собой. И куда бы он отныне ни направился, он всегда сможет вспомнить и почувствовать этот аромат таким, какой он есть. Что-то подсказывало Алонсо, что память о запахе остается даже тогда, когда годы разлуки полностью стирают зрительные и звуковые воспоминания.
- Тебе тоже надо отдохнуть, - пробормотал он почти неслышным голосом. - Ты же дошла до вершины вместе со мной.
- Алонсо, ты можешь стать величайшим любовником в истории человечества, - рассмеялась Консуэло, - по одной лишь той причине, что ты и себя не забываешь, и о женщине заботишься!
- Почему у тебя такой желтоватый оттенок кожи? - спросил он, проводя ладонью по ее бедру.
- Ем много моркови, - она положила ему голову на плечо. - Люблю цвет шафрана. Люблю солнце.
- Поэтому ты живешь в золотом городе?
- Конечно, поэтому.
- Почему у тебя такая гладкая кожа?
- Слежу за собой, дорогой Алонсо. Благовония, умащения, притирания, ванны...
- Ты притворялась, что не слышала о Шехерезаде?
- Я притворялась, что не слышала сказки об Али-Бабе. Вторую историю я действительно не знала.
- Почему Суад не понимает арабского?
- Она с Атласских гор, в Африке. Там говорят по-берберски.
- Как ты нашла гостиницу, где я остановился?
- Если бы ты пожил здесь столько же, сколько и я, ты тоже знал бы, где останавливаются королевские чиновники, где - клирики, а где - люди, говорящие с акцентом андалусских морисков.
Ему показалось, что в воцарившейся между ними атмосфере доверительности можно задать несколько вопросов о ней самой, о том, откуда она родом, где и как научилась всему, что умеет, и так далее, но не стал этого делать, так как заметил, что характер ее поглаживаний стал меняться.
Они уже не напоминали сестринскую ласку. Скорее, Консуэло изучала его, быстро обходя пальцами плечи, уши, шею, грудь, соски, живот, - и тут непостижимым образом усилился ее аромат. Нет, она не опрыскала себя новой порцией благовоний. Усиливался именно ее собственный запах, напоминавший листья и кору. Была какая-то интимная связь между тем, что она делала сейчас руками, и этим запахом, вместе с которым Алонсо снова забыл свою предысторию, став стихией, такой же, как и она.
В этот и в следующий раз женщина позволила мужчине дойти до завершения в одиночку. Теперь его несло так, что даже специальное дыхание через узкую трубочку губ не помогло бы удержаться.
- Алонсо, милый мой варвар, - вдруг проговорила Консуэло почему-то очень серьезным тоном, когда он, обессиленный, откинулся на подушки, думая о том, что в ближайшие несколько лет ему придется отдыхать от телесных утех. - Нет ничего полезного в потере такого количества семени. И больше мы с тобой не будем так увлекаться. Мне совсем небезразлично твое благополучие и здоровье. Лишь сегодня я сделаю исключение, потому что хочу, чтобы ты понял, в чем именно состоит мой тебе дар. Сейчас я тебя измотаю, свирепый варвар, - ее голос был почти печален. И вдруг глаза ее осветились заразительным внутренним смехом, и губы тронула улыбка.
- Ты не сможешь! - прохрипел он, прочистив горло. - У меня ничего не осталось.
- Конечно, не смогу, куда уж мне! - она опять коснулась какого-то места на его животе, внизу, около лобка.
Алонсо захлестнул такой водопад страсти, что ему стало трудно дышать. Он хотел Консуэло так, как хочет изголодавшийся по женской ласке солдат, вдруг оказавшийся наедине с привлекательной обнаженной девушкой. Он рвался к ней так, словно от немедленного слияния их тел зависела судьба мира. Сам не помня, когда он опять оказался внутри нее, он двигался быстро и ритмично, подобно дервишу, все более ускоряющему кружение на месте в стремлении к экстазу. И экстаз наступил. Теперь это был не вулкан, а дождь - золотой дождь, пролившийся из огромной тучи, которая рассеялась, выпустив всю свою влагу и уступив место безбрежному солнечному сиянию.
- Сьелито, небо мое ясное! Так ты волшебница! - он был выпотрошен и счастлив, счастлив и пуст, пуст и полон обожания.
- Я могла бы дать тебе поспать, - тихо говорила Консуэло, - но сегодня я вынуждена проявлять некоторую жестокость. Только так ты поверишь в безграничные возможности того знания, которым я хочу с тобой поделиться. Поэтому я сейчас сразу, без передышки, снова доведу тебя до кульминации.
- О, пожалуйста, не надо! - взмолился Алонсо, встревожившись не на шутку. Он уже не сомневался в том, что это не пустые слова.
- Ну, коль ты так вежливо просишь...
После пяти минут отдыха мужчина изменил свое решение.
- Консуэло, - произнес он с некоторой нерешительностью. - Я готов рискнуть, если ты обещаешь не касаться того места у меня на животе. Мне кажется, что то, о чем ты говоришь, просто невозможно.
- А вот здесь можно касаться? - сверкнув кошачьими глазами, женщина молниеносно протянула руку и тронула заднюю сторону его шеи. Алонсо почувствовал горячую волну, но не там, где она коснулась, а глубоко в чреслах. - А здесь ты разрешаешь? - Консуэло обвила ногами его бедро и сжала его.
В нижней части туловища все стонало и ныло, и, когда они встали на ноги, Алонсо обнаружил, что ему больно ходить. Консуэло облачила его в красную тогу и нахлобучила на его спутанные волосы венок из ярких разноцветных бумажных цветов.
- Пожалуйста, прости меня, мой патриций, - ворковала она, помогая ему подниматься по лестнице. - Я больше никогда не буду так себя вести. Но теперь, когда ты знаешь могущество моей науки, я обучу тебя ей, чтобы ни одна понравившаяся тебе женщина не могла перед тобой устоять.
- Зачем тебе это? - спросил он слабым голосом, силясь собраться с мыслями. В голове было почти так же пусто, как и в чреслах.
Консуэло ввела его в столовую. На длинном столе стояли блюда с холодными закусками, горели свечи в высоких подсвечниках, приглашающе поблескивало вино, уже разлитое в кубки.
- Мне это нужно потому, что я считаю тебя другом. Но ты сейчас очень устал, поэтому мы отложим разговор на эту тему на следующий раз.
