Наконец Мануэль выбрал из запутанного клубка одну конкретную нить событий. Она начиналась с того, что адмирал просто запретил плаванье по ночам вблизи островов из-за опасности наткнуться на подводные рифы. Оказывается, существовал и такой вариант. Теперь надо было попытаться полностью отделить этот сценарий от остальных, связав его начало с нынешним мгновением.

Если все получится, Мануэль, открыв глаза, сможет обнаружить себя в Каса де Фуэнтес.

Сознание теперь словно держало за два конца пустой промежуток времени длиной в девять долгих месяцев.

И тут пустота стала стремительно заполняться водоворотом мириадов мелких деталей, вскоре превратившись в огромный вал.

Мануэль вспомнил тот день, когда он, совсем еще не привычный к морским бурям, впервые узнал, что это такое. Волна, поднявшая тогда корабль на своем гребне, не уступала по высоте главному собору в Саламанке. Чувство, которое идальго испытал в тот миг, яростно вцепившись в поручни и глядя вниз с непостижимой высоты, нельзя было сравнить ни с каким другим переживанием!

Поток событий и подробностей, обрушившихся сейчас на его рассудок, был подобен гигантскому морскому валу. Нет, он был намного больше - он охватывала весь мир, смыв нити, за которые можно было ухватиться. Мануэль только сейчас понял, насколько верным было наблюдение, сделанное недавно в дождевом лесу: чем больше возможностей, тем меньше возможности управлять ими.

Об этом следовало подумать до того, как он опрометчиво нырнул на многомесячную глубину!

Теперь Мануэлю хотелось лишь одного: прервать эту попытку, вернуться к действительности мангрового болота, чтобы отдохнуть и начать все сначала.

Нет, об отдыхе и новых попытках думать рано. Необходимо просто сохранить рассудок!

Просто уцелеть!

Просто выжить!

Как ни пытался Мануэль перевести внимание на ощущения своего сползающего на землю тела или хотя бы просто открыть глаза, чтобы вновь оказаться в исходной реальности, ему это все никак не удавалось. Титаническая воронка событий полностью овладела сознанием и кидала его, как щепку, пока наконец не подступила тьма беспамятства, в которую Мануэль ринулся с отчаянной надеждой обрести спасение хотя бы в забытьи.

***

Очнувшись, он понял, что жив, хотя где-то рядом подстерегал следующий обморок. Мануэль, наконец, стал чувствовать руки, ноги, спину и подкатывающую к горлу тошноту. Как успокаивающе, оказывается, действует на рассудок ощущение наличия тела. Правда, тело это почему-то поднималось и опускалось, слегка покачиваясь под мерный плеск воды. Природа этих движений была неясна.

Мануэль понял, что так и не сумел спасти погибших на острове, потому что опоздал придти к ним на помощь со своими чудесами! Менять давно сбывшуюся реальность оказалось делом чрезвычайно опасным, возможно, даже смертельным, для чудотворца.

При мысли о том, что форту угрожает опасность, а он, Мануэль, единственный, кто знает об этом, так до него и не добрался, он в отчаянии застонал и с усилием открыл глаза.

И убедился, что находится отнюдь не в Каса де Фуэнтес. Впрочем, он уже смирился с неудачей своего спасательского эксперимента. Странно было, что он не находился и на границе дождевого леса и мангровых зарослей.

Вместо этого он лежал в длинном каноэ. Пятеро молодых индейцев, сидящие спиной к Мануэлю, одновременно опускали весла в воду то справа, то слева. При каждом гребке узкая продолговатая лодка без уключин легко скользила вперед.

Уже вечерело. Солнце находилось где-то сзади. С трудом приподняв голову, Мануэль увидел справа длинную береговую линию. Рельеф показался ему знакомым. Да, это был берег Эспаньолы, каким Мануэль видел его с палубы "Санта-Марии" минувшей зимой.

Мануэль попытался отыскать глазами Ла Навидад, но вскоре понял, что форт находится далеко к западу, а плыли они на восток.

- Ох! - воскликнул он с досадой, борясь с приступами тошноты.

Сидящий перед ним гребец обернулся к нему и улыбнулся. Лицо у него было молодое, без морщин, только над бровью красовался небольшой шрам, из-за чего казалось, что при улыбке парень заговорщически подмигивает.

У сидящих в лодке туземцев волосы были выстрижены не только на лбу, но и на затылке. По бокам они свободно свисали. Мануэль видел индейцев с такой стрижкой в те дни, когда маленькая эскадра адмирала открывала в этом море остров за островом. Но на Эспаньоле среди подданных Гуаканагари он ее не встречал.

- Мне надо вернуться вот туда! - объяснил Мануэль, показывая рукой на запад. Он с трудом шевелил губами. Голова раскалывалась, и идальго боялся снова упасть в обморок. Надо было как-то объяснить дружелюбному индейцу свою мысль на языке таино, но Мануэль не мог сейчас вспомнить ни одного слова.

Сердце колотилось так, что грозило выскочить из груди. Дышать было трудно.

Улыбчивый сосед протянул ему глиняный кувшинчик с замысловатыми рисунками и поддержал ему голову, пока Мануэль жадно пил из сосуда воду.

Ткнув пальцем в свою грудь, индеец произнес:

- Арасибо.

Затем он показал рукой на Мануэля.

Вероятно, он назвал свое имя и теперь ждал, что и Мануэль назовет свое.

Саламанкский идальго уже хотел это сделать, но тут вдруг с ним произошло нечто странное. Он совершенно отчетливо вспомнил, что ему все это однажды снилось. Давно. Кажется, в Кордове, когда он оправлялся после удара по голове. Во сне он находился в лодке среди этих людей, но сам он был не Мануэлем, а кем-то другим.

Да, да, его звали Равакой. Позже он обсуждал этот сон с Алонсо.

- Равака, - машинально произнес он, пробуя на вкус странное имя.

- Аравака! - радостно откликнулся незнакомец и что-то быстро затараторил, обращаясь к сидящим перед ним гребцам. Очевидно, туземец принял это слово за имя.

Он повернулся к Мануэлю и одарил его очередной заговорщической улыбкой, отчего шрам слегка сморщился.

- Равака-аравака! - радостно сказал он, тыча Мануэля в грудь.

"Как же мне теперь попасть в форт?" - думал Мануэль, призывая на помощь все свои силы, чтобы не потерять сознания.

- Гаити? - выдавил он наконец, вспомнив местное название Эспаньолы.

Туземец указал на восток, куда плыла лодка, и произнес непонятное слово:

- Борикен.

-

-

Здесь гадальные карты дрожали, из рук выпадая,

И в покорном моем ученичестве бедер и плеч

Можно было прочесть: "Для тебя я лампада, и речь,

И стяжанье твое, и монетка в руке золотая,

И в нефритовой вазе старинная осень Китая.

Бланш Ла-Сурс

- Семнадцать кораблей? - глаза Росарио расширились. - Это же целая флотилия!

- Семнадцать! - подтвердил Алонсо с нажимом, словно число кораблей во второй экспедиции Кристобаля Колона было его личной заслугой. - Три больших галеона и четырнадцать каравелл.

При каждой своей или ее реплике Алонсо, пользуясь случаем, поднимал голову и смотрел на лицо всадницы, восседавшей на вороной кобыле. Попона была украшена хорошо знакомым ему изображением серебряного единорога на небесно-голубом фоне. Алонсо вел обеих лошадей под уздцы. Сквозь кроны кипарисов и сосен, обступивших со всех сторон древнюю римскую дорогу, на путников падали неяркие лучи сентябрьского солнца.

- Они опять отплыли из того маленького рыбацкого городка? - спросила Росарио.

Белое с синими фестонами платье и черная шелковая накидка с капюшоном подчеркивали редкое сочетание цвета ее волос и глаз. Длинные края капюшона свисали до самого пояса. Настроение Росарио было приподнятым. Известие о том, что Кристобаль Колон вторично направился к открытым им островам, на одном из которых находится Мануэль, не могло не обрадовать хозяйку Каса де Фуэнтес. На ее лице было написано: скоро Манолито вернется домой!