- Из Палоса? - уточнил Алонсо. - Нет, на этот раз выбрали крупный портовый город. Вторая эскадра отчалила из Кадиса. И теперь речь идет уже не о кучке местных жителей, которых силком заставили плыть на край света к верной гибели, как тогда они думали. Помимо моряков и королевских чиновников, с Колоном во второе плавание отправились сотни безземельных дворян, которым после падения Гранады больше нечем заняться, а также десятки священников и монахов. Говорят, в этой экспедиции принимает участие больше полутора тысяч человек.
- Как внушительно! И чем же эти надменные кабальеро намерены заниматься на островах? Зачем нужно столько священнослужителей? Кажется, я догадываюсь, - нахмурилась Росарио.
Всякое упоминание насильственного обращения иноверцев в католичество будило в ней возмущение нескольких поколений ее альбигойских предков.
- Разумеется, вы правы, донья Росарио, - кивнул Алонсо. - Для обращения туземцев. Они берут с собой пятерых индейцев из числа тех, что были привезены сюда после первого путешествия. Эти люди успели прилично овладеть кастильским. Теперь они будут служить переводчиками. Тут ничего не поделаешь. Новооткрытые земли объявлены собственностью Кастилии. Корабли Колона везут туда семена, скот, лошадей и всевозможное имущество для создания постоянных поселений.
- Как странно, - проговорила Росарио. - Значит, опять будет война. Ведь эти земли уже сейчас кому-то принадлежат. Вряд ли их отдадут без сопротивления. Разве их высочества этого не понимают?
- Насколько я помню рассказы моряков, вернувшихся из первого путешествия, индейцы встретили их на редкость дружелюбно и никак не возражали против присутствия на своей земле чужестранцев. На некоторых островах кастильцев даже принимали за богов.
- Да, вы совершенно правы, дорогой Алонсо! - обрадовалась всадница. - Я тоже помню эти рассказы. Мой сосед, старый приятель дона Фелипе, был на приеме Колона в барселонском соборе и говорил мне об этом. Что ж, прочь волнения! Будем думать только о хороших новостях и ждать возвращения Мануэля! Как вы думаете, как скоро может быть организовано отплытие кораблей с Эспаньолы в Кастилию?
Алонсо не успел обдумать ответ на этот вопрос. На опушку леса с боковой тропинки выехало несколько всадников: идальго лет сорока пяти, молодая девушка и трое вооруженных слуг.
- Вот и наш сосед, о котором я вам только что говорила, - понизив голос, сообщила Росарио. - Гаспар де Сохо и его дочь Долорес.
Сохо походил бы на римского патриция прямым носом и окаймлявшими лоб и виски кучерявыми волосами, если бы не характерные для кастильского дворянина бородка клинышком и усы. Внешность Долорес производила странное впечатление. Вероятно, в детстве она была хорошенькой, но какая-то деревянная скованность, с которой она держалась, и колючий, недружелюбный взгляд маленьких серых глаз придавали облику девушки странную неестественность.
Отец и дочь были в широких четырехугольных бархатных беретах, украшенных вышивкой и перьями.
- Донья Росарио, рад видеть вас в добром здравии! - громким голосом произнес Сохо.
- Доброго вам дня, дон Гаспар! Здравствуйте, сеньорита Долорес! - приветливо откликнулась Росарио. - Рада представить вам близкого друга Мануэля, сеньора Алонсо Гарделя.
Сохо скользнул взглядом по Алонсо, ответил на его полупоклон едва видным кивком и, словно забыв о его существовании, снова обратился к Росарио:
- Как я слышал, несколько дней назад отправилась в океанское плавание новая эскадра Кристобаля Колона. Теперь надо думать, что возвращения вашего сына осталось ждать совсем недолго.
- Благодарю вас, дон Гаспар! Сеньор Гардель уже сообщил мне это радостное известие.
Алонсо не был уверен в точности своих наблюдений, но ему показалось, что при упоминании имени Мануэля Долорес слегка поджала губы.
- Не буду мешать вашей прогулке, сеньора, - молвил Гаспар де Сохо. - Надеюсь, в скором времени мы увидимся на балу у герцога Альбы де Тормеса.
С этими словами он попрощался, и небольшая кавалькада покинула опушку леса.
Последние слова кабальеро, очевидно, предназначались для того, чтобы произвести особое впечатление на человека неблагородного происхождения, каковым в его глазах являлся Алонсо. Интересно, что бы он сказал, узнав, что книготорговец Алонсо Гардель постоянно видится с упомянутым герцогом Альбой в литературном кружке Консуэло Онеста?
- Я не слишком пришелся по вкусу вашему другу, не так ли? Может быть, дело в том, что я не дворянин?
- Возможно, - Росарио смутилась. - Он полон предрассудков. Но я не утверждала, что он мой друг. Сохо был приятелем дона Фелипе. Что же касается меня, то между нами всегда существовала определенная натянутость, а после того, как Мануэль, вернувшись с войны, не возобновил ухаживаний за сеньоритой Долорес, она усугубилась. Мануэль рассказал мне, что во время осады Гранады он полюбил девушку, которая вскоре куда-то исчезла. Я просила рассказать об этом подробнее, но он обещал сделать это лишь после того, как отыщет пропавшую возлюбленную. Так я о ней ничего и не узнала.
***
По дороге в Саламанку Алонсо размышлял о том, когда он теперь снова увидит хозяйку Каса де Фуэнтес. С прошлой встречи прошло не более двух недель, однако для сегодняшнего визита была веская причина: он должен был сообщить Росарио об отплытии эскадры Колона. Но теперь появляться у нее чаще, чем один раз в месяц или даже в два месяца, было бы неприлично. Алонсо уже ловил косые, недоумевающие взгляды Эмилио и Пепе.
Впрочем, после совместной прогулки в лесок, куда уходила римская дорога, Алонсо казалось, что ему вовсе и не хочется так уж часто видеть Росарио. Он словно насытился ее присутствием и теперь полагал, что не питает никакого особого интереса к сеньоре де Фуэнтес.
Так ему казалось еще два дня.
На третий Алонсо заскучал. Бранил себя, негодовал, всячески пытался отвлечься, но все равно тосковал.
Ночью ему наконец приснилась Росарио. В этот раз она была одновременно зрелой женщиной, хозяйкой Каса де Фуэнтес, и тоненькой девушкой из медальона.
Они слились друг с другом в ослепительной вспышке света, и теперь Росарио, юная, восемнадцатилетняя, стройная, стояла за высоким клавесином, и из-под ее пальцев расходились во все стороны серебристо-золотистые дорожки. Ее взгляд упал на Алонсо, и она улыбнулась ему так, как может улыбаться пространство нашего собственного сна, где мы желанны, любимы и где нам ничего не грозит.
Сновидение кончилось, однако состояние сна продолжалось. Алонсо спал и в то же время слышал пение птиц за окном. Судя по отсутствию иных звуков, рассвет только занимался. Алонсо вспомнил лицо юной Росарио, когда она стояла за клавесином, и этот образ снова во всех подробностях возник перед ним. Не так, как бывает в воспоминаниях, а совершенно отчетливо, как наяву. Или как во сне, когда он еще только переживается, а не вспоминается на следующий день.
Это было одновременное пребывание и во сне, и в бодрствовании. На правый глаз упал лучик солнца, отчего Алонсо сдвинулся левее, отвернулся к стене и плотнее закутался в одеяло. В то же самое время в пространстве сна он приставил к правому глазу длинную полую трубку, напоминающую флейту. На другом ее конце что-то обжигающе сверкнуло, но Алонсо покрутил одно половинку трубки, и яркое пятно исчезло.
Он пожелал вспомнить, какой была девушка из медальона во всех предыдущих снах.
И все эти сны тут же явились его взору!
Они возникли все до единого. Давно забытые, как казалось, они таились где-то в глубине памяти. Вереница, гирлянда, длинная цепочка снов, где присутствовала эта девушка. И, наводя зрительную трубку то на одно, то на другое сновидение, Алонсо совершенно отчетливо вспоминал его во всех подробностях. Вот самый первый из них - тот, что приснился ему в памятную ночь, после того, как они с Матильдой украдкой вошли в комнату, где лежал в беспамятстве раненый Мануэль, и Матильда заглянула в его медальон. Алонсо тогда впервые увидел этот образ, и ему в ту же ночь приснился сон - про ребенка-единорога и псов-инквизиторов.
