Светорада вымазалась печеной репой, и Стема подсел к ней, вытирая рукавом рубахи.

– Пусть твоя Потвора пока с Ингельдом помилуется, а я ее обязанности исполню. Ты ведь не осерчаешь, Светка?

Ну как на него серчать? И княжна только улыбалась, легко и счастливо. Она была свободна и наслаждалась этим мигом, а Стема находился рядом и был таким милым… Казалось, что ей до него, но она чувствовала: каков с ней Стема, таково и у нее на душе. А отчего? Одним богам то ведомо, ей же и думать не стоит. Один миг она могла позволить себе быть безрассудной. К тому же Ингельд сейчас не больно строго следил за сестрой. И пиво всем туманило голову, веселило. Так отчего бы не забыться на краткое мгновение? Завтра все будет иначе, а сегодня вольница леса и этой лунной ночи кружили голову, пьянили.

И тут вдруг пухленькая Иуля сказала, покачивая головой с забавно торчащими рожками платка:

– Хоть и весело у нас, но все-таки жаль, что Олеся, певунья наша дорогая, не смогла прийти. Ее строгий муж и в отлучке, да только послушная Некрасу дворня вряд ли выпустит хозяйку со двора. Совсем она, бедная, свободы лишилась.

– Так уж и совсем, – прозвучал вдруг из темноты мелодичный женский голос.

И в освещенный круг вошла высокая статная женщина в поблескивающем и в темноте головном уборе. Легкая белая шаль стекала по ее плечам, а на грудь падали толстые светлые косы.

– Олеська! – раздались веселые радостные голоса.

– Тебе все же удалось покинуть усадьбу! Или отпустили?

– Буду я кого-то спрашивать! – мило улыбаясь, молвила Олеся. При этом глаза ее остановились на Стемке Стрелке. – Мой дружок детства прибыл, и разве я не хозяйка в своем подворье, чтобы не идти, куда захочу?

Светорада подумала, что Олеся явно храбрится. Сбежала наверняка купчиха из-под домашней стражи к тому, с кем проводила купальские ночи. Светорада отметила, что Олеся явно принарядилась. Ее двурогая кика[79] почти сплошь была расшита жемчугом, длинное рыже-красное платье тоже обшито жемчугом, и на плечах, и по подолу. А сама княжна в простой льняной рубахе пришла, и хотя та и с вышивкой, однако рядом с нарядной купчихой Олесей княжна смотрится простой девкой, как та же Потвора.

Светораду не обрадовало и то, как подался к красавице Олесе Стема Стрелок, как взял ее руки в свои, смотрел не отрываясь.

– Что, хороша стала наша певунья Олеська? – подал голос скоморох Вострец. – Да только теперь не про тебя она, Стемид. Ее муж один из самых нарочитых мужей Смоленска, а ты кто? Хотя пояс у тебя… Такого и у самого Некраса в кладовых не сыщешь.

– Скажу, что пояс у Стемы знатный, – подал голос Ингельд-княжич. И пояснил: военная добыча. Ловкий парень снял стрелой хазарского хана с коня, ну, а по степным понятиям все богатство погибшего достается победителю.

– Но похваляться снятым с мертвого могут и тати, которые могильные курганы обворовывают, – насмешливо фыркнула Светорада, вновь чувствуя, как поднимается в душе злое раздражение. И добавила со значением: – А нашему Стемиду всегда чужое было любо.

Этим она хотела намекнуть на то, что он к чужой жене с любезностями полез, однако старший брат грубо обозвал ее дурехой, не разумеющей, сколько почета в таком трофее.

И опять Вострец попытался разрядить обстановку. Передав жене спокойно заснувших среди шума детей, он взялся за рожок, проиграл мотивчик, а потом повернулся к Олесе:

– Раз пришла, то спой нам, красавица! Ты так редко на люди выходишь, что мы уже стали забывать, каким даром наградил тебя покровитель вдохновения Велес.

И заиграл на рожке, переливчато и весело. Олеся тут же запела, звонко и голосисто – одно удовольствие послушать. Голос у нее и впрямь был дивный: низкий, бархатистый, но неожиданно взлетавший до самых высоких переливов. А пела она про то, как журавли пляшут на болотах, когда приходит время любовного ликования, как соловьи поют в нежной истоме, как олень трубит в лесу, вызывая соперника, чтобы доказать подруге свою силу и удаль. И ее задорная песня была полна такого чувственного томления, что Светорада, видя, как Олеся в упор смотрит на Стемку, едва сдерживалась, чтобы не прервать пения, а только посмеивалась, скрывая свою досаду. И какой леший надоумил дуреху Потвору эту горластую купчиху сюда позвать? Сидела бы дома да мужа ждала. А то уже не первый год замужем, а все пустоцветом разгуливает, никак не понесет. Отчего бы Некрасу на нее и не серчать, раз она только петь мастерица.

Голос певицы летел и переливался, и, словно вторя ему, запели в зарослях соловьи. Когда же песня закончилась и Олеся вздохнула, огладив свои мерцающие жемчугом косы, Светорада встала.

– Ну, напелись вволю, теперь плясать хочу! А ну жги, Вострец – топнула она ногой.

Ее голос прозвучал звонко и задорно, а сама княжна закинула руки за голову, словно потянуться хотела, сбросила теплую шаль с плеч, а когда та упала у ее ног, Светорада замерла, как светлое видение, – в легкой белой рубахе, в ореоле обтекавших ее пушистых золотившихся волос. При свете вновь разгоревшегося костра она казалась легкой и яркой. А когда послушный Вострец заиграл мелодию, повела плечом, отчего так и колыхнулась ее округлая грудь под беленой тканью. Княжна словно вмиг наполнилась живой силой пляски, шагнула вперед, притопывая. Что ж, пусть Олеся и первая певунья в Смоленске, но не родился еще на Руси тот, кто перепляшет княжну Светораду!

Она быстро завертелась, мелко перебирая ногами, уперев руки в бока и потряхивая золотистой гривой волос. И все замерли, заулыбались довольно, не сводя глаз с княжны. Знали, что Светорада страсть как любит плясать, и не раз видели ее пляску, но все равно глаз от нее не могли отвести. Потом стали прихлопывать, когда она поплыла по кругу, то удаляясь от костра в тень, то возвращаясь, как расшалившаяся русалка. И столько в ней было грации и живости, так умела она уловить разудалый мотив и слиться с ним в пляске, что все развеселились, пошли приплясывать, и даже обычно хмурый и серьезный волхв Борич начал насвистывать, а затем, не утерпев, сорвался с места да пошел вприсядку вокруг княжны, выбрасывая коленца. А потом и толстяк Укреп прошелся бочком, выгнув кренделем руки и тряся необъятным брюхом.