– Ты давно о них знаешь, Светка?

– Давно. Уже года три эти лисы выводят тут потомство. Я как-то набрела на них, когда по ягоды ходила, но никому ничего не сказала. Правда, они милые?

– Но к зиме эти лисы начнут совершать набеги на курятники.

– Вот тогда пусть против них выходят охотники, ставят капканы, заготавливают стрелы. Пока же… пусть резвятся.

Стема вдруг почувствовал некое тепло в груди. Светка… Он повернулся к ней и несколько минут удивленно смотрел с улыбкой. Светорада только вскинула темные брови, не понимая, чему он дивится, но потом тоже улыбнулась. И словно что-то изменилось в мире. На мягком мху под корягами сидели двое молодых людей, смотрели друг на друга… Время для них как будто остановилось. Как будто не было в нем никого, кроме них.

Резкий крик сойки над головой словно иглой проколол тишину, прервав этот миг понимания и нежности. Светорада покраснела, ощутив, что сидит непозволительно близко к Стеме, что колени их соприкасаются в этом тесном убежище под корягами, а рука парня накрыла ее ладонь. Она постаралась отодвинуться насколько возможно. Но отодвинуться было некуда, а Стема продолжал не сводить с нее голубых сияющих глаз. И во взгляде его не было обычной лукавой хитринки. Княжна не могла припомнить, чтобы он когда-то так смотрел на нее – светло и легко. По-доброму.

– Только ты никому о том не говори, хорошо? – шепотком сказала Светорада, вновь поворачиваясь в сторону лисьего семейства. – Я тайну тебе свою открыла.

– Тоже мне тайна! Ну ладно, ладно. Буду таиться, как лесовик под корягой. Обещаю.

Они вернулись почти через час. Княжна принялась возиться с олененком, на рынду своего почти не глядела. Стемка тоже избегал ее общества, пошел помогать кметям грузить на волокуши добычу. Переговаривался с ними: мол, охота отличной вышла, душеньку потешили да нагулявшего мясо зверя побили достаточно, будет чем пополнить припасы в детинце.

Когда они прибыли в детинец, разделкой мяса занялись даже не челядинцы, а сами охотники – это считалось достойным занятием даже для опоясанных кметей. Светорада тоже присутствовала, следила за всем, давала советы. И весьма неглупые советы: ей, дочери любившего охоту князя Эгиля, не раз приходилось видеть, как это делается. Зашедший поглядеть на добычу охотников воевода Михолап едва не проговорился о том, что и сама княжна может из лука подстрелить дичь. Однако досказать не успел: Светорада неожиданно грубо вдруг выгнала его вон. Михолап поглядел на нее с обидой и пошел прочь, укоризненно покачивая головой. Разрубавший в это время оленью лопатку Вавила даже проворчал что-то насчет того, как нелюбезна княжна со старым воином, но Светорада и его отправила на заборолы, просила передать Михолапу, что обязательно пришлет ему свежей оленятинки. Сама же пошла в кухню давать указания.

Мимо ее хозяйского ока не прошло ничего. Копыта и рога оленей были отделены и старательно очищены, дабы потом пойти в дело – на рукояти ножей, надверные ручки, на пуговицы и подставки для свечей. Жилы также шли в дело: их обрабатывали, чтобы потом использовать для луков. Мясо же… Добрую часть мясной вырезки Светорада велела мелко нарезать и замочить в простокваше с солью и специями, ибо оленина была жестковата и ей следовало вымокнуть. К вечерней же трапезе Светорада сказала приготовить густую похлебку из оленьей грудинки, распорядившись, чтобы кухарки перед окончанием варки не забыли добавить зелени, а потом положили под котлы сыроватых дров яблони – тогда густой дым придаст похлебке особый аромат. Еще она велела зажарить на противнях в печи свежую, исходящую кровью печень оленей, предварительно обваляв в муке, чтобы была более сочной и золотистой. А к пряной и мягкой оленьей печени приказала сварить гречневую кашу и запечь яблоки с брусникой – их полагалось подавать к столу горячими, полив брусничным сиропом.

В общем, трапеза в этот вечер удалась на славу, так что даже гостившие у Гордоксевы боярыни рассыпались в похвалах и удалились, только получив угощение для своих домашних. Но и после ужина, когда долгий летний день погас, столешницы сняли с козел и убрали, а на стенах зажгли факелы, при свете которых красиво поблескивала позолоченная резьба на колоннах, люди еще долго оставались в гриднице, сытые и довольные, разговаривали о всяком, да занимались своими нехитрыми делами. Девушки уселись с вышиванием на лавках, радуясь, что княгиня удалилась и не пеняет им на то, что больше с парнями переглядываются, чем работают; мужчины чинили упряжь, вырезали по дереву и кости. Пригласили и гусляра, он пел о чем-то далеком и славном. В тереме воцарилась привычная домашняя атмосфера, о которой почти забыли, пока тут стояло большое войско, обитало множество варягов и дружинников, и ощущалась нервозность от присутствия вечно чем-то недовольного молодого Киевского князя.

Рыженькая Потвора, пристроившись у ног задумчиво откинувшейся на спинку кресла княжны, заметила, что уж больно тоскливо гусляр поет. Не лучше ли за скоморохами послать? А другая девушка предложила пригласить Олесю-певунью.

– Что ты, глупая! – замахала на нее руками Потвора. – К Олесе муж вернулся, купец Некрас. Теперь он ее от себя ни на шаг не отпустит. Уж так любит ее, так любит… Что и продохнуть не дает. Страсть какой ревнивый! А еще, сказывала Олеся, Некрас донимает ее, что не понесет от него никак. Вот и держит ее подле себя. Небось, не слазит с ненаглядной, мечтая обрюхатить.

– Лучше бы Роду и Роженицам требу понес, – сурово заметила сидевшая тут же с вышиванием Текла. – А то едва ли не самый богатый муж в Смоленске, а на требы скуп до ломоты в зубах.

Потвора со значением заметила:

– Я вот тоже на капище требы носила, а что с того?

– И теперь ты за кузнеца пойдешь, – тихонько захихикали девушки. – Не за княжича высокородного.

Текла шикнула на них, покосившись на княжну, но Светорада продолжала пребывать в какой-то блаженной отстраненности, ей и дела не было до их болтовни. Со своего места она видела Стемида, обклеивающего рога лука костяными пластинами, замечала, что и он порой бросает на нее взгляд. Оба знали, что многие поглядывают на них, но не могли с собой ничего поделать. Что-то случилось с ними, когда они возвращались сегодня от лисьей норы, когда сидели в душном мареве огромного леса под деревьями, взявшись за руки. Вспоминать сейчас о том было сладко…