– Что ты позволяешь себе! – срывающимся шепотом молвила княжна, опасаясь услышать от него то, что могла сказать и сама: он позволяет себе то, что позволяет ему она.

И вдруг быстро решилась.

– А ты ведь хочешь поцеловать меня?.. Так поцелуй!

Он словно и дышать перестал, только сердце по-прежнему гулко билось. И еще… там, внизу, где тела их тесно соприкасались, она ощутила, как он захотел ее… как напряглась его плоть… Но тут он разнял руки, хотел отстраниться, но Светорада сама быстро обняла его, даже на носки приподнялась, прошептав в самые губы:

– Не отпускай! И поцелуй! Я приказываю! Сама стала целовать, прижиматься губами.

И тут Стема засмеялся в ее сомкнутые приникшие уста. Светорада отшатнулась, ощутив невольную обиду.

А Стема сквозь смех:

– Тычешься, как тот же олененок. Ведь женихов у тебя была тьма… да и с Игорем ты… Неужто никто не обучил?

От стыда Светорада ощутила привычную злость на него.

– Делай, что приказываю! – произнесла она властным голосом. И уже тише: – Ты ведь друг мне, Стемка Стрелок, вот как друг и сделай одолжение… обучи… чтобы тот же Игорь не смеялся, что таким олененком ему досталась.

– То условия вашего договора – Смоленск, золото Эгиля и невинная, как олененок, Светорада.

Это было сказано сухо, почти зло. И Светорада вдруг почувствовала такую обиду, такой гнев, оттого что он… как некогда…

Прежде чем княжна поняла, что делает, она с силой ударила его по щеке.

– Ого! Да ты… такая же, как и прежде, – отрывисто и зло вымолвил Стема.

– А ты… Сам же… Я ведь почувствовала… и руками меня хотел…

– Так то руками, – хмыкнул Стема, а Светорада, едва не взвыв, опять замахнулась на него, но теперь Стрелок успел поймать ее руку. Несколько секунд они боролись, задыхаясь, она рвалась, а он удерживал ее, увернулся, когда она даже попыталась укусить его. Потом с силой оттолкнул, так что Светорада отлетела, ударившись спиной о бревенчатую стену.

Рядом раздалось позвякивание булата, послышались чьи-то приближающиеся шаги. И хотя было темно, они оба увидели возникшего из-за угла воеводу Кудияра. Тот замер, посмотрел на них.

– Что приключилось тут?

Стема промолчал, но Светорада так и кинулась к Кудияру.

– Накажи своего сына, воевода! Он посмел со мной… Что я девка ему дворовая? Да как прикажу выпороть!

Стема промолчал, оглушенный ее несправедливостью. Впрочем, чего ждать от нее? От лисы подлой. Иногда ему начинало казаться, что она изменилась. Но нет… Он смотрел на нее в темноте, и, обладай его взгляд силой удара, княжна еще не так отлетела бы к стене. Юшкой кровавой умылась бы!

Словно почувствовав его ярость, Светорада громко всхлипнула и бросилась прочь. Кудияр молчал, только дышал шумно. Стема отвернулся, стоял, опершись руками о перила, сплюнул зло.

– Стемид, что тут произошло? Княжна и ты… Неужто ты снова позволил себе?

Стема опять сплюнул. Даже в темноте он ощущал напряженный взгляд отца.

– Да ушла она, – отмахнулся парень. – И уж поверь, молчать о том будет. А не ушла бы, я бы ее… эту сучку позлащенную. Вот кто она! Сука!

Кудияра поразила злость в голосе сына.

– Сдается мне, что ты, сын, как будто испытываешь свою Долю на терпение, хочешь непременно выяснить, где же предел ее доброте.

Стемка опять стал насвистывать насмешливо и беспечно, а потом перескочил через перила и пошел к дружинной избе.

А на другой день как ни в чем не бывало стоял у порога горницы Светорады, а когда она вышла, только волосами тряхнул, улыбаясь.

– Какие наказы будут, госпожа пресветлая?

– Удавись! – процедила княжна сквозь зубы. Но отвернулась, стараясь скрыть веселье в глазах.

– Ну и удавлюсь, – миролюбиво ответил Стема. И зашептал, подступая: – Ты вот забавлялась со мной, Кудияру даже наговорила всякое, а я потом едва ли не подушку грыз ночью, оттого что оттолкнуть тебя посмел. Ну что ты со мной делаешь, Светка!

В ее золотистых глазах вспыхнуло удивление. Она независимо вскинула подбородок.

– Я ведь шутила, Стемушка.

– А мне, думаешь, легко от твоих шуток? Где им предел? Где та грань, за которой я начну не опасаться тебя, а… смогу любить?

– Любить?

Она поглядела на него так растроганно и с такой надеждой, что Стема едва не прыснул от смеха. Эх, княжна Светорада! Ей только и нужно, чтобы в нее влюблялись. А сама-то… Любого готова погубить, если что не по ней.

– Ты вот морочишь меня, Светка, душу мою тревожишь, а потом еще и удавиться советуешь. А вот возьму и на самом деле удавлюсь! Ты же потом первая по мне убиваться станешь. А мне из-за кромки жалко тебя будет.

Она поняла, что он вновь потешается над ней. А то, что говорил о своих чувствах… Нет, раз он забавляется с ней, то и ей следует продолжать ту же игру.

– Мертвым никого не жалко, Стема. Я же, хоть и пролью по тебе немало горьких слез, но потом как-нибудь утешусь.

– С чего ты взяла, что мертвым никого не жалко? Вот стану от жалости к тебе рыдающей блазнем бестелесным да начну приходить к твоему изголовью по ночам, подвывать страшно!

– Ништо, – тряхнула серьгами княжна. – Я требы богатые Морене принесу, она и запрет тебя в своем царстве на семь замков, семь засовов.

– Морене? О, так вот кому, оказывается, поклоняется княжна Светорада Смоленская, будущая княгиня Руси!

Они опять перешучивались и подтрунивали друг над другом, пока к ним не вышла Текла. И Светорада заявила няньке, что хочет пойти к живущей за городом ворожее, бабке Угорихе. Ну а Стема должен ее сопровождать.

Потрапезничали – и в путь. Текла всю дорогу ворчала: дескать, охота Светораде тащиться по такой жаре к гадалке, но княжна не больно-то к ворчанию няньки прислушивалась. Шли они весело, легко, поглядывая по сторонам. Уже давно остались позади городские укрепления, начался лес, где приятно пахло нагретой хвоей и перекликались птицы, они прошли мимо хуторов с гнездами аистов на крышах, через белые от ромашек поляны, над которыми порхали голубые бабочки или пятнистые рябчики. Громко трещали сверчки, весь мир пылал, залитый трепещущим жарким маревом, даже налетавший ветер был почти горячим.

Княжна любила дальние пешие переходы, Стемка тоже шел бодро, а вот Текла уставала, то и дело просилась посидеть передохнуть в тенечке, а потом уже еле брела по дороге за ушедшими далеко вперед молодыми людьми. В конце концов, Стеме пришлось посадить ее к себе на закорки, как крестьянки носят малых детей, несмотря на повизгивания непривычной к такому передвижению няньки.