Альдо Мейер всматривался в темные глубины граппы, не испытывая ничего, кроме безнадежности, разочарования, отчаяния. Он поднял чашку и залпом выпил ее содержимое. Горло обожгло, как огнем, но ему не стало легче.
Он приехал сюда изгнанником, когда фашисты ополчились на евреев и левых либералов, предоставив им выбор между захолустьем Калабрии и каторжным трудом на острове Липари. Они назвали его медицинским советником, но не дали ни жалованья, ни лекарств, ни антисептиков. Он приехал с саквояжем инструментов, пузырьком таблеток аспирина и справочником практикующего врача. Шесть лет он боролся, интриговал, льстил, шантажировал, чтобы организовать хотя бы элементарное медицинское обслуживание в районе хронического недоедания, малярии, тифа.
Он поселился в полуразрушенном доме и собственными руками привел его в божеский вид. С помощью кретина-батрака он обрабатывал два акра каменистой земли. Больница занимала одну из комнат его дома. Операционная находилась на кухне. Крестьяне платили ему продуктами, если платили вообще. Он выбивал у местных властей лекарства и хирургические инструменты. Работа была тяжелой, но редкие минуты триумфа, когда ему казалось, что еще чуть-чуть и его примут в замкнутый круг горней жизни, скрашивали ее.
Потом союзники переправились через Мессинский пролив и начали продвигаться в глубь полуострова. Он бежал и присоединился к партизанскому отряду, а после перемирия уехал в Рим. Но он слишком долго отсутствовал в столице. Старые друзья умерли, найти новых не удалось. Маленькие победы, одержанные при власти фашистов, звали его на великие дела. Обретенная свобода, деньги, стремление к переменам могли сотворить чудо на юге Италии. И чудотворцем должен был стать именно он.
Мейер вернулся в старый дом, в ту же деревню, полный новых идей. Он станет не только доктором, но и учителем. Объединит всех демократов, создаст организацию, которая будет получать деньги как из Рима, так и от заморских благотворительных фондов. Научит крестьян личной гигиене, агрономическим приемам. Его молодые ученики понесут свет знаний в самые отдаленные районы. Он станет проповедником прогресса там, где время остановилось три столетия назад.
Теперь Мейер мог сказать, что та прекрасная мечта через двенадцать лет обернулась унылой иллюзией. Он допустил ошибку, свойственную всем либералам: поверил, что эти люди готовы изменить свою жизнь, что добрая воля встретит лишь добрую волю. Его планы потерпели крушение из-за корыстолюбия чиновников, консерватизма церкви, недоверия и жадности невежественных крестьян.
И винные пары не могли скрыть от него правды. Он побежден. Он так ничего и не изменил.
Издалека донеслись женские вопли. Девушка и хозяин магазинчика повернули головы и перекрестились. Доктор встал, покачиваясь, подошел к двери и выглянул в вечерние сумерки.
— Она умерла, — прохрипел хозяин магазина.
— Скажи об этом вашему святому, — ответил Альдо Мейер. — Я иду спать.
Как только он скрылся за дверью, девушка показала ему язык и вновь перекрестилась.
С наступлением тех же весенних сумерек кардинал Маротта вышел в сад своей виллы на Париоли. Далеко внизу город пробуждался от полуденной апатии, возвещая об этом гудками автомобилей, треском мотоциклов, криками торговцев. Туристы возвращались с экскурсий по собору святого Петра, из Колизея. Продавцы цветов трудились, не покладая рук. Закат еще красил багрянцем вершины холмов, но среди серых стен домов сгущался насыщенный пылью полумрак.
Здесь, на Париоли, воздух был чистым, улицы — тихими, и его преосвященство неторопливо прохаживался среди кустов жасмина. Высокие стены и кованые ворота охраняли его покой, а бронзовые гербовые барельефы напоминали гостю о ранге и титулах кардинала Маротты, архиепископа Акрополиса, профессора Сант-Клемента, префекта святой конгрегации ритуалов, пропрефекта высшего трибунала, члена комиссии по интерпретации канонического закона, протектора сыновей святого Джозефа и дочерей непорочной Марии, входящего в состав высших органов еще двадцати крупнейших религиозных организаций римской католической церкви. Его преосвященство любил подтрунивать над своими многочисленными титулами, дающими ему немалую власть, но под мягким добродушием скрывались изворотливый ум и железная воля.
Невысокого роста, с брюшком, маленькими руками и ногами, двойным подбородком, высоким лбом, переходящим в совершенно лысый череп, он получил кардинальскую шапочку совсем молодым, в шестьдесят три года. Его серые глаза светились доброжелательностью, а алые губы маленького рта ярко выделялись на оливковом лице. Он много работал, его энергии хватало и на хитроумные интриги, и на борьбу за власть.
Некоторые видели в нем следующего папу, другие, и их было гораздо больше, полагали, что кандидату на престол святого Петра следует не заниматься дипломатией, но заботиться о моральном облике духовенства. Маротта не пытался ускорить события. Почтенный возраст нынешнего папы отнюдь не свидетельствовал о том, что он должен умереть со дня на день, и вряд ли он стал бы выказывать благосклонность к тем, кто стремился занять его место.
Поэтому его преосвященство спокойно прогуливался по саду, наблюдая, как солнце закатывается за холмы, и размышлял о накопившихся проблемах в полной уверенности, что в конце концов все они благополучно разрешатся.
Он имел право на отдых. Перепрыгивая со ступеньки на ступеньку, Маротта поднялся на высокое плато, с которого его не могли столкнуть ни злой умысел, ни опала. Он останется кардиналом до своего последнего дня, принцем церкви, епископом, навечно посвященным в сан, гражданином самой маленькой и самой неуязвимой страны в мире. Совсем неплохо для человека, которому едва перевалило за шестьдесят. К тому же его не обременяли ни жена, ни дети. А талант и честолюбие шептали, что он еще далеко не исчерпал себя.
Следующим шагом мог бы стать трон святого Петра, вознесенный еще выше, между миром людей и вратами рая. Папа получал от своего предшественника не только перстень с изображением апостола Петра с сетью и тиару, но и все грехи мира, которые свинцовой тяжестью ложились на его плечи. Он стоял на самой вершине один, внизу расстилался ковер разных стран, а сверху на него смотрел сам господь бог. Только дурак мог завидовать власти, славе и ужасу того, кто взошел на эту вершину. Но этот эпитет никак не подходил кардиналу Маротте.
И в этот час сумерек и жасмина ему хватало собственных забот.
Двумя днями раньше на его стол легло письмо от епископа Валенты, маленькой епархии в захудалой части Калабрии. Епископ уже завоевал себе славу реформатора и стремился активно участвовать в политической жизни. Пару лет назад он наделал немало шума, выгнав нескольких деревенских священников, уличенных в связях с женщинами. На последних выборах христианские демократы получили гораздо больше голосов, чем раньше, и папа послал епископу благодарственное письмо. Правда, более внимательное изучение результатов выборов, проведенное Мароттой, показало, что дополнительные голоса получены за счет монархистов, а коммунисты сохранили и даже несколько улучшили свои позиции.
Епископ прислал простое и ясное письмо, слишком простое и слишком ясное, чтобы не вызвать подозрений такого опытного политика, как кардинал Маротта. Начиналось оно с приветствий, пышных и почтительных, от бедного епископа своему царственному собрату. Далее речь шла о том, что он получил петицию от священника и прихожан деревень Джимелли ди Монти с просьбой о приобщении к лику блаженных слуги божьего Джакомо Нероне.
Джакомо Нероне убили партизаны при обстоятельствах, которые можно было назвать мученическими. После его смерти в деревнях и в близлежащей округе возникло стихийное почитание Нероне, и несколько случаев чудесного исцеления страждущих были отнесены на его счет. Предварительное расследование подтвердило доброе имя Нероне и несомненность чудес, имевших место при исцелении, поэтому епископ склонялся к тому, чтобы одобрить петицию и начать официальное рассмотрение дела Нероне. Но прежде чем принять окончательное решение, он обращался за советом к его преосвященству, префекту конгрегации ритуалов, и просил помощи. Он хотел, чтобы из Рима прислали двух мудрых и благочестивых людей: одного как постулатора — для организации и проведения расследования — и второго как защитника веры, или адвоката дьявола, — для скрупулезной проверки представленных доказательств и показаний свидетелей в полном соответствии с каноническим законом.
