На Дезире была лишь фуфайка, которую он ей дал, выношенная синяя фуфайка, сохранившаяся у него со школы, фуфайка с рельефными буквами спасательной службы спереди, за долгие годы надпись эта облупилась и кое-где осыпалась. Денег у Дезире, как он понял, не было, а пользоваться кредитными карточками она боялась из страха, что это может навести на ее след отца, и тот пошлет еще кого-нибудь ее убить. Джей сидел рядом с ней на прохладном белом песке, а волны прибоя ревели и пенились, накатывая из-за стены мрака, и он поймал себя на том, что смотрит то на ее руки, которые она подсунула под бедра, то туда, где белый песок засыпал пальцы ее ног, то на лунный свет, пробивавшийся сквозь спутанную гриву ее волос.

И впервые в жизни Джей Бекер влюбился.

Дезире повернула голову и встретилась с ним взглядом.

— Вы не убьете меня? — спросила она.

— Нет. Ни за что.

— И вам не надо моих денег?

— У вас их нет, — сказал Джей, и оба они рассмеялись.

— Все, кого я люблю, погибают, — сказала она.

— Знаю, — сказал Джей. — Вам чертовски не повезло.

Она засмеялась, но смех ее был горьким и каким-то испуганным.

— Или же они предают меня, как предал Джефф Прайс.

Он дотронулся до ее бедра, там, где кончалась фуфайка. Он думал, что она отведет его руку, но ее ладонь легла на его запястье да там и осталась. Он подождал, не подскажет ли ему прибой каких-нибудь самых верных, самых необходимых слов.

— Я не погибну, — сказал он, кашлянув. — И не предам вас. Потому что если я вас предам, — он сказал это с полной уверенностью, как нечто непреложное, — то тогда уж точно погибну.

И она улыбнулась ему, и белые, как слоновая кость, зубы блеснули в темноте.

Потом она стянула фуфайку и прижалась к нему — загорелая, красивая, трепещущая от страха.

— Когда мне было четырнадцать, — сказала она в ту ночь Джею, лежа рядом с ним, — я была вылитая мама. И отец это заметил.

— И стал вести себя соответственно? — спросил Джей.

— А как ты думаешь?

— Тревор с вами рассуждал о горе? — спросил нас Джей, когда официантка принесла еще два кофе и одно пиво. — О том, какое оно прожорливое?

— Угу, — сказала Энджи.

Джей кивнул:

— Мне он говорил то же самое, когда нанимал.

Он вытянул перед собой руки на столе, подвигал ими взад-вперед.

— Горе не прожорливо, — сказал он. — Горе — вот здесь, в руках.

— В руках, — повторила Энджи.

— Я ее чувствую руками, — сказал он. — Все еще чувствую... И запахи... — Он похлопал себя по носу. — Святой боже... запах песка на ее коже, соленого воздуха, просачивающегося сквозь щели хижины. Клянусь Господом, горе поселяется не в сердце, оно оккупирует все твои чувства. И иной раз мне хочется отрезать себе нос, чтобы не чувствовать ее запах, отрубить фаланги пальцев...

Он взглянул на нас так, словно внезапно вспомнил о нашем присутствии.

— Сукин ты сын, — сказала Энджи, голос изменил ей, по щекам заструились слезы.

— Черт, — сказал Джей. — Я и позабыл о Филе, Энджи. Прости.

Она махнула рукой и вытерла лицо закусочной салфеткой.

— Энджи, я, ей-богу...

Она покачала головой:

— Просто иногда мне слышится его голос, слышится так ясно, будто можно поклясться, что он тут, рядом со мной. И тогда до самого вечера я слышу только этот голос, а больше ничего.

Я понимал, что не стоит брать ее за руку, но она удивила меня, неожиданно сама потянувшись к моей руке.

Я сплел ее большой палец со своим, и она прислонилась ко мне.

Вот это же, хотелось сказать мне Джею, ты чувствовал к Дезире.

Идея стянуть у Джеффа Прайса деньги, украденные им в «Утешении», принадлежала Джею.

Тревор Стоун угрожал ему, и Джей верил этим угрозам, но, с другой стороны, он знал, что долго Тревор не протянет. С двумя сотнями тысяч долларов Джей и Дезире не могли бы на шесть месяцев запрятаться так глубоко, чтобы Тревор не достал их своими щупальцами.

Но с суммой больше двух миллионов они могут прятаться от него чуть ли не шесть лет.

Дезире не хотела и прикасаться к этим деньгам. Прайс, говорила она Джею, хотел убить ее, когда она узнала об украденных деньгах. Спасло ее лишь то, что, треснув Прайса огнетушителем, она выбежала из номера «Амбассадора» с такой поспешностью, что даже не захватила с собой ничего из одежды.

— Но ты же опять крутилась возле отеля, когда мы встретились, — заметил Джей.

— Это от отчаяния. И от одиночества. А теперь я больше не чувствую отчаяния, Джей. И больше я не одинока. И у тебя есть двести тысяч долларов. На побег этого хватит.

— Но как долго мы протянем? — сказал Джей. — Он отыщет нас. Дело не в побеге. Бежать мы могли бы в Гайану. Да хоть в страны Восточной Европы, но у нас нет денег на то, чтобы перекупить тех, кто станет отвечать на расспросы агентов Тревора, которых он пошлет на розыски.

— Он умирает, Джей, — возразила она. — Скольких еще агентов он успеет послать? Тебе понадобилось больше трех недель, чтобы отыскать меня, а я ведь оставляла следы, потому что не была уверена, что меня ищут.

— Следы оставлял я, — сказал Джей. — И нас с тобой вдвоем отыскать будет чертовски просто, гораздо проще, чем тебя одну, потому что я слал донесения, а отец твой знает, что я во Флориде.

— Все эти деньги, — сказала она тихо, избегая встречаться с ним взглядом, — проклятые деньги, словно это самая большая ценность в мире, а не просто бумажки!

— Это намного больше, чем бумажки, — сказал Джей. — Это власть; а властью движется мир. Она скрывает вещи и рождает возможности. И если мы не сорвем этот куш у Прайса, это сделает кто-нибудь другой, потому что Прайс глуп.

— И опасен, — сказала Дезире. — Он очень опасен. Неужели ты не понял этого? Он убивал людей. Я уверена в этом.

— Я тоже убивал, — сказал Джей. — Тоже.

Но убедить ее он не мог.

— Ей было всего двадцать три года, — сказал он нам. — Понимаете? Ребенок. Я нередко забывал об этом, но на мир она смотрела глазами ребенка, даже после всего дерьма, с которым ей пришлось столкнуться в жизни. Она продолжала думать, что все в конечном счете как-нибудь образуется. Она сохранила уверенность, что для нее все каким-то образом окончится благополучно, и не хотела касаться денег, которые явились первопричиной всего дерьма.

Таким образом, Джей опять стал выслеживать Прайса, но, насколько он мог понять, к деньгам Прайс не прикасался. Он встречался со своими дружками-наркодельцами, и Джей, насадив прослушивающих жучков в его номере, убедился, что всех их чрезвычайно взволновало судно, пропавшее где-то в районе Багамских островов.

— Так это то судно, что недавно затонуло, — сказала Энджи, — а пакетики с героином выбросило на берег.

Джей кивнул.

Итак, Прайс был теперь озабочен, но, судя по всему, к деньгам не притрагивался.

В то время как Джей выслеживал Прайса, Дезире погружалась в чтение. Тропики, как замечал Джей, развили у нее вкус к сюрреалистам и сенсуалистам — литературе, которая так нравилась и Джею, — и, приходя, он заставал ее погруженной в чтение Тони Моррисона или Борхеса, Гарсиа Маркеса, Изабель Альенде или же стихов Неруды. В рыбацкой хижине они готовили рыбу по-туземному, варили морепродукты, насыщая тесное помещение ароматами морской воды и кайенского перца. А потом они любили друг друга. После они покидали хижину и сидели на берегу океана, и она пересказывала ему что-нибудь из того, что прочла за день, и Джею казалось, что это он сам перечитывает книгу, будто сам автор сидит рядом с ним и в мерцающем свете дает волю фантазии. А потом они опять любили друг друга.

Так было до того утра, когда Джей, проснувшись, понял, что будильник не зазвонил и что Дезире в постели рядом с ним не было.

Он обнаружил записку:

Джей,

по-моему, я знаю, где находятся деньги. Для тебя это важно, а значит, это важно и для меня. Я собираюсь их добыть. Мне страшно, но я люблю тебя и думаю, что ты прав. Ведь без них мы не сможем долго прятаться, правда? Если к десяти часам утра я не вернусь, пожалуйста, выручай меня.