Потом Гелена сделала паузу и как ни в чём ни бывало спросила:

— Может тебе надоели конфеты? Давай изюма намою?

Да, старая ведьма всё увидела в корне, без слов. Я хорошо провела у неё пару часов, и на меня снизошло точно такое же затишье, как её собственное. Мне стало спокойно.

Весь вторник после работы, на которой мне вместо занятий предстояло тратить время на заполнение отчётных бумаг, я ходила по магазинам и просто смотрела. Ища чего‑то, не зная чего, доводила продавцов до такой скуки в лице, что они понимали, — уйду ни с чем. Но всё же, под самый занавес моих поисков я нашла себе платье цвета топлёного молока. Оно было льняным, абсолютно однотонным без рисунка, очень простого покроя. Больше всего мне понравилась именно его простота и длинна подола — до щиколоток, и не слишком широкий. Рукавов не было, только лямки и горизонтальный вырез лифа. Платье чётко держало фигуру, а мягкий цвет лишал его излишней строгости. Тем более что при взгляде на этот наряд, у меня тут же возникла мысль, что оно будет идеальным для внезапной моей задумки с украшениями. В том же магазине я купила под него кремовые сандалии, а потом, зашла ещё в один магазин — мастерскую и купила большой кусок кожи, несколько шнурков и пару пробойников. Я была готова творить.

Был дождь. Подходя к порогу "Сожжённого моста", я увидела силуэт стоящей неподалеку девушки под зонтом. Мне показалось, что это Зарина, и я её окликнула, — но та испуганно исчезла.

На лестничных площадках не появлялось больше знакомого кресла, и надписей, говорящих о чём‑то, тоже. Чуть больше обычного было разложено на ступенях игрушек и чайников, а сегодня в пролёте между третьим и четвёртым этажом попался чемодан. На месте был только Нил, — первый раз за всё время совпало так, что мы пришли первыми.

— Привет, как прошли выходные?

— Гуляли с Диной по ночному городу. Трис говорил тебе, — у нас скоро будет помолвка.

— Нет, не говорил, — я, не включая лампы на своём столе, села на столешницу, — это здорово.

— Вы приглашены.

— С нас подарок.

— Подарок не обязательно, — Нил последовал моему примеру и сел на свой стол. — А так гораздо удобнее. Не чувствуешь себя офисным работником.

— Ты же Сыщик.

— Когда я расследовал последнее дело? Я и не помню.

В дверь вошёл Вельтон.

— А, доброй ночи! Значит, ты дежуришь.

Он ткнул в меня пальцем, а я недоумённо ахнула:

— Сегодня не моя очередь.

— Пульхерия наша заболела, она не придёт, и я загадал, что первым, кого я увижу, войдя, заменит её на сегодня.

— Нильс тоже здесь.

— Ты сидишь ближе к двери.

Сам Нил нарочито злорадно похохотал и потёр ладони.

— Да ладно, я, по сути, и не против…

Через десять минут влетела вихрем Зарина с двумя букетами, а потом, почти ровно к полуночи и Тристан.

— Вы видели? Кто‑то мокнет в нашем переулке совсем близко от Здания?

— Я видела.

— Как думаешь, посетитель?

Наша толпа вся аккуратно сгрудилась к окну и стала выглядывать за штору. Зонт был виден отсюда крошечной точкой, в стороне от фонаря, в тени.

— Надо вернуться, пригласить её…

— Нет, — возразил Вельтон, — хватит беспорядков. Все посетители должны сами войти в Здание, без провожатых, и сами прийти сюда! Я больше не позволю произвола.

Зонтик, как, заподозрив что‑то, — двинулся прочь.

— Ушла.

К обеду дождик не прошёл, и мне не очень хотелось идти в магазин. Это был не тёплый дождь, как будто не летний, и моросящий мелко, но густо, занудно зарядивший на всю ночь. Я записала, кому что купить и подошла к Трису:

— Что закажете, мосье?

— Хочешь, с тобой схожу?

— Хочу.

И мы пошли в магазин под его зонтом. Погода мне сразу стала казаться чудной, и я смело взяла Триса под руку.

— Ты всё ещё не передумала идти на корпоратив?

— Нет, а что?

— Что‑то мне муторно становится, как я подумаю об этом дне.

Погода тут же вернулась в свое мерзкое состояние, не прожив в чудном и двух минут.

— Всё будет хорошо. А почему ты мне не рассказал, что у Нила помолвка?

— Прости, забыл… — и Тристан улыбнулся.

Я взглянула на него, и поняла, что он не столько вышел со мной в магазин, чтобы составить компанию, сколько воспользовался случаем проветрить голову. Он был задумчив и молчалив.

На обратном пути мы увидели, что девушка с зонтом опять дежурит у Здания в сторонке. Посетительница колебалась, но, вспомнив навет нашего Архивариуса, мы не стали её звать. Пусть сама. Но в эту ночь в нашем агентстве так никто и не появился, и в следующую… и в следующую…

В пятницу в мою мастерскую заглянули две девушки — мои, теперь бывшие, ученицы. Они только что получили результаты последнего экзамена, и были обе счастливы, что прошли по баллам. Я тоже за них порадовалась и стала расспрашивать — кто ещё из их группы набрал проходной бал, про кого они знают? Не поступили четверо, — и слабым звеном для них оказались экзамены по основным дисциплинам, а не по ахр. Рассказав мне почти в подробностях — как прошла для них эта неделя, и, выплеснув все свои пережитые треволнения, студентки стали собираться уходить, но заметили мою работу.

— А, это я делаю пояс из кожи и браслеты, — я развернула почти готовое изделие, все детали которых были вырезаны, обработаны по краю и украшены выжженным узором. Мне оставалось только сегодня сделать для пояса и браслетов завязки. — Самое трудное — это вырезать.

— Ух ты! А как вы это сделали?

К моему удивлению девушки никуда не ушли, а, спросив разрешения, тут же засели с обрезками, пытаясь порезать что‑то для себя. Я порекомендовала начать с простых форм, и в итоге за три часа они сделали вполне приличные кулоны — подвески. И буквально через десять минут я соглашалась позаниматься с ними прикладным творчеством в то время как сама работаю в мастерской.

На следующий же день, субботним утром, моя группа пришла почти в полном составе, исключая юношей, и кожи на всех не хватило. Пошли в ход деревянные плашечки, которые остались от дверной разобранной шторы, и глина.

Это было свободное время, мастерской можно было пользоваться, экзамены прошли, — и я и они чувствовали себя настолько свободно, что я только к середине дня поняла, как быстро и как здорово пролетело время. Девушки галдели, обсуждали, прорисовывали, вылепливали и выжигали. Словно соскучившись по чему‑то простому и ручному, без всякой обязаловки, почти с жаждой делать и делать. Меня выкрикивали то с одного конца составленных вместе парт, то с другого. Я даже не нашла времени сесть за своё рисование, благо и пояс и браслеты я успела завершить до субботы. И мне самой было в сто раз интереснее, чем преподавать анализ художественных работ. Да, если быть совсем честной, то и преподаванием это занятие было назвать нельзя. Я уже не следила за дисциплиной, не прерывала отвлекающих разговоров, больше слушала и говорила о вещах, не касающихся искусства. И под конец этого стихийного собрания, я почувствовала, что за один день я, наверное, сблизилась со своими учениками больше, чем за все прошедшие месяцы.

Мастерскую, конечно, мы засорили хорошо. Но и также дружно убрались. Мои руки были опять пересушены глиной, подушечки пальцев затёрты клеем. Я долго оттирала их щёткой и мылом и сетовала, что никак не куплю тюбик с кремом на работу. И я была счастлива. Это был новый для меня день и новое чувство такого дружного творчества. Мастерской — с большой буквы. Все обещали прийти в понедельник. Чудесный, летний, солнечный понедельник — я стала ждать его с нетерпением, надеясь, что сегодняшняя атмосфера повториться.

— Замечательно выглядишь, — Трис вышел из комнаты и взглянул на меня тогда, когда я рассматривала свой наряд в фамильном зеркале.

— Браслеты и пояс я сделала сама, — обернувшись к нему, не удержалась, чтобы не поправить ему безупречно завязанный галстук жестом заправской жены, — хорошо?