— Ты уже вычертил фасад?

— Я всё закончил, проект готов. Хочешь посмотреть?

— Да, но только не сейчас, — он дёрнулся, собираясь встать с дивана, а я дёрнулась, задержав его, — я очень хочу посмотреть, но потом. Так хорошо. Давай ещё полежим.

Если бы я захотела, то могла бы поцеловать Триса в шею, стоило мне только чуть повернуть голову. Он был так близко, что не нужно было преодолевать никаких расстояний. Он был ближе некуда. Но это была не та минута, когда хотелось поцелуя и ласки, хоть и с другой стороны ничто не мешало мне наслаждаться ощущением прикосновения к его телу. Это была та минута, когда мне не хотелось терять чувство защищённости им. Моё сердце билось тремя словами: "Ты меня уберёг". Этим я была переполнена.

Тристан остался на месте, и через какое‑то время взял меня за руку, которая в мирно покоилась у него на груди. Вернее, не взял, а коснулся пальцами. Я не видела его лица, и не могла понять — отрешённое это касание или, наоборот, сосредоточенное? Он задумался о чём‑то, непроизвольно тронув за руку? Или нарочно водил пальцами по тыльной стороне ладони, включая в своё исследование и тонкое запястье. И всё было таким, каким было — те же старые царапинки, та же сухая кожа, те же коротко обстриженные ногти, не знавшие маникюра. В моей руке не было ничего красивого, за исключением, может быть, тонкости. Но в остальном даже я видела, что это сухая, угловатая кисть, шершавая и жёсткая, привыкшая к тому, что за ней совершенно не ухаживали, но часто окунали в глину, тёрли мелом и красящими пигментами, подставляли ненарочно под нож, занозы, украшали маленькими мозолями и не страшились испачкать в едком клее.

Конечно, мои руки были чистыми, но налёт их работы оставался с ними той самой явной не холёностью и жёсткостью. Тристан говорил мне, что никогда всерьёз не упрекал меня за это. И я даже помнила, как он целовал мои пальцы, перепачканные глиной… а я? Так странно всё сошлось, что теперь моя ладонь лежала на обнажённой груди Триса, в то время как когда‑то я, ничуть не шутя, просила всякий раз одевать рубашку, если он ходил полуголый. И сейчас же, тоже ничуть не шутя, я бы провела по ней пальцами, с нежностью и любовью, даже коснулась губами, — мне этого хотелось. Но так было бы через край, потому что подобная ласка слишком чувственна, — а я сейчас парила в невесомости от счастья более душевного, чем физического.

"Ты меня уберёг" — всё тем же билось сердце, и я даже закрыла глаза.

— Я не хочу, чтобы ты становился кем‑то другим… это несправедливо. — Я подумала о новом Здании и возрождённом агентстве. — Мне нравятся твои мечты.

— Ты всех не знаешь…

— Ну и что. За то я знаю тебя. Разве они так уж и плохи?

— Нет, — он хмыкнул, — я не поэтому так сказал.

Опять раздался телефонный звонок.

— Сегодня какой день недели?

— Четверг, кажется…

— Кому мы понадобились? Ты уже не работаешь, я в отпуске. Может, это родители?

Нехотя поднявшись, я ушла в прихожую и сняла трубку.

Это звонила Геле. Она настойчивым и бодрым голос сообщила мне, что собирает всё агентство у себя через час, чтобы устроить почившему Зданию поминки. Будут все, так что отговоры не принимаются.

Как только я закончила разговор, Трис появился рядом.

— Гелена Зданию поминки устроила. Сказала, что всех обзвонила уже, явка обязательна.

— Тогда поехали.

Мы поехали. На улице было прохладно, июль выдался не жарким, и потому даже в полном маршрутном такси, идущим за город, не было так душно. Многие выходили на своих остановках, и мы вышли на своей, — на моей самой знакомой остановке из всех, что я знала. С неё я уезжала учиться, на неё я приезжала домой, а когда стала жить в городе — то всё равно она осталась для меня "моей". Никто, кроме нас на ней не вышел. Я уже было хотела перейти дорогу и идти к проездам к дому Гелены, но Трис отчего‑то сказал: "Подожди" и ушёл к газетному киоску. Высматривал что‑то на полочке, и это что‑то купил.

— Денег на стоящую вещь у меня нет, но не затягивать же по этой причине? — спросил он, возвращаясь.

— Ты о чём?

— Я купил тебе деревянное колечко.

— Да? Покажи.

— Вот.

— Это взамен погибших цветов? — Я улыбнулась и взяла с его ладони выточенное широкое кольцо. Тёмное, поморенное, но без лака.

— Выходи за меня, — сказал Трис.

Я подняла на его глаза и почувствовала, что на улице на самом деле жарко. Что он сказал?

— Мы когда‑то договорились, что отпустим друг друга, если кто‑то кого‑то полюбит. Всё продумали, не взяв в расчёт одну — единственную возможность… что, например, для меня это будешь ты. Ты знаешь положение более безвыходное, чем это? — Трис попытался произнести последний вопрос с долей иронии, но не смог. Он был взволнован. — Только если и ты…

Я кивнула. Я выговорить ничего не могла, а кольцо зажала в кулаке, чтобы не выронить. Он обнял меня за плечи и поцеловал. Так долгожданно поцеловал.

— Голубки… — послышался голос Вельтона, — я три с половиной года ждал, чтобы хоть раз вы при нас поцеловались, а вы, оказывается, делаете это только наедине… скромники.

От смущения я спрятала лицо, уткнувшись в Триса.

— Да, ты прямо подгадал момент, друг…

— Извините, что прервал. Уехал на своём автобусе на остановку дальше, пришлось возвращаться. Старушка сказала, что встретит, — мы же тут её дом чёрта с два найдём. Гретт, ты чего?

— Ничего, — Трис продолжал меня обнимать, и я всё же повернулась к Вельтону, — ты так неожиданно появился.

— Чего ты стесняешься? Все свои!

Не объяснять же ему, что до этого поцелуя между нами никогда и ничего не было.

— Если всё равно ждать, я пока схожу куплю что‑нибудь попить, ладно?

Невдалеке был магазинчик, и я нашла повод выветрить всё своё смущение и волнение, чтобы свидетелей этому не стало ещё больше. Дойдя до него и скрывшись внутри, я купила бутылку холодной минералки и, пока не возвращаясь, осталась у прилавка, прикладывая её к горящим щекам и ко лбу. Кольцо впечаталось мне в ладонь так, что оставило след. Я примерила его на безымянный палец, — было великовато, совсем чуть — чуть. Но держалось. Так и оставила.

Пробыв в магазине, сколько было можно, я вернулась и увидела, что Пуля с Зариной успели приехать. Я была благодарна Трису за то, что он больше не проявлял нежности, мне не хотелось этого при стольких, даже знакомых людях. При друзьях. Не сейчас. Это было наше и только наше. Он вёл себя как обычно, спрашивал о чём‑то и о чём‑то отвечал.

— Будешь пить?

— Нет.

От глотка не отказалась Зарина, и мы, пока ждали Нила и Геле, выпили с ней минералку на двоих.

— А чего же она мне не сказала, что мы собираемся на остановке? — размышляла я вслух. — Я же знаю дорогу, я тоже всех могу довести до её дома.

— Не знаю.

— Нам сказала, что встретит, я ещё у Зарины была, когда она позвонила, — ответила Пуля, — это хорошая мысль устроить поминки нашему Зданию. Оно всё же было живое. Теперь его нет… Мы вообще глаз не сомкнули, столько часов на кухне проболтали о том, как дальше жить будем… а как мы будем? По — настоящему я даже себе этого представить не могу.

— Я тоже, — вздохнул Вельтон.

Из следующего маршрутного такси появился Нил, и едва мы успели с ним поздороваться, как с другой стороны дороги я увидела, как нам машет рукой леди Гелена.

— Пойдёмте.

— Слушайте, — Зарина спохватилась, — а мы ведь с пустыми руками!

— Ничего, она не обидится, у неё целые залежи конфет, есть с чем чай пить, — заверила я.

Босоногая Геле провела нас сразу на веранду, усадила в кресла и ещё принесла табуреток с кухни.

— По стаканчику домашнего вина нам не повредит, и я заварила травяного чаю. Все любят с мятой?

— Да.

— Кофе только нет.

— Вам помочь чем‑нибудь?

— На "ты", на "ты", сколько можно говорить? — возмутилась она на Зарину. — Помогать не нужно, я сама справлюсь.