— Правда? Молодцы! Засняли, подслушали, записали на пленку. Аппаратуры хватает. Я бы мог догадаться. Ну как, понравилось?

— Этим может заинтересоваться ваша жена; — сказал Джо.

— Бывшая жена, — сказал Элфик.

— Тогда ваш босс. — В голосе Джо промелькнули просительные нотки.

— Арендуйте кинотеатр, — сказал Элфик. — Буду лично брать деньги у входа.

Пит сдвинул брови, приказывая Джо молчать.

— Каждый человек должен решить для себя — в каком обществе он бы хотел, чтобы жили его дети, — сказал он. — И бороться за это. Нельзя сидеть между двух стульев.

— Можно, — сказал Элфик. — Сколько, вы сказали?

— Пятнадцать тысяч фунтов.

— Не очень-то это много, — сказал Элфик, — при инфляции в 15 процентов. — Однако он взял деньги, которые Пит вынимал, одну купюру за другой, из отделения бумажника.

Элфик проводил их до дверей.

— Я так и так не дал бы ей появиться сегодня на экране, — сказал он. — У нее под глазом жуткий синяк. Не следует, чтобы публика знала, что их герои — живые люди. Я блюду ее интересы. Как и всегда. Но все равно, примите мою благодарность.

Выйдя на улицу, Пит и Джо взглянули друг на друга.

— Все эти европейцы — психи, все до одного, — сказал Пит. Он был очень, очень сердит.

Прислушайтесь! Как мирно здесь, в темноте. Заходите. Выжгите оба глаза кочергой — присоединяйтесь ко мне. Да, я серьезно, это самое я и хочу сказать. Стоит того. Вас, проворных и недоверчивых зрячих, удивит, сколь милосердны к вам ваши ближние; они помогут вам перейти улицу, нарежут мясо на тарелке. Мужчины принесут вам любовные дары, женщины сделают прическу. Вас первыми спасут с тонущего корабля, выведут из дома инвалидов во время пожара. Вы не сможете читать, но, видит Бог, разговаривать вы будете до полного удовлетворения.

Спору нет, ваш выбор занятий будет невелик, зато вас ждет сравнительно мало обязанностей. Вам не о ком будет тревожиться, кроме самого себя.

Подумайте, каких только зрелищ вы избежите! Вы услышите, как мать орет на ребенка, но удар видеть вам не придется, и лицо ребенка тоже. Вы не станете свидетелем разбитых надежд. Вам не придется видеть, какой взгляд бросил на другую ваш возлюбленный, ухмылка официанта не заденет вас. Вам не придется видеть, как прибавится еще один седой волос у вашей лучшей подруги, как все сильней пухнут ноги от слоновой болезни у вашего, деда. В метро, куда вас не пускают одну, вы будете избавлены от вида наркоманов, плачущих женщин, пьяных, проституток, сутенеров, пакетов из-под черствых пирожков, липкой каши из блевотины и мочи, и сажи, собирающейся кучами по углам. Вы не увидите, какой степени достигла депрессия, не увидите потенциальных самоубийц, толпящихся на улицах нашего города.

Вы будете жить благодаря услугам работников патронажа, то есть среди людей из средних слоев общества, со всей присущей им учтивостью. Вы ничем им не грозите, они могут быть и будут добры по отношению к вам. У людей золотое сердце. Мой дед был здоров как бык восемьдесят лет, а нога болела у него один год — лишь восемь процентов от всей его жизни, так надо смотреть на это несчастье. Тот наркоман был очень славный мальчик. Конец его не очень-то красив, но было ведь и начало. Все не так плохо. Обещаю вам. Я знаю. Я выучила несколько па вокруг сигнальных огней, предостерегающих от беды, которые сверкают перед нами от колыбели до могилы. Раз я слепая, они меня не слепят. Я могу найти дорогу.

Конечно, я не вижу. Я и не хочу видеть. А вы?

— Изабел, — сказал Элфик, когда она сидела в гримерной под резким светом ламп, направленных на ее покрытое толстым слоем телесного грима лицо, чтобы проверить, будет ли синяк виден зрителям. — Ты не можешь выйти в эфир.

— Я обязана, — сказала Изабел. — Кто заменит меня? Никто.

— Элис, — сказал Элфик, и в комнату ввели Элис, торжествующую, гордую своей победой, искупившей долгие годы борьбы и принесения себя в жертву.

— Ты не возражаешь, Изабел, — сказала Элис.

— В конце концов, это всего на одну программу.

Но Изабел знала, что Элис или кто-нибудь вроде вскоре вовсе вытеснит ее, что ее близость с Элфиком не принесет ей пользы, напротив. Теперь она была в его глазах на одном уровне с Элис: плоть и кровь, а не таинственная незнакомка.

— Дело вовсе не в синяке, верно? — сказала она ему, когда они сидели в просмотровой кабине: Элфик потребовал, чтобы она была под рукой.

— Тут много причин, — сказал Элфик. — Ты слишком умна для программы, и это дает себя знать. Ты к ним снисходишь. Элис тут больше на месте, она так же глупа, как люди, у которых мы берем интервью.

— Ты меня увольняешь? — спросила Изабел.

— В твоих же интересах, — сказал Элфик. — Я думаю, тебе следует затаиться на какое-то время и как можно реже с кем-нибудь о чем-нибудь говорить.

Он обернулся к ней, в его улыбке были неподдельная нежность и участие.

— Ты не можешь спасти мир, — сказал он, — лучше попытайся спасти себя, как это делаю я. Но тут вспыхнули прожектора, зажужжали мониторы, загудели наушники — они были слишком заняты, чтобы продолжать разговор. Все сошлись во мнении, что Элис прекрасно справилась, и Изабел пришлось задержаться на кофе с сэндвичами, чтобы показать, что она не затаила против нее зла.

К тому времени, как Изабел добралась до станции Уайт-сити, было без десяти четыре. Опять она заберет Джейсона из школы с опозданием. Она подумала было позвонить Хомеру и попросить его сходить за сыном, но сообразила, что по времени это будет одно на одно. Может быть, взять такси? Нет, уже начался час «пик». Метро будет быстрей. К платформе подошел состав. Изабел вошла в вагон. Ей придется пересесть на Тоттенхем-корт-роуд, чтобы попасть на Северную линию, идущую к Кэмден-тауну. Мелькнула мысль, не преследуют ли ее, но оглядываться было стыдно. Все же она оглянулась один раз, не увидела ничего особенного — обычная серая толпа пассажиров, белых и черных вперемежку, в одежде всевозможных цветов, создающих такое же впечатление чего-то нейтрально серого, что и наляпанные одна на другую краски на палитре ребенка. Сама безликость того, что она увидела, напугала Изабел: нигде в мире нет защиты. Целое состояло из такого множества частиц, что утрата одной из них вряд ли будет замечена. Больше она не смотрела по сторонам.

Ее ноги и руки двигались сами по себе, словно не принадлежали ей. Необычность недавних событий лишила эти события реальности. Изабел всегда воображала, что при физической опасности у нее увеличится острота восприятия и скорость реакции. А она вместо этого ведет себя так, точно она под наркозом, как муха, перед тем, как ее высосет паук. Она чувствовала себя глупой, бестолковой, апатичной, не очень-то хорошая зрительница, весь на подмостках — собственная жизнь, не знающая, когда аплодировать, когда — нет, когда смеяться, когда — плакать, стремящаяся к одному — скорее попасть домой.

Изабел заговорила вслух, прислушалась к своим словам.

— Колридж, — сказала она стоявшим рядом. — «Сказание о Старом Мореходе».

Вокруг нее образовалось свободное пространство: чокнутая, попутчики боялись заразиться. Изабел почувствовала себя в большей безопасности.

Изабел стояла на Четвертой платформе. Платформа была переполнена. Она стояла как можно дальше от края, но с боков вливалось все больше народа, люди двигались, кружились водоворотом, и движение неотвратимо толкало ее вперед к краю платформы. Изабел в который раз спрашивала себя, почему так редко люди погибают на рельсах, упав вниз по собственной неосторожности или сброшенные чужой злонамеренной рукой.