И вот в один прекрасный день Акут и Джек нашли тех, кого искали. В самой глубине джунглей, далеко от человеческих взоров, на ровной вершине холма Джек удостоился увидеть дикий танец Дум-Дум, которого не случалось видеть ни одному человеку, тот самый Дум-Дум, который некогда так лихо отплясывал его отец.

Джек и Акут спали в густых ветвях высокого дерева, когда до их слуха донесся далекий гул барабанов. Оба мгновенно проснулись. Акут первый понял, в чем дело.

– Большие обезьяны! – вскричал он. – Они пляшут Дум-Дум! Вставай, Корак, сын Тарзана, идем скорее к нашему народу!

Акут называл мальчика Кораком, потому что не мог выговорить его имени Джек. На языке обезьян Корак значит убийца. Убийца приподнялся с развесистой ветки, на которой он спал, прислонившись к стволу, и, потягиваясь, стал расправлять свое сильное, молодое тело. Его гладкая коричневая кожа лоснилась, освещаемая бледным лунным сиянием, которое лилось сквозь густую листву.

Обезьяна, скорчившись, сидела на ветке. Она тихо и глухо рычала от волнения. Мальчик зарычал в ответ. Обезьяна беззвучно спустилась на землю. Лунный свет серебрил поляну и освещал неуклюжего Акута, со всклокоченной черной шерстью, и стоящего рядом с ним, оттеняя его неуклюжесть, грациозного мальчика, с гладкой, красивой кожей. Мальчик насвистывал веселую песенку, которую распевали его далекие школьные товарищи. Джек был счастлив. Минута, о которой он так долго мечтал, скоро настанет; он найдет, наконец, друзей, он найдет родную среду. Часто в первые месяцы его бродяжьей жизни, когда ему трудно было свыкнуться с постоянными опасностями и лишениями, мальчик вспоминал далекую Англию, вспоминал с тоской родной дом, отца и мать. За последнее время воспоминания эти потускнели, поблекли, и он уже редко им предавался. Постепенно старая жизнь на родине стала казаться Джеку далеким, полузабытым сновидением, и он уже перестал мечтать о том, чтобы пробраться к какому-нибудь приморскому городу и оттуда в Лондон: прежнее решение превращалось в прекрасную, но несбыточную грезу.

Мысли о Лондоне и о цивилизованном мире были погребены в глубине его сознания и почти никогда не выплывали на поверхность. Только формами тела и более развитым умом он отличался от огромного свирепого животного, которое стояло рядом с ним.

В избытке радостных чувств, Джек звонко шлепнул Акута по затылку. Полусердясь, полушутя, обезьяна обернулась и оскалила пасть; длинные, волосатые руки обхватили мальчика, и оба повалились на землю; они катались по земле, рычали, смеялись, царапались, кусались. Это была их любимая игра, которая в то же время была для них полезной гимнастикой. Мальчик показал Акуту некоторые приемы борьбы, которым научился в школе, и обезьяна быстро их воспринимала.

Но было одно искусство, которым никак не мог овладеть Акут – бокс. Обезьяну всегда поражало, как это мальчику удавалось одним метким ударом кулака лишать ее способности защищаться; это злило ее, и ей подчас приходилось сдерживать себя, чтобы не вонзить зубы в мягкое тело друга, – ибо все же она была обезьяной, с обезьяньим нравом и обезьяньими свирепыми инстинктами; но, на счастье Джека, в такие минуты она совершенно теряла голову от гнева и забывала все правила наступления и защиты; тогда меткие удары начинали сыпаться на нее со всех сторон, и ей приходилось отступать, мрачно ворча, с оскаленными зубами. Всякий раз после такого урока бокса она дулась на мальчика часа два или три.

В эту ночь им не пришлось заняться боксом. Не успели они обменяться несколькими ударами, как запах Шиты, пантеры, заставил их насторожиться. Огромная кошка пробиралась сквозь заросли прямо перед ними. На минуту она остановилась, прислушалась. Мальчик и обезьяна угрожающе закричали, а хищная красавица поспешила скрыться.

Тогда они двинулись на звук Дум-Дума. Барабанный бой становился все громче и громче. Теперь им было слышно рычание пляшущих обезьян, и в ноздри им ударил обезьяний запах. Шерсть на спине у Акута встала дыбом: проявления страха и радости часто бывают сходны.

Медленно пробирались путники по джунглям, все приближаясь к месту сходбища больших обезьян. И вот внезапно необычайная сцена открылась глазам мальчика. Для Акута это зрелище было знакомо, но Корак никогда не видел ничего подобного: он почувствовал, как холодная дрожь пробежала по его телу. Огромные обезьяны плясали, образуя неправильные круги вокруг утоптанных глиняных барабанов, в которые три старых самца неутомимо колотили палками, почти размочаленными от долгого употребления.

Акут, знавший нравы и обычаи обезьяньей породы, решил не обнаруживать своего присутствия, пока у его сородичей не пройдет дикое исступление пляски. Когда барабаны умолкнут и утробы насытятся, он покажется своему племени. Затем произойдет совещание, после которого он и Корак будут приняты в члены общины. В течение нескольких недель, а, быть может, и месяцев, к ним будут относиться подозрительно и с пренебрежением, но со временем это пройдет.

Акут надеялся, что среди этих обезьян найдутся такие, которые знали и помнят Тарзана; в таком случае ему будет легче представить им мальчика. Затаенной мечтою Акута было сделать Корака обезьяньим царем. Когда мальчик увидел необычайную пляску человекоподобных, он был готов броситься в самую гущу пляшущих; Акуту стоило больших усилий удержать его от этого безумного шага: он знал, что оба они были бы немедленно разорваны на клочки. Обезьяны доводят себя до такого бешенства, что в это время самые сильные и свирепые хищники боязливо обходят сторонкой место ужасного Дум-Дум.

Луна опустилась к самому горизонту; барабаны зазвучали тише, исступление танцующих начинало слабеть. Наконец, последний удар барабана, и звери принялись за истребление пищи, которую они наготовили для этой оргии.

Акут объявил Кораку, что это был обряд провозглашения нового царя, и указал ему большую фигуру косматого монарха, который овладел скипетром так же, как многие правители человечьей породы: убив своего предшественника.

Когда обезьяны наелись до отвала и многие уже собрались завалиться спать, Акут дернул Корака за руку.

– Идем, – шепнул он. – Следуй за мной! Делай все, что будет делать Акут.

Он медленно стал пробираться через чащу деревьев и остановился на дереве. Здесь он постоял с минуту, а затем тихо завыл. Десятка два обезьян вскочили на ноги. Их маленькие глазки забегали по сторонам. Царь первый заметил две незнакомые фигуры. Он издал зловещее ворчание. Затем он сделал несколько шагов по направлению к пришельцам. Шерсть на нем ощетинилась. Его ноги одеревенели, и он шел неуклюже, прихрамывая. За спиной у него толпилось несколько огромных самцов.

Он остановился, не доходя до пришельцев, как раз на таком расстоянии, чтобы его нельзя было ни схватить, ни ударить. Здесь он остановился и принялся раскачиваться взад и вперед на своих коротких ногах, оскаливая могучие клыки с устрашающими гримасами и издавая по временам грозное ворчанье – в один темп с телодвижениями. Постепенно раскачивания становились все быстрее, и рычание превращалось в один сплошной громовой рев. Акут знал, что он старается привести себя в ярость, чтобы броситься на них. Но старая обезьяна не собиралась сражаться: она пришла с мальчиком к этому племени, чтобы навсегда связать с ним свою судьбу.

– Я – Акут, – сказала она, – он – Корак. Он – сын Тарзана, который был царем обезьян. Я тоже был царем обезьян, которые жили в стране великих вод. Мы пришли, чтобы охотиться вместе с вами, чтобы сражаться бок о бок с вашим племенем. Мы – великие охотники. Мы могучие бойцы. Примите нас с миром!

Царь перестал раскачиваться. Он смотрел на них из-под нависших бровей. Его налитые кровью глаза сверкали жестокой злобой. Он слишком недавно стал царем и ревниво относился к своему званию. Он боялся, что эти две странные обезьяны вздумают оспаривать его права. Гладкое, безволосое существо называлось человек, а человека он боялся и ненавидел.

– Убирайтесь вон! – взревел он. – Убирайтесь, или я убью вас!