Они достигли деревни на второй день. Было уже после полудня. Экваториальное солнце невыносимо палило, и в деревне царило безмолвие. Страшное войско медленно и бесшумно подвигалось вперед. Можно было уловить только приближающийся шелест листвы, как бы от дуновения нарастающего ветерка.

Корак и оба царя шли впереди всех. Около самой деревни они остановились, чтобы подождать остальных. Теперь царила полная тишина. Корак бесшумно вскарабкался на дерево, которое склонялось над изгородью. Он огляделся вокруг. Наконец-то настало время действовать. Павианы обступили деревню. Он всю дорогу старался им втолковать, что они не должны трогать белую самку, находящуюся в деревне. Всех же остальных Гомангани он отдавал им на растерзание. И, подняв голову к небу, он издал протяжный вой. Это был сигнал.

Три тысячи косматых чудовищ с диким ревом ворвались в деревню Гомангани. Перепуганные воины выскакивали из хижин. Матери с детьми на руках кинулись к воротам. Ковуду собрал своих воинов вокруг себя и бросился с ними на нежданных врагов. Копья тучей полетели в ревущее стадо зверей.

Корак руководил нападением. Негры были поражены ужасом, увидев белого юношу во главе тысяч бешеных павианов. Им не пришлось долго сопротивляться. У них не хватало времени доставать из колчанов стрелы. Со всех сторон деревню окружали павианы; они терзали несчастных негров клыками и когтями, и самым диким, самым кровожадным, самым свирепым из них был Корак, Убийца.

Черные воины в паническом ужасе бросились к лесу; у ворот деревни Корак остановился; предоставив своим союзникам преследовать бегущих, он направился к хижине, где была заключена Мериэм. Хижина оказалась пустой. Корак с отчаянием бросился по деревне, обошел одну за другой все хижины – Мериэм нигде не было. Где же она? Он был уверен, что бегущие негры не увели ее при бегстве с собой, – в этом случае он увидел бы ее.

Одно только предположение оставалось вероятным: они убили и съели ее. Волна кровавой ярости ударила ему в голову. До него доносился вой павианов и крики обреченных жертв; он бросился с диким рычаньем туда. Когда он пришел на поле битвы, павианы уже начинали уставать; черные, сбившись в кучу, с отчаянием отражали натиск немногих обезьян, которые все еще продолжали кидаться на них.

Корак с дерева прыгнул в самую гущу воинов Ковуду. Бешенство ослепляло его. Как раненая львица, он бросался то туда, то сюда, нанося своим кулаком сокрушительные удары.

Снова и снова впивались его зубы в тела врагов. Он налетал на одного и, увертываясь от ответного удара, сшибал с ног второго. Его союзником был тот суеверный ужас, который при одном его виде возникал в сердцах чернокожих: не человеком считали они этого белого воина, рычащего, как дикий зверь, этого повелителя свирепых павианов. Он был духом лесов – страшным богом зла, который пришел покарать их за неповиновение. И лишь немногие негры решались сопротивляться и поднимать руку на божество.

Те, которые могли еще бежать, бежали без оглядки. Весь в крови, Корак остановился, прерывисто дыша. Он жаждал новых жертв. Павианы толпились вокруг него. Пресытившись кровью и устав от битвы, они легли на землю.

Далеко отсюда Ковуду собирал своих рассеянных соплеменников и подсчитывал потери. Народ его был в панике. Никто не хотел больше оставаться в этой стране. Они не соглашались вернуться в деревню даже для того, чтобы захватить свое имущество. Они бежали все дальше и дальше…

Так Корак изгнал единственное племя, которое могло указать ему, где искать Мериэм. Он уничтожил этим последнюю возможную связь между собой и людьми доброго Бваны, которые были посланы к этой деревне, чтобы отыскать его в роще джунглей.

А в это время Мериэм находилась за сто миль от него.

Быстро летели дни в доме, где поселилась Мериэм. Первые дни она все время рвалась в джунгли на поиски своего Корака. Бвана – так она продолжала называть своего благодетеля – послал отряд верных людей в деревню Ковуду, чтобы узнать у старого дикаря, откуда он достал эту девочку. Бвана поручил им кроме того выведать у негров, не слыхали ли они чего-нибудь про человека-обезьяну, которого зовут Корак. Если бы оказалась маленькая надежда, что такая обезьяна действительно существует, он велел во что бы то ни стало разыскать ее. Бвана был почти убежден, что Корак – плод болезненной фантазии девушки. Он думал, что, испытав на себе жестокое обращение негров, пережив столько мук в плену у шведов, она потеряла рассудок. Но со временем, когда он лучше присмотрелся к ней в обычных условиях тихой жизни на африканской ферме, он вынужден был констатировать, что девушка вполне нормальна во всех отношениях; и он часто подолгу задумывался над разгадкой ее странного рассказа.

Жена белого, которую Мериэм окрестила «Моя Дорогая» (она слышала, что так называл ее Бвана), очень заботливо относилась к одинокому и бесприютному найденышу. Мало-помалу она прониклась горячей любовью к девочке за ее живой, добрый и открытый нрав. И Мериэм отвечала ей такой же привязанностью и глубоко уважала ее.

Через месяц, когда вернулся отряд, посланный на поиски Корака, Мериэм была уже не дикой, полуголой Тармангани, а изящно одетой европейской девушкой. Она сделала большие успехи в английском языке: Бвана и Моя Дорогая отказывались говорить с ней по-арабски, с тех пор как она начала учиться по-английски.

Отряд, посетивший деревню Ковуду, нашел ее совершенно разрушенной и покинутой всеми жителями. Люди на несколько дней разбили лагерь в окрестностях деревни и систематически обыскивали джунгли, но никаких следов Корака не нашли; им не встречались даже большие обезьяны, о которых говорила Мериэм. Эти известия повергли девушку в отчаяние; она решила сама отправиться на поиски Корака, но Бвана уговорил ее подождать несколько недель. Он сам пойдет искать Корака, когда найдет свободное время. Но проходили дни и месяцы, ничто не изменялось, и Мериэм продолжала тосковать по Кораку.

Мериэм было теперь шестнадцать лет, но ей можно было дать девятнадцать. Она была очень красива: густые, черные волосы окаймляли смуглое лицо, дышавшее здоровьем и невинностью. Тоска по Кораку разрывала ей сердце, но она старалась скрыть свое горе.

Теперь она превосходно говорила по-английски и умела читать и писать. Однажды Моя Дорогая в шутку заговорила с ней по-французски; к величайшему ее удивлению, Мериэм ответила ей тоже по-французски. Правда, говорила она медленно, запинаясь, но чрезвычайно правильно, как говорят люди, с детства знающие французский язык. Они стали говорить по-французски каждый день, и Моя Дорогая удивлялась тем непостижимо быстрым успехам, которые делала девушка. Стараясь припомнить слова, которые заданы были ей на урок, она, к своему собственному изумлению, вспоминала совсем другие французские слова, которых никогда не учила. Ее учительница, англичанка, чувствовала, что произношение Мериэм лучше ее собственного. Впрочем, учиться читать и писать по-французски девушке было очень трудно.

– Ты, конечно, слышала французский язык в дуаре у твоего отца? – спрашивала Моя Дорогая. Мериэм покачала головой.

– Возможно! – отвечала она, – хотя мне помнится, что я никогда не видела французов в дуаре. Отец ненавидел французов и враждовал с ними. Я никогда не слыхала этих слов, но они почему-то кажутся мне очень знакомыми. Я не могу понять, почему они кажутся мне такими знакомыми…

– Я тоже не понимаю, – сказала Моя Дорогая.

Вскоре после этого разговора в дом белого человека прибыл гонец с каким-то письмом. Когда Мериэм узнала содержание письма, она пришла в большое возбуждение. К ним едут гости! Несколько английских дам и молодых людей из аристократического общества приняли приглашение, которое послала им Моя Дорогая, и приедут на месяц, чтобы поохотиться и побродить по джунглям. Мериэм ждала их с большим нетерпением. Каковы они? Будут ли они обходиться с ней так же мягко и ласково, как Бвана и Моя Дорогая, или они такие же бессердечные, как все прочие белые? Моя Дорогая сказала ей, что все они очень славные, и что Мериэм, несомненно, полюбит их. Они такие деликатные, воспитанные!