Кадан кивнул, не глядя, впрочем, Льефу в глаза.

— Ты пока не веришь мне. Но это пройдет. Ты узнаешь, что тебе лучше со мной, чем с кем-то еще. А пока… — Льеф проверил веревку, провел кончиками пальцев по розовеющим следам на тонких запястьях, которые хотелось целовать, но не стал развязывать ее. — Жди пока я найду еду и соберу валежник. Если потревожишь Брюнена — он понесет и протащит тебя по камням. Понял меня?

Кадан кивнул еще раз. Плечи его опали, спина ссутулилась. Кадан не слишком рассчитывал сбежать прямо сейчас, и все же слова Льефа достигли цели — безысходность теперь обволакивала его, как по утру обволакивает людей и животных туман.

— Хорошо, — сказал он тихо, сам не расслышав собственного голоса, и остался стоять, хотя ноги с трудом держали его.

Льеф уложил часть снаряжения на землю и, оставив при себе один только лук, углубился в лес. Его не было достаточно долго, чтобы Кадан успел хорошо осознать то, что Льеф сказал только что и по-настоящему возненавидеть его.

"Я никому не принадлежу, — мрачно повторял Кадан про себя, наблюдая, как фигура Льефа появляется из сумрака и приближается. — Я убью тебя. А потом, если нужно, убью себя. И Конахт будет отомщен".

Наблюдая, как Льеф скидывает со спины сухие ветки и раскладывает на земле, как разжигает костер и как подвешивает над ним кроликов, Кадан представлял, как острое блестящее лезвие ножа, расчерченного рунами, который сейчас находился у Льефа в руках, вспарывает горло северянина, как выступает на смуглой коже и светлом металле алая, горячая кровь.

Наконец, Льеф вспомнил про пленника. Закончив с костром, северянин легким движением распутал узел, удерживавший руки Кадана привязанными к коню, и усадил рядом на земле. Одной рукой прижав к себе Кадана, будто опасался, что тот может сбежать, другой Льеф повертел тушку животного над огнем.

Потом повернулся к пленнику и, взяв в ладони его кисти, осмотрел сначала с одной, потом с другой стороны. Крови на запястьях не было.

— Пройдет, — сказал Льеф и отвернулся к огню.

За весь вечер — недолгий, потому что они лишь поели и стали укладываться спать — Льеф не сказал треллю почти ничего. Только разрывая на части кролика, спросил:

— Спинку или бедро?

Кадан хотел огрызнуться, но передумал. Бедрышки он не любил. Он сказал об этом вслух, и Льеф почему-то усмехнулся.

— Что? — обиженно спросил Кадан, принимая более нежную часть кролика из рук северянина и осторожно примериваясь к ней.

— Ничего, — ответил Льеф, а про себя подумал, что галл все-таки женоподобен. Даже мясо предпочитает понежней. Но решил его не оскорблять — слишком интересно было наблюдать, как тот ест. Пальцы у галла были тонкие, а зубы белые, как будто он не знал сладкого. Кадан старательно отрывал от тушки маленькие кусочки, как будто сидел за королевским столом, а не у походного костра. Как будто был сыном жреца, а не рабом.

Льеф, впрочем, не стал спрашивать, кто он такой. Это уже ничего не могло изменить.

Когда же трапеза подошла к концу, северянин скинул плащ и указал галлу на место рядом с собой.

Кадан колебался с секунду, а потом быстро нырнул под плащ и прижался к нему. Впервые Льеф ощутил его настолько близко — руками, плечами и животом. Тело мгновенно откликнулось, в паху потяжелело, а следом и к щекам Льефа прилила кровь. Он уже жалел, что положил галла рядом с собой, хотя и не знал, как еще мог бы его согреть.

Сердце Кадана замерло. Он поднял на Льефа опасливый взгляд, начиная понимать. Напряженная твердая плоть викинга прижималась к его бедру — горячая, как котел Дагды, и твердая, как копье Кухулина.

Нечитаемым взглядом Льеф смотрел на раба.

Рука Кадана уже лежала в нескольких дюймах от ножа — оставалось только нанести удар.

— Как тебя зовут? — почему-то шепотом спросил Кадан.

— Льеф, — поколебавшись, ответил тот.

— Льеф… — повторил Кадан, все еще вглядываясь в подернувшиеся дымкой желания голубые глаза. Он думал. — И ты хочешь, чтобы я тебе принадлежал?

В глазах викинга метнулся страх. Он крепко сжал плечо Кадана, и на секунду тому показалось, что сейчас викинг опрокинет его на спину и возьмет, разрывая ткань, а затем и плоть.

Желание вперемешку со страхом всколыхнулось в нем.

— Не трогай меня, — попросил он.

— Боишься?

— Я сам к тебе приду, — Кадан отодвинул руку от ножа и провел кончиками пальцев по щеке северянина. Короткая черная борода оказалась мягкой, и в нее хотелось зарыться пальцами или носом. Льеф закрыл глаза. Кадан ощутил под пальцами дрожь, как дрожат бока взбесившегося пса, — пожалуйста, дай мне срок.

— Хорошо, — глухо сказал Льеф, а затем, не сдержавшись, добавил: — Почему?

— А почему ты хочешь меня?

Больше никто из них не сказал ничего. Кадан спрятал лицо у Льефа на плече, и тот поначалу решил, что галл уснул. Но через некоторое время плечи того сотрясла дрожь, и Льеф заметил, что пальцы пленника сжимаются в кулаки.

Он осторожно провел по спине Кадана рукой. Тот замер как испуганный зверек, и, поняв, что уже выдал себя, Льеф крепко прижал трелля к себе. Галла снова затрясло, но Льеф продолжал прижимать его и гладить по спине, пока оба не погрузились в сон.

К воротам усадьбы бежала травяная дорога шириной в пятнадцать шагов. По обе стороны тянулись изгороди пахотных земель.

Жили северяне большими семьями: чтобы вместе возделывать поля, вместе выгонять скот. С хозяевами в имении жили не только маленькие дети, но и жены и дети всех взрослых сыновей. Спали в одном доме три десятка саженей длиной.

Усадьба такая не делилась на части. Именовалась она одалем, а сам хозяин — одальманом. "Одалем" называли и всю землю Севера.

Любого одальмана больше всего беспокоило, как передать землю старшему сыну в том размере, в каком он получил ее сам, чтобы никому чужому не досталось ни одного куска. Единство земли гарантировало силу рода, а значит — и мощь всего северного народа. Продать свои владения тоже не мог никто.

Усадьба для северянина, не знавшего походов к далеким берегам, составляла целую вселенную. Неразрывные узы связывали одальмана с его землей. За границами ее лежал чужой, злонамеренный мир, населенный опасными тварями, защитить от которых могли только духи — покровители семьи и ее земли. В честь духов-защитников рода проводили торжественные церемонии, им преподносили дары. Поклонялись и животным — коням и быкам. Проводя обряды, посвященные им, северяне готовили блюда из конины и пили их кровь.

Посередине деревянной усадьбы, куда привез Кадана Льеф, стоял хозяйский дом, а кругом него — служебные постройки: жилье для рабов, хранилища для снеди, кузня, мельница и кладовые для запасов на зиму.

В хозяйском доме, который за его форму и размеры — семнадцать на шесть саженей — называли еще "длинным" — находился и обеденный зал: просторная комната с глинобитным полом, устланным травой, и вытянутым очагом в центре. Остальные комнаты отапливала закругленная печь, дым от которой частенько расползался по всему жилью.

Длинные стороны дома смотрели на север и на юг — как и в любом из местных господских домов.

В западной и восточной стенах располагались две пары дверей: один предназначался для хозяйки и назывался женским, другой — для одальмана и мужчин и считался главным.

Бревна, что образовывали стены, стояли вертикально зарытые в землю. Другие столбы, внутри здания, удерживали крышу. Крышу дома покрывал тес, древесная кора и дерн. Наружные стены были обмазаны дегтем, чтобы бревна не портились от ветра. А весь комплекс усадебных строений окружал частокол. Дом такой мог простоять двацать-тридцать лет.

Хозяйский дом и некоторые пристройки, как бывало это в богатых имениях северян, изнутри и снаружи покрывала искусная резьба, а наличники и дверные своды сияли яркими красками — красной и зеленой. Резьба украшала и входные двери.

К "длинному" дому примыкала конюшня.