Но только на эти мгновения.

В другое время я был для нее «мистер Грэхем», она называла меня «сэр» — дружелюбно, тепло, но не интимно. Она охотно болтала со мной, но только стоя у открытой двери; частенько делилась корабельными сплетнями. Ее манеры всегда были манерами отлично вышколенной горничной… Поправка: безукоризненными манерами члена команды, отвечающего за обслуживание пассажиров. Каждый день я узнавал о ней что-то новое. И не мог отыскать в ней ни единого изъяна.

Для меня день начинался с того момента, когда я встречал ее, — это бывало обычно, когда я шел завтракать и сталкивался с Маргретой либо в коридоре, либо видел ее в открытую дверь каюты, которую она прибирала… Всего лишь: «Доброе утро, Маргрета» и «Доброе утро, мистер Грэхем» — но солнце для меня вставало лишь после этого.

За день я виделся с ней несколько раз, но вершиной, наших встреч становился ритуал завязывания галстука-бабочки.

Потом я обычно видел ее мельком после обеда. Сразу же после него я на несколько минут возвращался в каюту, чтобы освежиться перед вечерними развлечениями — танцами в гостиной, концертом, игрой или очередным походом в библиотеку. В это время Маргрета нередко находилась где-то в носовой части коридора правого ряда кают палубы «С»: стелила постели, споласкивала ванны и так далее — словом, подготавливала каюты своих «гостей» к ночному сну. И опять я говорил ей: «Привет» — а потом ждал в своей каюте, куда она приходила, чтобы постелить мне постель и спросить: «Вам что-нибудь понадобится еще вечером, сэр?» А я неизменно улыбался и отвечал: «Решительно ничего, Маргрета. Большое спасибо». Этим и заканчивался мой день — чем я занимался до той минуты, когда засыпал, значения уже не имело.

Конечно, мне так и хотелось — каждый день! — сказать ей: «Ты же знаешь, что мне нужно». Но я не мог. In primus[183]: я был женат. Правда, моя жена затерялась где-то в другом мире (или это я затерялся?), но нет освобождения от священных уз брака по сию сторону могилы. Item[184]: любовная связь Маргреты (если таковая имела место) была с Грэхемом, роль которого я лишь исполнял. Я был не в состоянии отказаться от вечернего поцелуя (не ангел же я, в конце концов), но, если я хотел остаться чистым перед моей любовью, я не имел права пойти дальше. Item: благородный человек не может предложить объекту своей любви нечто меньшее, чем брак, а я этого не мог сделать ни с правовой точки зрения, ни, тем более, с моральной.

Так что сладость золотых денечков отдавала горечью. Каждый из них приближал меня к неизбежной минуте, когда я расстанусь с Маргретой и почти наверняка не увижу ее более никогда.

И я не имел права намекнуть ей, как велика эта потеря для меня.

И в то же время моя любовь отнюдь не была столь альтруистической, чтоб я надеялся, будто расставание со мной не принесет Маргрете особого горя. В низости своей, будучи эгоистичен, как мальчишка, я тешил себя надеждой, что она будет страдать в разлуке не меньше, чем я сам. Такова уж эта «щенячья» влюбленность! В качестве извинения могу привести лишь тот факт, что мне лично была известна лишь «любовь» женщины, которая любила Иисуса столь сильно, что на привязанность к существу из плоти и крови у нее чувств уже не оставалось.

Прошло уже десять дней с тех пор, как мы покинули Папеэте, и Мексика должна была уже вот-вот показаться из-за горизонта, когда наша зыбкая идиллия вдруг рухнула. Вот уже несколько дней Маргрета стала как-то отдаляться от меня. Обвинить ее ни в чем я не мог, так как не располагал никакими конкретными фактами, и уж конечно не было ничего такого, что дало бы мне право жаловаться на нее. Кризис наступил вечером, в тот момент, когда она, как обычно, завязывала мне бабочку.

Как всегда, я улыбнулся, сказал «спасибо» и поцеловал ее.

Затем отстранился, все еще продолжая держать ее в объятиях, и спросил:

— Что случилось? Я же знаю, что ты можешь целоваться куда лучше. У меня дурно пахнет изо рта?

На что она холодно ответила:

— Мистер Грэхем, я думаю, нам лучше с этим покончить навсегда.

— Итак, я уже «мистер Грэхем». Маргрета, в чем я перед тобой провинился?

— Ни в чем.

— Но тогда… Моя дорогая, ты плачешь?!

— Извините. Я не смогла удержаться.

Я вынул носовой платок, вытер ей глаза и мягко произнес:

— Я и предполагать не мог, что когда-нибудь обижу тебя. Ты должна мне сказать, в чем дело, чтобы я постарался исправить причиненное тебе зло.

— Раз вы не понимаете этого сами, сэр, я не вижу возможности вам что-то объяснить.

— Все же попытайся. Ну пожалуйста! (Может быть, это один из тех цикличных эмоциональных кризисов, которыми страдают все женщины?)

— Мистер Грэхем… я знала, что это все равно может продолжаться только до конца круиза, и, поверьте, ни на что другое не рассчитывала. И все же, думаю, что для меня это нечто большее, чем для вас. Однако я никогда не предполагала, что вы оборвете все так просто, без всяких объяснений и гораздо раньше, чем это станет необходимо.

— Маргрета, я не понимаю…

— Но вы же знаете!

— Я? Не знаю я ничего!

— Вы обязаны знать! Ведь прошло уже одиннадцать дней! И каждый вечер я спрашивала вас, а вы отвечали мне отказом. Мистер Грэхем, неужели вы никогда не попросите меня зайти к вам попозже?

— Ох! Так вот ты о чем! Маргрета…

— Да, сэр?

— Я не мистер Грэхем!

— Сэр?

— Меня зовут Хергенсхаймер. И сегодня как раз одиннадцать дней с тех пор, как я впервые в жизни увидел тебя. Мне жаль. Мне ужасно жаль. Но такова правда.

Маргрета одновременно и утешение для глаз, и человек в высшей степени воспитанный. Она ни разу не раскрыла в изумлении рта, не принялась спорить, не воскликнула: «О, нет!» или «Не верю!» Выслушав все, что я ей сказал, она помолчала, выждала, не последует ли продолжение, а потом спокойно ответила:

— Я тебя не поняла.

— Я сам ничего не понимаю, — отозвался я, — что-то произошло в те минуты, когда я пересекал эту пышущую огнем яму. Мир внезапно изменился. Это судно, — я ударил кулаком по шпангоуту, — совсем не то судно, на котором я плыл раньше! И люди называют меня Грэхемом, тогда как я знаю, что мое имя — Александр Хергенсхаймер. Но дело не только во мне или в корабле — дело в самом мире. У него другая история. Другие страны. У вас, например, нет воздушных кораблей.

— Алек, а что такое воздушный корабль?

— Гм… Такая штука, которая летает в воздухе наподобие воздушного шара. И в некоторой степени это действительно воздушный шар. Но он перемещается очень быстро — более ста узлов.

Маргрета спокойно обдумала сказанное.

— Думаю, что это опасно.

— Вовсе нет. Это самый лучший способ путешествия. Я прилетел сюда на таком корабле — «Граф Цеппелин», Североамериканской авиалинии. В твоем мире воздушных кораблей не существует. Именно это и послужило для меня окончательным доказательством, что ваш мир — иной мир — и что это не хитроумный розыгрыш, который кто-то затеял ради меня. Воздушные сообщения — такая важная часть экономики известного мне мира, что без них меняется практически все. Возьми, например… Слушай, а ты мне веришь?

Она ответила медленно и задумчиво:

— Я верю, что ты говоришь мне правду — такую, какой она тебе представляется. Однако правда, которую вижу я, совсем иная.

— Я понимаю. В том-то и заключается вся трудность моего положения. Я… Послушай, если ты не поторопишься, то пропустишь ужин, не так ли?

— Это неважно.

— Нет, важно: ты не должна пропускать трапезы только потому, что я сделал дурацкую ошибку и обидел тебя. А если я не появлюсь за столом, Инга пришлет кого-нибудь выяснять, не заболел ли я, не заснул ли, не произошло ли еще чего-нибудь в том же духе — я видел, что она поступает именно так в подобных случаях. Маргрета, моя любимая! Я так хочу тебе все рассказать! Я так долго ждал этого! Мне просто необходимо поделиться с тобой!