Наверное, я слегка помешался (в дополнение к параноидальной уверенности, что превращения миров нацелены персонально на меня), помешался в том смысле, что обрел ни на чем не основанную непреодолимую уверенность, что завершение этого путешествия истинно важно для спасения бессмертной души моей ненаглядной. Только дай добраться нам до Канзаса, Господи мой Боже, и я стану молиться без передышки, пока не обращу ее и не приведу к стопам твоим. О Боже мой, Бог Израиля, пошли мне это благо!

Я продолжал искать работу посудомоя (или любую другую), хотя у меня еще были и серебро, и золото, которые можно было обменять на местные деньги. Но и отелей больше не существовало, гостиницы встречались очень редко, ресторанов стало куда меньше; были они маленькие, чтобы вписаться в здешнюю экономику, люди путешествовали нечасто, а большинство кормилось дома.

Проще всего было найти работу по очистке стойл в платных конюшнях на постоялых дворах. Я предпочитал мойку посуды, особенно потому что имел всего одну пару ботинок, но придерживался правила браться за любой честный труд, позволявший нам продвигаться вперед.

Вы, может, недоумеваете, почему мы не переключились на путешествия в товарных вагонах? Но, во-первых, я не знаю, как это делается, поскольку раньше таким делом мне не приходилось заниматься. А еще важнее то, что я не мог там гарантировать Марте безопасность. Ведь это очень опасно — прыгать в товарняк на ходу. Еще хуже неприятности, исходившие от людей: железнодорожные «быки» и всякая шпана — хобо, бродяги, попрошайки, бездельники. Нет смысла дальше обсуждать эти мрачные опасности, ибо я твердо решил держать Маргрету подальше от рельсовых джунглей хобо.

А мое беспокойство все росло. И хотя я строго выполнял просьбу Марги не нажимать на нее, я стал молиться вслух каждый вечер и в ее присутствии, стоя на коленях. И наконец к моей великой радости, моя любимая присоединилась ко мне и опустилась на колени рядом. Она не молилась вслух, и я тоже замолчал, позволив себе сказать лишь в конце: «Во имя Христа, аминь». Но мы все еще предпочитали не вести на эту тему никаких разговоров.

Эту лошадь и повозку (Боже, какой душный день! «Циклональная погода», сказала бы моя бабушка Хергенсхаймерша) я получил в результате успешной деятельности по очистке стойл в одной платной конюшне. Как обычно, я уволился на другой же день, сказав моему временному хозяину, что нам с женой нужно поскорее попасть в Джаплин, так как ее мать заболела.

Он сказал, что у него есть двуколка, которую надо вернуть в ближайший город по той же дороге. Дело в том, что у него скопилось слишком много всяких тарантасов и кляч как своих, так и чужих, иначе он подождал бы, пока сможет отправить повозку обратно, отдав ее внаем какому-нибудь заезжему коммивояжеру. Я вызвался доставить лошадь и повозку с условием, что мне заплатят за один рабочий день по той же низкой ставке, по которой он платил мне за то, что я выгребал лопатой навоз и чистил лошадей щетками.

Хозяин заявил, что и так делает мне одолжение, поскольку нам с женой все равно надо в Джаплин.

На его стороне была и логика, и сила — и я согласился. Но его жена тайком сунула нам какую-то еду, да еще покормила завтраком после ночи, проведенной в сарае.

Поэтому, погоняя лошадь, я не чувствовал себя таким уж несчастным, невзирая на погоду и на наши беды. Мы ежедневно на несколько миль приближались к Джаплину… а моя родная девочка начала молиться. Стало казаться, что мы наконец уже вплотную приблизились к местам, где сможем чувствовать себя в безопасности.

Мы только что достигли предместья этого городишки (Лоуэлл? Расин? жаль, не могу вспомнить), как тут же наткнулись на молитвенное собрание, будто возникшее из воспоминаний моего детства: сборище под открытым небом, старинное евангелическое бдение. По левую сторону дороги находилось старое кладбище, довольно ухоженное, хотя трава на могилах уже начала желтеть; прямо против него, по правую сторону дороги, на лугу был раскинут ярмарочный шатер для бдений. Я подумал, случайно или намеренно такое расположение друг против друга кладбища и евангелического собрания? Если бы в этом деле участвовал преподобный Фанни, я бы знал, что это спланировано заранее: есть люди, которые не могут видеть могилу, чтобы тут же не подумать о вечности, которая их ожидает.

Возле шатра теснились коляски и фермерские фургоны, а за ними был устроен временный крааль для скотины. Столы для пикников из плохо обструганных досок стояли по другую сторону шатра; на них еще лежали остатки ленча. Это было серьезное многолюдное евангелическое собрание из числа тех, что начинаются поутру, с перерывом на ленч, продолжаются до полудня, затем, без сомнения, прерываются на обед и кончаются лишь тогда, когда проповедник решит, что больше душ, нуждавшихся сегодня в спасении, не осталось.

(Я презираю современных городских проповедников с их пятиминутными «божественными откровениями». Говорят, Билли Санди мог молиться по семь часов, выпив всего один стакан воды, а затем продолжать молиться весь вечер и даже следующее утро. Не удивительно, что варварские секты вырастали там, как грибы после дождя).

Поблизости от шатра стоял запряженный парой лошадей фургон вроде циркового. На его стенке было написано: «Брат «Библейский» Барнаби», а спереди красовался матерчатый плакат, укрепленный на растяжках и стойках:

Стародавняя религия!

Брат «Библейский» Барнаби

Исцеляет на каждом бдении

Утром — в десять, днем — в два, вечером — в семь.

Ежедневно с воскресения пятого июня до

!!!СУДНОГО ДНЯ!!!

Я прикрикнул на кобылу и натянул вожжи.

— Дорогая, взгляни-ка сюда.

Маргрета прочла плакат и ничего не ответила.

— Восторгаюсь его смелостью, — сказал я. — Брат Барнаби ставит на кон свою репутацию, обещая, что Страшный суд состоится еще до начала нынешней жатвы… которая, судя по жаре, в этом году начнется рано.

— Но ведь и ты думаешь, что Судный день скоро наступит?

— Да, но я не рискую своей профессиональной репутацией… а всего лишь бессмертной душой и надеждой на райское блаженство. Марга, каждый знаток Библии толкует пророчества по-своему. А иногда даже очень по-своему. Большинство нынешних толкователей ожидают наступления дня не раньше двухтысячного года. Мне хотелось бы выслушать аргументацию брата Барнаби. Может быть, в ней что-то есть. Ты не будешь возражать, если мы задержимся на часок?

— Мы останемся так долго, как тебе хочется. Но… Алек, ты хочешь, чтобы я тоже зашла туда? А надо ли мне?..

— Хм… (Да, дорогая, я страстно хочу, чтобы ты зашла в шатер вместе со мной.) А ты предпочла бы подождать в коляске?

Ее молчание говорило само за себя.

— Понятно. Марга, я вовсе не собираюсь выкручивать тебе руки. Но меня тревожит одно… мы еще ни разу за несколько недель не разлучались, исключая случаи крайней необходимости. И ты знаешь, почему мы так поступали. Эти превращения, которые случаются чуть ли не каждый день… Я ужасно боюсь, что нечто подобное произойдет тогда, когда ты будешь сидеть здесь, а я — там, внутри, далеко от тебя… Э-э… мы могли бы постоять у входа в палатку, не заходя внутрь Я вижу, что ее парусиновые стенки снизу приподняты.

Она расправила плечи:

— Я просто дурочка. Нет, мы зайдем в шатер. Алек, только я обязательно должна держать тебя за руку. Ты прав — превращения происходят мгновенно. Однако я не могу требовать от тебя, чтобы ты не ходил на собрание своих единоверцев.

— Спасибо, Марга.

— Алек, я буду стараться.

— Спасибо. Большое спасибо тебе. Аминь.

— Не надо меня благодарить. Если тебя возьмут на небо, я хочу быть вместе с тобой.

— Ну так пойдем же в шатер, дорогая!

Я поставил двуколку в дальнем конце площадки для экипажей, а кобылу отвел в крааль; Марга не отставала от меня ни на шаг. Когда мы вернулись ко входу, я услышал пение: