Каски у них мало изменились с 1916 года. По таким каскам вел огонь пулеметчик гренадерского полка Епифанов аж до самого трижды клятого Брестского мира. Даже когда уже почти все бросили фронт. Потому что Родина всегда за спиной, по твою сторону линии фронта. Теперь вот опять на него бежали гренадеры, правда чужие. А еще бегали красные, поляки… Господи, сколько же он стрелял!.. Так что, все как в 1916-м? Конечно, нет – все совершенно по-другому. Но с этими, в касках, все равно не было и не может быть другого разговора, что бы ни происходило у нас. С ними за четверть века ничего не изменилось. Да и за сотни лет тоже, с чудского льда древнего побоища ничего не изменилось. Впрочем, каждый должен делать то, что он должен. Все, пора. Он потер переносицу и сосредоточился, в очередной раз превращаясь с пулеметом в единое целое.

Неожиданно раздавшийся гортанный окрик фельдфебеля заставил немцев перейти на шаг, а кого-то и вовсе остановиться. Лейтенант тревожно заозирался по сторонам. А фельдфебель указывал рукой прямо на взгорок, за которым затаился русский пулемет. У Епифанова, который видел все, не дрогнул ни один мускул. Он точно знал – его они видеть не могли. Просто опытный противник вполне логично предположил, а скорее просто почуял, где может быть засада.

Из-за облака за спиной выглянуло солнце и ударило остановившимся немцам в глаза. Ничего лучшего нельзя было и пожелать. Все, что могло, сложилось в его пользу. Может, все-таки ошиблась цыганка?.. Епифанов спокойно взвел затвор и плавно нажал на спусковую скобу…

Он расстрелял их, как мишени на учебном полигоне. Три диска ушли, наверное, за пару минут. Свинцовый шквал со взгорка лишь на секунды сменяли четкие щелчки – летели на бруствер опорожненные магазины. И тут же шли в работу новые. Первыми, раскидывая по земле свое оружие, повалились на землю фаустники. Еще добрая половина немцев вряд ли успела толком сообразить, что происходит, – упали, как подрубленные снопы. Нелепо запрокинув голову назад, подпрыгнул, высоко задирая сапоги, с пистолетом в скрюченной руке белобрысый лейтенант и замертво рухнул в пыль проселка. Бахнуло в ответ несколько разрозненных винтовочных выстрелов, явно наугад. Остальных залегших на поле немцев Епифанов хладнокровно выкосил короткими очередями на второй минуте боя. Пригнуться от пуль, выбивших рядом с ним фонтанчики пыли, пришлось только раз – перекатываясь и отползая, бил из автомата в его сторону немецкий фельдфебель. Епифанов выждал, когда фельдфебель снова зашевелится среди мертвых тел своих товарищей, которыми тот грамотно прикрывался. Короткая очередь из пулемета, заливистый треск автомата в ответ. Ага, остался последний диск. Бросок «лимонки», разрыв впереди. Это так, для отвода глаз. Вроде тишина. Обжигаясь о раскаленное железо, Епифанов отполз немного в сторону и стал перезаряжать пулемет. Граната на длинной ручке плюхнулась точно в то место, где он только что лежал. Спокойно, штука известная – можно успеть. И он успел – откинутая за бруствер, граната взорвалась за камнем перед ним, когда сам Епифанов вжался в землю, прикрывая своим телом пулемет. Гимнастерку прожгло, зашипела кожа на руках и груди, но пулемета он не выпустил. Теперь быстро вставить диск. Щелчок, затвор взведен. И осторожно выглянуть с другой стороны от своей старой огневой позиции. Так и есть – пригибаясь и петляя, фельдфебель убегал вдоль проселка назад. Епифанов быстро оглядел поле боя – нигде никакого шевеленья. Ну уж нет, не уйдешь. Затяжная очередь из поставленного уже в открытую на бруствер пулемета оборвала бег последнего немца из столь неудачно пустившейся в погоню за русским танком боевой группы…

Он сидел на бруствере, свесив ноги в свежую неглубокую воронку от разорвавшейся перед ним немецкой гранаты. Рядом остывал раскаленный пулемет. Расправил пальцами усы – похоже, их прилично подпалило. Может, ошиблась цыганка? Запрокинув голову, поднял глаза на небо. А когда повернулся обратно, увидел на опушке леса, у которого заканчивалось поле, четкий силуэт «пантеры». До нее было метров четыреста. Черный зрачок ее длинной пушки смотрел прямо Епифанову в лоб. Он сразу все понял – нет, цыганка не ошиблась. Провел пальцами по песчаной польской земле. Перед тем как огненный шар сровнял пригорок и все, что на нем было, он успел нащупать на груди нательный крест и зажать его в кулаке…

Терцев исправлял поломку с лихорадочной быстротой. Чувствовал – нужно успеть, пока наверху не закончилась перестрелка. Все – готово! Привычный прыжок за рычаги. Стрекот стартера слился с последней затяжной пулеметной очередью на взгорке. Развернувшись на песке, «тридцатьчетверка» рванула по собственным следам обратно наверх. Вопреки всякой логике, Терцевым владело только одно стремление – скорее помочь Епифанову. Как и чем помочь, значения не имело. А потом наверху прогремел разрыв орудийного снаряда. Отчаянно работая рычагами, Терцев выскочил на начало полевой дороги, боковым зрением увидев большую свежую воронку. «Тридцатьчетверка» повисла на тормозах – впереди дорога была усеяна трупами в мышастых мундирах. Терцев приподнялся на сиденье, подаваясь из люка вперед и пытаясь оглядеться. И почувствовал, что на него смотрят. Это была та же «пантера». Прежде чем ее орудие изрыгнуло второй огненный шар, Терцев успел плюхнуться обратно на сиденье. Задраив люк, он воткнул заднюю скорость. Оглушительный удар пришелся по ходовой части «тридцатьчетверки». Разматывая за собой перебитую гусеницу, она скатилась вниз, уйдя с линии вражеского огня, и увязла левой стороной в болотистой речной пойме…

Терцев сидел на башне, обхватив голову руками. Казалось, все было кончено. Все их авантюрное, невероятное предприятие закончилось, так и не увенчавшись успехом. Произошедшие с ними за последние дни события казались каким-то сновидением. Ребята погибли, остались только он и раненая «тридцатьчетверка», помочь которой он уже совершенно точно больше ничем не мог. Но и бросать он ее не намерен. Пусть так, вопреки всему. Даже вопреки здравому смыслу. Что ж, все же это не так страшно. Самое страшное, если не пытаться вовсе…

Он не заметил, как плоты переправлялись через реку. А поэтому, открыв глаза, увидел только уже выпрыгивающих на мелководье у самого берега солдат. Перед капитаном возник боец с автоматом ППШ на груди. Солдат ухмыльнулся и произнес как ни в чем не бывало:

– Ну вот, нам сказали, что мы первые на этот берег. А братья-танкисты уже тут как тут!

Терцев глядел на солдата изумленно, не в силах вымолвить ни слова. Высадка шла полным ходом. Со стороны немцев почему-то пока стояла мертвая тишина. Попрыгавшие с плотов солдаты уже цепочками карабкались на взгорок – туда, где вел бой Епифанов, где подбила «тридцатьчетверку» Терцева от опушки леса одинокая «пантера».

– Подбили? Контузило? – поинтересовался у Терцева проходивший мимо танка старшина.

Капитан в ответ машинально молча кивнул.

– Странно, нам говорили – тут никого. А я бой сам слыхал. Да и вы вот тут…

Подбежал по пояс мокрый пехотный старший лейтенант, подгоняя солдат:

– Давай-давай, ребята. Раз фриц не расчухался. Черт его знает, почему молчат, но нам это пока на руку.

И поднял глаза на Терцева:

– А вы, если ранены, давайте в тыл. За поврежденной техникой пришлем. Нам бы закрепиться только… А все-таки вы с какой части? Ладно, потом разберемся…

Все еще не до конца понимавший происходящее вокруг него, Терцев полез с башни вниз. На сто процентов реальной была только охватившая его смертельная усталость. «Тридцатьчетверка» стояла, накренившись на левый борт. Эту сторону башни высадившиеся красноармейцы пока видеть не могли. Взгляд капитана упал на потрепанный, но еще видимый бело-сине-красный наугольник. Вспомнив предостережение Епифанова, он спустился в боевое отделение, вытащил оттуда бог весть как сохранившуюся при немцах от старого владельца банку зеленой краски. Прямо ветошью, перепачкав пальцы, густыми мазками закрасил столь опасный символ на броне.

Экипаж гауптмана Штиглера расположился на ночлег в хате, стоявшей на самом краю деревни. «Пантеру» загнали во двор, замаскировав под высоким дровяным навесом. К утру ожидалось прибытие танковой роты риттмайстера Боймера, переброшенной на этот участок. Накануне разведка докладывала об активности русских на восточном берегу реки выше по течению от плацдарма. Скорее всего, противник предпримет демонстрацию в самое ближайшее время. Возможно, уже на следующий день. Высадку ждали. Германское командование прекрасно отдавало себе отчет, что отведение их войск на полтора километра в глубь от реки не осталось незамеченным. Что ж, пусть русские переправятся. И даже пусть успеют накопиться на западном берегу. Танки роты окажутся как раз кстати, чтобы контратаковать и сбросить русских обратно в реку. К рассвету пришло радиосообщение от Боймера – его колонна была уже на подходе. Ночь выдалась темной и туманной – идеальные условия для переброски танков вблизи от переднего края. Собственно, Штиглер, чей Т-V был временно прикомандирован к роте потрепанных и неоднократно отремонтированных боймеровских «четверок», тоже должен был быть в этой колонне. Но Боймер, отправив накануне к новому месту дислокации части обеспечения на грузовиках и мотоциклах, еще ждал выхода из рембазы двух своих машин. А Штиглер там же, на рембазе, получил известие о том, что на проселочной дороге выездным постом фельджандармерии был замечен одинокий танк Т-34. Танк ушел в лесной массив, и больше с полевых постов сведений о его перемещениях не поступало. Возможно, это трофейная машина, которую использовали сами немцы. Причем даже не обязательно в каком-то танковом подразделении. Многие захваченные трофейные советские танки как нигде не учтенные единицы со сборными немецкими экипажами воевали непосредственно в рядах пехотных подразделений. Это было всем хорошо известно. На этом этапе войны навести порядок в таких вопросах представлялось затруднительным. А если выразиться еще проще и прямолинейнее, то не до жиру – обороняющиеся части вермахта использовали все, что было под рукой. Смущало другое – танк больше нигде так и не появился. А доклады с постов приходили регулярно с тевтонской пунктуальностью и обстоятельностью. Прифронтовая территория контролировалась плотно. Оно и понятно! Выходило, что танк исчез. И мог он идти только глухими лесными просеками. Если эта машина на службе рейха, тогда возникал резонный вопрос: что ему делать в лесной глухомани? А если… Вот это «если» и не давало покоя гауптману. Вдруг это тот самый танк, что ушел несколько дней назад из Варшавы, прорвав заслон за городом? Теоретически топлива ему должно было хватить. Даже еще останется на действия в ближайшие день-два. Позавчера Штиглер запросил и тщательно изучал подробную карту всего района. Прокладывал возможные маршруты движения русских с учетом необходимости маскироваться, вынужденных дневок, запаса хода Т-34. В который раз сопоставлял с местностью доклады постов. И пришел к выводу – конечно, если это действительно тот самый танк и если он сейчас не стоит брошенным где-нибудь в лесу… Так вот, Штиглер пришел к выводу, что выйти к линии фронта танк должен на данном участке. Дерзко? Безусловно. Но все те сведения, что поступали о действиях призрачной «тридцатьчетверки» (так обозначил ее для себя гауптман, когда получил самые первые сведения об этой истории) с момента угона танка на Ожишском полигоне, иначе как дерзостью в высшей степени назвать и нельзя. И если там сейчас действительно тот русский танкист, которого узнал и вспомнил Штиглер тогда, во время заправки танков под Варшавой, то можно быть уверенным – танк не стоит брошенным в лесу. А еще ему подсказывало чутье, что замеченный жандармами танк – это тот самый танк и те самые люди. Что ж, нужно было признать – выходит, что честь их осталась незапятнанной!