Вокруг проблемы свободы всегда велись морализаторские дискуссии. Социальная и этическая мысль знает даже такие радикальные взгляды, как, например, что абсолютная свобода безнравственна. Само возникновение такой отвратительной сентенции подтверждает, что человечество, создавая институты своего общежития, всегда шло по пути искажения человеческой природы. Самоугнетение человека за тысячи лет его истории довело массовое сознание до абсурдного положения. Невольно хочется вновь обратиться к мыслям Мераба Мамардашвили, для которого свобода философа — безусловное подтверждение высшей нравственности мыслящего и постигающего существа: "… проблема сознания действительно неотделима от проблемы свободы. Сознание, по определению, есть моральное явление. Не случайно во многих языках слова «сознание» и «совесть» происходят от одного корня. Ведь моральные феномены означают просто следующую вещь: способность человека руководствоваться причинно ничем не вызванной мотивацией. Так называемой идеальной мотивацией. Это и есть область морали." (Там же, с. 78.)
Как видите, дон Хуан, нарочито «снимающий» проблемы нравственного бытия человека и заменяющий их на проблему достижения свободы, просто переходит на подлинно человеческий уровень понимания, где человек как космический феномен самораскрывается в подлинной, никем не придуманной и не навязанной гармонии. Бесконечность его развития сама по себе подразумевает эту «аморальную» свободу. Ничто не сдерживает человека на его пути, кроме собственного, внутреннего "рабства".
"… О чем, по вашему мнению, говорит феномен резервных возможностей человека и сознания?
— Прежде всего об отсутствии предела. Сказать "резервные возможности" это то же самое, что ввести понятие нулевой точки, о которой, как метафоре сознания, я говорил вначале, точки, «ухватываемой» лишь негативным образом, через отрицание того, чем она не является. Держание между всеми возможными отрицаниями и есть некоторое ее постижение. Фактически и сознание, и мышление, и свободу мы можем определить только рекуррентно: сознание есть возможность большего сознания. Об этом и говорят, по-моему, резервные возможности человека. В формальном же смысле эти резервы связаны с большим числом нейронов, нервных связей, не задействованных в каждом конкретном акте сознания. А это, в свою очередь, означает безразличие природы к тому, что ты выдумываешь, в том смысле, что природа никак не ограничивает человека
И поэтому сознание, мышление и свобода производят только самих себя и есть возможности большего сознании, большего мышления и большей свободы. Ничем другим они не ограничены." (Там же. с. 84. Курсив везде мой — А.К.)
Человек свободен по определению. Вы можете усмехнуться и возразить, что, во-первых, автор, так долго и подробно доказывавший закабаленность и обусловленность человеческой психики, противоречит здесь самому себе, и во-вторых, такое утверждение безнадежно наивно и утопично. Тем не менее, я настаиваю на этой мысли. Человек свободен экзистенциально, т. е. как факт бытия или Реальности, в признании которой состоит отправная точка всего дон-хуановского учения. Поскольку свободна Реальность, что так убедительно доказывает Мамардашвили, что самим нашим опытом подтверждается ежесекундно вопреки мрачным предрассудкам тоналя, то и человек — плоть от плоти бесконечно движущегося, избыточного в каждом своем акте бытия — свободен. Именно эту необыкновенно важную истину заставляет понять дон Хуан. Каждый шаг на его пути, сколь бы сложен он ни был, сколь труднопостигаем и исполнен высокой борьбы, — это шаг к осознанию собственной свободы. И не надо сваливать ответственность на обстоятельства, на отягощенную наследственность или ущербность психологической конституции. В. Франкл верно подметил в своей работе "Духовность, свобода и ответственность": "Я связан с обстоятельствами не просто как биологический тип или психологический характер. Ведь типом или характером я лишь обладаю; то же, что я есть, — это личность. Мое личностное бытие и означает свободу — свободу стать личностью. Это свобода от своей фактичности, свобода своей экзистенциальности. Это свобода стать иным."
Стать подлинно свободным — это не просто призыв мистика-энтузиаста и не крик отчаяния вконец запутавшегося самоубийцы, который готов бросится вниз головой с Бруклинского моста, рассчитывая найти свободу в акте сознательного самоуничтожения. Свобода — это наша судьба. И недаром дон Хуан всякий раз, выслушав жалобы Кастанеды о том, что обстоятельства его жизни в миру преграждают путь к магии, к развитию чувства и осознания, указывал в сторону наскучившего, утомительного и бессмысленного Лос-Анджелеса и говорил тоскующему по вольной жизни Карлосу: "Возвращайся. Твое поле битвы — там." Свобода — это не изолированный пятачок чистой земли, где все исполнено благодатью и угождает тебе. Свобода вообще не бывает только здесь и сейчас — она всегда и везде. Она — мир, который мы потеряли и с таким трудом тщимся обрести вновь.
"Судьба человека принадлежит ему подобно тому, как принадлежит ему земля, которая держит его благодаря силе своего притяжения, но без которой человек не мог бы ходить. Мы должны принять нашу судьбу, как мы принимаем землю, на которой стоим, — это площадка, являющаяся как бы трамплином нашей свободы. Свобода невозможна без положенной человеку судьбы, свобода — это всегда свобода выбора и приятия своей участи, выбора позиции, которую человек занимает, сталкиваясь со своей судьбой. Безусловно, человек свободен, но он не плывет свободно в безвоздушном пространстве. Он всегда окружен множеством ограничений. Однако он как бы отталкивается от этих ограничений для реализации своей свободы. Свобода предполагает ограничения, основывается на них. Психика зависит от инстинкта, существование — от материи. Но эта зависимость особого рода. Человек всегда превосходит землю, по которой идет, земля нужна ему лишь постольку, поскольку он может от нее оттолкнуться, использовать как трамплин. Если бы нам надо было дать определение человеку, мы бы сказали, что человек представляет собой существо, освободившее себя от всего, что его определяло (определяло как биологический, психологический и социологический тип), другими словами, это существо, которое превосходит все эти детерминанты либо побеждая их и формируя их по-своему, либо намеренно подчиняясь им.
Этот парадокс подчеркивает диалектическое свойство человека, в присущей ему извечной незавершенности и свободе выбора заключено то, что его реальность — это потенциальная возможность. Он не является еще таким, каков он есть, таким он лишь должен стать." (В. Франкл. Общий экзистенциальный анализ.)
Как ни странно, наибольшую неуверенность и тревогу в связи с экзистенциальной свободой человека, медленно подбирающейся к его осознанию, чувствуют христианские философы и теологи. В чем-то они подобны тем нянькам, что так привыкли опекать своих воспитанников и совсем не радуются их взрослению. Наверное, не только христианство, но и всякий религиозный институт будет относиться к дон-хуановской магии с неприязнью. Для того существует слишком много поводов. Можно смириться к экспансией индо-буддистских доктрин, со всяческим богоискательством и богостроительством, с возрождением языческих мифов и ритуалов — ибо и там человек остается духовным младенцем, жаждущим пастыря и утешителя. Можно махнуть рукой на идеологическое и духовное бессилие материализма, чей кратковременный всплеск разве что разбередил пубертатный нигилизм и легкомыслие гедонистического младенчества — это возрождение духовного инфантилизма только подчеркнуло значимость религии как спасительницы и утешительницы заблудших чад. Перепуганные дети, наигравшись в атеизм, покаянно возвращаются к своим пастырям.
И только учение дона Хуана, провозгласившее абсолютную свободу и абсолютную независимость в поиске единственной Реальности мира, не может вызвать сочувствия ни у одной церкви мира. И в первую очередь из-за отношения к свободе. Красноречивым свидетельством этих настроений может послужить высказывание немецкого философа и теолога Романо Гвардини (1885–1968). В своей работы "Конец нового времени" (1950) он, в частности, писал:
