Расхожие представления о внутренней противоречивости, неопределенности, спутанности душевного мира человека, все эти поэтические вздохи "ах, две души живут во мне…" и т. п., утаивают за пеленой тривиальностей нечто действительно важное, потаенную и неосознанную осведомленность о нашей реальной двойственности, не имеющей, правда, ничего общего с известным божеством антиков. Их прямолинейная аллегория, воплотившаяся в двуликом Янусе — боге начала и конца, входа и выхода, взирающем из настоящего на прошлое и будущее, — может стать для нас любопытным символом, пригодным для прояснения давно забытого лика человека Реальности. Мы раздвоены, и это не метафора, а серьезный факт фундаментальный для бытия индивидуума самого по себе и для его бытия в космосе, так как служит помехой восстановлению его подлинной целостности.

Наша двойственность простирается до самых основ психического, разрывая осознание на две неравные части — неравные настолько, что одна из них погружается в глубочайшее забвение, становясь как бы несуществующей, а другая (ущербная, но преувеличенно внятная) претендует охватить все в целостном и всеобъемлющем виде. О нашем «позабытом» лике дон Хуан напоминает почти непрестанно. Обратите внимание, как последовательно делит он человеческую природу надвое: первое и второе внимание, тональ и нагуаль, правостороннее осознание и левостороннее. Сюда же относятся загадочные выражения — "твое тело знает", "твое тело помнит", "твоему телу нравится", "тело любит такие штучки" и т. д. и т. п. Некая смутная область не-сознательного, а, выражаясь точнее, наделенная принципиально иным качеством осознания, постепенно высвобождается, и проясняется ее могущественный, даже устрашающий облик. Нет, это вовсе не "темная сторона" человека — она не злобствует, не ненавидит, не наносит вреда. Она может только напугать: кто же готов открыть в самом себе такого невообразимого двойника! Мало того, что у него иное, гораздо более широкое восприятие, — у него иная память, иное намерение, и даже иной характер! Но, тем не менее, все это — вы, все это — ваше, только без громоздкой маски тоналя, без его суетливой мелочности, поверхностной алчности и тщедушного эгоизма.

Ваша вторая часть, лик затененный и позабытый, хоть и живет за воротами бодрствующего сознания, отнюдь не дремлет и не замыкается в себе. Он жадно впитывает все ему доступное (а ему доступно многое), он копит впечатления и опыт, он всегда к чему-то готовится — жаль, что очень часто ему за всю жизнь ни разу не выпадает шанс проявить себя. И лишь в момент смерти (по словам дона Хуана), когда кокон рассыпается под натиском сокрушительной энергии бытия, на какое-то мгновение величественный и незнакомый лик поворачивается к своему жалкому близнецу — но миг узнавания слишком краток, как и горечь подступающего небытия: всего лишь вспышка, крохотный взрыв расчлененной структуры, обратившейся в однородную каплю, тут же смытую стремительным потоком светящихся нитей в ту безбрежность, о которой мы никогда не слыхали. Только бессмысленные обрывки кокона, неизвестно отчего почитаемые человеком и называемые «покойным», истлеют в земле согласно своим медленным законам, впустую рассеивая огромную еще память, силу, мастерство, рассеивая и превращая в ничто.

Подобным образом древние скульптуры, переполненные сознательным искусством и мастерством человека, стираются ветрами в пыль — из века в век, из тысячелетия в тысячелетие…

Кстати, вы обратили внимание, что на протяжении последних четырех книг Кастанеда практически только и делает, что вспоминает? Вспоминает свою вторую жизнь, своего магического «двойника», свое "левостороннее осознание"… Там сохранилось многое. Дон Хуан искусственно разделил надвое и процесс обучения, и круг общения, да и всю свою жизнь с будущим продолжателем традиции. Уходя в свое вечное странствие, он оставил Кастанеде идеально составленную задачу: вспомнить свое левостороннее осознание и, тем самым, научиться свободно сдвигать точку сборки в эту вечно незадействованную часть «кокона». Иными словами, научиться преодолевать великую силу фиксации.

"По утверждению видящих, каждый ребенок окружен сотнями учителей, которые учат его, в каком точно месте следует зафиксировать точку сборки. Ведь поначалу точка сборки не фиксирована. Эманации внутри его кокона перемешаны и находятся в суматошном движении. Точка сборки при этом гуляет по всей человеческой полосе. Поэтому ребенок может с необычайной силой сфокусировать внимание на эманациях, которые в дальнейшем будут начисто изъяты из употребления и напрочь забыты. Но ребенок растет. Его окружают взрослые человеческие существа. Они имеют над ребенком значительную власть. Посредством усложнения внутреннего диалога они делают фиксацию точки сборки ребенка все более и более жесткой. Внутренний диалог — это процесс, все время поддерживающий положение точки сборки." (VII, 374) (Курсив мой — A. К.)

А сила фиксации точки сборки у человека особенно мощная — ее поддерживает развитый через разум и язык механизм тоналя, что делает положение человека в ряду других биологических форм особенным.

"… он объяснил, что точка сборки человека не только обеспечивает настройку эманаций, необходимую для собственно восприятия, но также убирает определенные эманации из зоны настройки с целью получения большей четкости восприятия. Это похоже на снятие сливок — замысловатый, чисто человеческий прием, не имеющий параллелей.

Новые видящие обнаружили, что только человеческое существо способно составлять блоки из блоков эманаций. Говоря о снятии сливок, дон Хуан воспользовался испанским словом «деснате», которым обозначается собирание самых вкусных сливок с кипяченого молока после того, как оно остынет. Нечто подобное происходит в случае человеческого восприятия. Точка сборки отбирает некоторую часть уже отобранных для настройки эманаций и формирует из них более рафинированную конструкцию.

— Сливки, которые собирает человек, — продолжал дон Хуан, — более реальны, чем то, что воспринимают другие существа. Это — ловушка, в которую мы попадаем. То, что мы воспринимаем, выглядит таким реальным! И мы забываем — все это мы построили сами, скомандовав точке сборки занять то место, в котором она находится. Мы забываем — все это реально лишь постольку, поскольку мы дали команду: воспринимать как реальное! Мы обладаем властью снимать сливки с настройки, но не способны защитить самих себя от собственных команд." (VII, 380) (Курсив мой — А. К.)

Но наша задача — вспомнить. Вспомнить ту огромную часть опыта и восприятия, что живет постоянно где-то рядом своей собственной жизнью, словно под панцирем противоестественной амнезии. Состояние "повышенного осознания", которое дон Хуан вызывал у Кастанеды неоднократно, связывает наш "первый лик", наше первое внимание, с углубленной областью неосознаваемых энергетических волокон собственного тела. Каждый из нас хранит в этом своеобразном «подвале» широкую осведомленность как о внешней Реальности, так и о внутренних процессах, игнорируемых тоналем. Эта область может неожиданно активизироваться и косвенно заявлять о своем существовании «случайными» поступками, неожиданными для бодрствующего сознания действиями. Как-то в разговоре о насилии и способности воина быть «неуязвимым» дон Хуан, как бы невзначай, сделал любопытное замечание. Карлос спросил, как бы дон Хуан смог уцелеть, если бы его ожидали в засаде с винтовкой, снабженной оптическим прицелом, — ведь даже «воин» не может остановить пулю. Учитель безмятежно ответил: "В таком случае я там просто не появлюсь." Завороженные приключениями мага и его ученика, мы даже забываем задать себе вопрос: "А откуда он узнал бы о такой засаде?" В другом эпизоде Карлос, во время их совместного странствия среди скал, вдруг остановился, чтобы поправить развязавшийся шнурок. А через минуту в нескольких метрах дальше по тропе случился небольшой горный обвал. ("Сила хранит вас, — сказал Кастанеда, — но вы не знаете, как.") Все можно списать на случайность. Но безупречный воин сталкивается со «случайностями» почему-то чаще, чем обычный человек. У него словно бы объявляется «ангел-хранитель» или нечто вроде спонтанно включающейся интуиции. Дон Хуан утверждает, что так работает второе внимание — наш нагуаль, наше левостороннее осознание. И недаром он называет его "притягателем шанса". Наша вторая половина, знающая обо всем гораздо больше первой, вмешивается в активность существа и направляет его, скромно обходя пороги рационального сознания. Все это — проблески, догадки, положения, до тех пор, пока не будет достигнута целостность, пока первое внимание не воссоединится с обширным психическим полем второго через особое воспоминание.