Не нужно забывать, что ранее и даже теперь, когда рациональность стала проявлять свой воинственный нрав и экспансию в переделке бытия, разум часто воспринимается человеком как бремя, как завеса и туман иллюзии, как препятствие на пути к Богу. Даже в девственные времена Экклезиаста мудрость приумножала скорбь, рассудок находился в непримиримой оппозиции к сердцу (а значит, и Богу), а потому вводил во искушение, во зло. Уродливая тень, источник сомнений, неверия, гордыни — так оценивался разум. "Ты утаил сие от мудрых и разумных и открыл младенцам", — говорил Христос, радуясь замыслу Отца. Человек тогда острее чувствовал, как разум по мере своего развития все более удаляет от нас реальность, все более выхолащивает ее, как вместе с разумом растут опасения и заботы, неудовлетворенность, скука, искусственная и нездоровая страсть. Неудивительно, что у народов с рано сформировавшейся интеллектуальной культурой, сон в разных своих ипостасях (как забытье, иллюзия, Майя) постоянно вторгается в мировоззрение. Даосы говорят о Великом Сне и Великом Пробуждении, индуисты и буддисты разворачивают сноподобную вселенную Майи, на каждом шагу намекая: виновник всех несчастий — разум. Дон Хуан, наверное, объяснил бы нам, что беспорядочное усложнение тоналя отнимало у человечества все больше энергии. Разум с нарастающей скоростью отнимал силу у восприятия, одновременно закрывая двери перед миром Реальности и употребляя свои конструкторские таланты на сотворение мира Иллюзии.
"Мы — воспринимающие существа… Однако воспринимаемый нами мир является иллюзией. Он создан описанием, которое нам внушали с рождения.
Мы, светящиеся существа, рождаемся с двумя кольцами силы, но для создания мира используем только одно из них. Это кольцо, которое замыкается на нас в первые годы жизни, есть разум и его компаньон, разговор. Именно они и состряпали этот мир, столковавшись между собой, а теперь поддерживают его. Так что твой мир, охраняемый разумом, создан описанием и его неизменными законами, которые разум научился принимать и отстаивать." (IV, 101)
Любопытно, что когда этот процесс завершился и разум обрел полную, всеобъемлющую власть, человек почувствовал зависимость от него, наркотическое пристрастие к его обманчивой ясности. Даже временная остановка разумной комплектации действительности на складе идей и понятий превратилась в пугающую аварию, угроза хаоса — в навязчивый кошмар, почти равнозначный сумасшествию: "сон разума порождает чудовищ". Таким образом, разум на протяжении веков был проклят и был воспет, построил иллюзию, но, благодаря своей активности, оказался способен многое из этой иллюзии превратить в реальность. И все же самый важный вопрос — вопрос о степени перцептуальной адекватности рационального описания мира самому бытию — остался неразрешенным. Более того, он до сих пор может рассматриваться как лежащий вне компетенции разума вообще. В пылу философской полемики чаще всего звучали крайние идеи на этот счет. Индийские майявадины и субъективный идеализм Европы предпочитали говорить о том, что разум никак не отражает подлинной Реальности, что мы замкнуты в сложной вселенской галлюцинации, не имеющей для себя никаких оснований, кроме своевольных фантазий эгоистического ума. Материалисты, увлеченные наглядной простотой и эффективностью эксперимента, пылко отстаивали если не тождественность рационального восприятия и бытия, то их безусловную, принципиальную близость, усматривая в человеческой перцепции адекватное отражение Реальности и потенциально исчерпывающее соответствие ей. Иными словами, на пути разума они не видели преград для поступательного постижения всего сущего. Разные школы, каждая на свой лад, бесконечно повторяли доводы либо тех, либо других. Пристало ли нам и дальше держаться за идеи гносеологических экстремистов? Почему, в самом деле, так легко провозглашать крайние взгляды и разве не кроется в подобной легкости научная западня? Ведь мы знаем на горьком опыте, что абсолютизация любой идеи есть всегда результат упрощения, а простота происходит не из бытия, а из нашей собственной ограниченности.
Дон Хуан, который опирается в своих размышлениях не на логические ухищрения и не на риторику схоластов, а на живой опыт расширенного восприятия, как бы поддерживает в равной мере обе точки зрения, на самом деле предлагая особенный, «магический» взгляд. Разум действительно позволяет восприятию собрать причудливую иллюзию, но он не способен творить из пустоты. Он наделен волшебным даром превращать любую данность во все что угодно: муху — в слона, гору — в мышь, и это внушает мысль о его всемогуществе. Но подлинное творчество не во власти разума. Если целью учения объявляется интимный контакт с самой Реальностью, любой вид солипсизма или материалистического снобизма — только страусиная политика, впопыхах найденное убежище. Для индейских магов ясно, что все мы в некоторой мере открыты Реальности — тональ убегает от нее лишь по форме, но не по сути (вспомните: тональ, как и нагуаль, непостижим, т. е. отчасти вне самого себя!). Нечто из мира Реальности мы воспринимаем и сознаем. Это нечто лежит вне нас и оказывает на нас постоянное, неустранимое воздействие. Собирать восприятия в картину мира способен, конечно, не только человек. Мы видим огромное множество живых форм, не наделенных разумом. Мы способны сравнить их поведение со своим собственным, чтобы найти порой удивительное сходство в реагировании на разнообразные сигналы среды. Как бы то ни было, нам приходится согласиться: — наличие общих компонентов в перцептивной картине мира у разных живых существ несомненно. Реальность действительно вторгается в нас определенными общими аспектами своего бытия, ну, а насколько талантливо и оригинально мы можем исказить ее, зависит как раз от развитости ума.
Очевидно, то общее между восприятием человека и животного, что подталкивает нас признать свой способ восприятия действительно адекватным, на самом деле происходит из общности нашей биологии, а значит, биологических потребностей. Можно сказать, что формирование определенного восприятия — это не игра случая и не каприз неведомых сил, а вопрос выживания конкретной энергетической формы в конкретной среде. "Неважно, положительным или отрицательным было значение восприятия Вселенной как мира конкретных твердых объектов, но нашим предкам этот режим восприятия был жизненно необходим… В течение множества веков мы воспринимали мир именно таким, и теперь в результате вынуждены верить, что именно таковым он и является, — миром, состоящим из обособленных конкретных предметов. (А что обеспечивает такую веру, что генерирует ее, если не разум? — А. К.)
<…> — Наш способ восприятия — это способ, свойственный хищнику, — однажды сказал мне дон Хуан. — Очень эффективный метод оценки и классификации добычи и степени опасности. Hо это — не единственный доступный нам способ воспринимать." (IX, 19–20) (Курсив мой — А. К.)
Как видим, генезис разума имел свое начало вовсе не на пустом месте. Сама биологическая форма человека заложила основу для разработки вполне определенного режима восприятия. Давление энергетического поля вызвало особый тип резонанса в биологическом субъекте восприятия не спонтанно, а в результате его длительной адаптации и благодаря его инстинкту самосохранения. Но разум сделал данную картину мира универсальной, утвердил ее единственность, ее исключительную ценность, жестко зафиксировал в качестве фундамента, на котором и принялся возводить эфемерное здание интеллектуальных грез, каждый этаж все более отрывая от почвы непосредственного восприятия.
Краеугольным камнем этой вавилонской башни, населенной суетливыми и заносчивыми призраками, явился образ «Я» — первый плод разумной социальности человека."… Когда тональ обнаруживает, насколько приятно говорить о себе, он создает термины «я», «меня» и им подобные, чтобы говорить о себе не только с самим собой, но и с другими тоналями." (IV,
135) С некоторых пор мы стали считать самосознание (сознание Я) определяющей характеристикой разумного существа. Мы знаем, как далеко завел нас этот вроде бы безобидный факт. Все отношение к внешнему миру и к себе подобным претерпело кардинальные изменения. Природа стала полем исследования и удовлетворения потребностей, стадо превратилось в социум, сила — в культ, а слабость — в комплекс неполноценности. Социальность (а вместе с нею и обременительный груз социальных потребностей, тяжкий соблазн, принуждающий следовать выдуманным идеалам и "преуспевать") — это естественный продукт взаимодействия самосознаний, структурно отражающий аппарат некоего сверхэго, в своей ненасытности заполонившего планету. В предыдущей главе мы говорили о сценариях и их роли в перцептивной ограниченности человека. Можно сказать, что сценарий — это основной структурный элемент нашего социального Я, воплощенная функция, существование которой обеспечивается предпосылками, изобретенными разумом в процессе коммуникации с другими разумами. Самоосуществление разума было бы вполне достойной целью человеческого рода, раз уж мы признаем, что именно разумность отличает нас от всего живого и наделяет неоспоримыми преимуществами. Так и полагали энтузиасты рациональности, заложившие фундамент теперешнего европейского изобилия. Но здесь есть серьезная загвоздка, которая, конечно, не приводит к девальвации самого разума, однако делает явным экзистенциальный тупик, куда нас завела господствующая тенденция развития. Проблема заключена в самой природе мышления.
