Нам никогда не узнать, преследовало ли что-то Кастанеду под видом ветра или это фокуснический трюк шамана, который, импровизируя, пытается заставить ученика воспринять хоть что-то, находящееся за пределами «острова» тональ. Так или иначе, спектакль был разыгран блестяще. Любой психолог-практик отметит, что было учтено максимальное число факторов, влияющих на перестройку восприятия: незнакомая местность, сумерки, игра света и тени, холмы, среди которых скрывается неведомо что, впечатляющий облик мага, призывающего потустороннее, его настораживающие намеки, не говорящие ничего по существу, странный ритуал с ветками и т. п. Все это, в конечном счете, разрушило основные ориентиры рационального внимания Кастанеды. Его «делание» оказалось в крайне затруднительной ситуации, и для разрешения ее пришлось максимально расширить чувствительность по всему полю восприятия (так как ориентиры утрачены), обострить внимание до возможных пределов. В таких условиях есть шанс перевести сознание в иной режим восприятия. До этого не дошло, но ветер как пункт инвентаризационного списка тоналя прекратил свое знаковое существование, он обратился в нечто — в кусочек Реальности вне нас. Долго еще «преследовал» ветер бедного Карлоса, навсегда, возможно, изменив его отношение к метеорологии.

Такими надувательствами (или не надувательствами?) первые книги Кастанеды просто переполнены. Дон Хуан отказывается их разъяснять, а через некоторое время вовсе перестает вспоминать о них. В других же случаях он предлагает Кастанеде целую кучу подробностей, заставляет запоминать сложные колдовские ритуалы, рассказывает причудливые «магические» истории

— и это тоже исчезает неизвестно куда, словно выполнив уже свою загадочную роль; сходит со сцены, чтобы больше никогда не вернуться. Первые читатели этих опусов бывали заворожены именно такими невнятными тайнами, сумрачной экзотикой чудовищных теней, колдовских зелий, фантасмагорией психоделического бреда — впрочем, как и сам автор, полагавший эти эпизоды наиболее значительным соприкосновением с миром магии.

Вероятнее же всего, дон Хуан просто знакомил Карлоса с фрагментами иных описаний мира, чтобы заставить ученика усомниться в его собственном. Для этой цели он обычно использовал забавные идеи шаманов, мрачные образы древних магов, или опирался на собственную выдумку, интуицию, сообразительность.

Вспомните хотя бы, как дон Хуан "наделяет жизнью" предметы, чтобы вызвать к ним особое отношение ученика. Описывая мир, человек обычно поступает иначе, т. е. «живое» наделяет всеми качествами бездушного вещества. По сути, маг демонстрирует знакомый тоналю процесс, но наизнанку. Предлагая Карлосу воспользоваться трубкой для курения психотропной смеси, дон Хуан говорит так:

"Первый шаг — полюбить трубку. На это нужно время." (I, 59) И в другом месте: "Трубку я получил от моего бенефактора, и за долгие годы общения с трубкой я с ней сросся. Она вросла в мои руки. Вручить ее, например, тебе, будет серьезной задачей для меня и большим достижением для тебя — если, конечно, у нас что-то получится. Трубка будет в напряжении от того, что ее держит кто-то другой, и если один из нас сделает ошибку, то она с роковой неизбежностью сама расколется, или, скажем, случайно выскользнет из рук и разобьется, даже если упадет на кучу соломы. Если это когда-нибудь случится, то, значит, конец нам обоим, о себе не говорю." (I, 57)

Так мог бы рассуждать дремучий шаман, первобытный охотник, вся жизнь которого построена на суевериях, или человек с явными отклонениями психики. Все эти магические фигурки из дерева с воткнутыми шипами, светящиеся и болтающие олени, мудрые ящерицы, посещающие далекие миры о зашитым ртом (чтобы не проболтались!) — кто будет принимать всерьез подобную ерунду! К тому же, каждый эпизод не имеет полноценного завершения, не вписывается ни в какие метафизические конструкции, оставляя впечатление злонамеренной шизофренизации как автора, так и читателя. Не забудьте также о магических кристаллах, о зернышках, наделяемых убийственной силой, и, наконец, о великолепном Мескалито, который, словно Люцифер на троне, восседает среди одержимых вассалов, творящих свои сумасшедшие ритуалы. Христианская церковь усмотрела бы здесь чудовищный грех и безусловную бесовщину. И суеверный Карлос наверняка сбежал бы из этого дома умалишенных, но, помимо любопытства, его удерживала одна странность: нигде он не сталкивался с корыстью (посюсторонней или потусторонней) — главным атрибутом зла в представлении религиозного человека. Ни золота, ни девиц не предлагали ему «демоны», никто не посягал на его "бессмертную душу" и т. д. и т. п. Да, его подвергали жестоким испытаниям, бессовестно надували — но пошло ли все это во вред? Сбегая в ужасе, он всякий раз возвращался, потому что тело его накапливало силу, делалось свободней, и телу это нравилось. Застоявшиеся образы описания мира рушились, и от этого становилось легче дышать.

Хотя людям впечатлительным (не говоря уже о педагогах) подход дона Хуана к изменению описания мира у ребенка может показаться даже изуверским. В начале третьей книги ("Путешествие в Икстлан") дон Хуан излагает свои идеи насчет перевоспитания хулиганистого и капризного мальчишки. Во-первых, ребенка должен отшлепать на виду у всех неизвестно откуда взявшийся "жуткий ублюдок", нанятый для этой цели в каких-нибудь трущобах. Здесь мальчик увидит его впервые. Все должно произойти для него внезапно и необъяснимо, как раз в тот момент, когда он начнет себя дурно вести. Ну, а после того, как ребенок станет более управляемым, его следует отвести… в морг."… Скажешь своему другу одно, последнее: пусть найдет способ показать сыну мертвого ребенка. Где-нибудь в больнице или в морге. И пускай мальчик потрогает труп. Левой рукой, в любом месте, кроме живота. После этого он станет другим человеком и никогда уже не сможет воспринимать мир так же, как раньше." (III, 446) Мы бы не стали рекомендовать этот способ воспитателям, но смысл его сводится к тому же: разрушение всех ключевых стереотипов восприятия при помощи целостного набора средств — разума, разговора и конкретно-чувственного переживания. А чтобы преодолеть довольно высокую адаптивность тоналя, надо всегда заставать его врасплох — чем угодно, хотя бы дикими воплями, как поступал непредсказуемый баловник дон Хенаро.

Кстати, существует совершенно иной способ застать тональ врасплох. Маги издавна пользовались им, заставляя учеников принимать мощные галлюциногены (как, например, мескалин, содержащийся в кактусе Lophophora). О механизме действия "растений силы" мы еще поговорим отдельно. Сейчас нам хотелось бы обратить ваше внимание на один факт, который не так уж бросается в глаза. Вспомните, как настойчиво дон Хуан добивался от Кастанеды подробных и связных отчетов о любых перипетиях его психоделических видений. Он незаметно заставлял ученика изо всех сил концентрироваться на ярких и путаных образах, исподволь вызывая в нем особое отношение к феноменам "того мира". Чем больше Кастанеда думал о них, тем реальнее становилось пережитое. Устранение пропасти между ординарным восприятием и галлюцинацией есть разрушение еще одного ключевого стереотипа. "Самое продуктивное состояние, — как-то сказал дон Хуан, — это когда мы уже ни в чем не уверены." Так приоткрывается завеса тоналя, за которой таится Непостижимое.

В свое время Кастанеда, по-видимому, и сам не понял глубины тех преобразований, которым на протяжении лет его подвергал дон Хуан. Это ясно из его ответа на вопрос корреспондента Psychology Today Сэма Кина:

"С. К.:… Являлось ли это обучением новой системе значений и соответствующего описания или же это было лишь методикой освобождения от прежней системы — для того, скажем, чтобы увидеть мир глазами изумленного ребенка?

К. К.: Здесь у меня с доном Хуаном разногласия. Я утверждаю, что он меня реглоссировал (т. е. изменил систему глосс), а он убежден, что, напротив, — деглоссировал (т. е. освободил от системы глосс вообще. — Примечания везде мои. А. К.)."