Такова его «легенда». Но разве можно скрыть свою подлинную биографию, когда за дело берутся неуемные журналисты? В свое время (1973 г.) «Тайм» провел настоящее расследование. И выяснилось следующее.
С 1955 по 1959 гг. Карлос Кастанеда (под этим именем!) обучался по курсу психологии в Лос-Анджелесском университете. Документы иммиграционной службы свидетельствуют, что Карлос Цезарь Арана Кастанеда действительно переселился в США, в Сан-Франциско. Это произошло в 1951 г. Тот Кастанеда имел рост 165 см, вес 58 кг, приехал из Латинской Америки, а именно — из Перу, где родился в древнем городе инков Кахамарке на Рождество 1925 года. Отец его был ювелиром и часовщиком, а мать — Сузанна Кастанеда Навоа — умерла, когда Карлосу было не 6 лет, а уже 24. Он провел три года в местной школе города Кахамарке, а потом семья перебралась в Лиму, где Кастанеда закончил Национальный Колледж и изучал живопись и скульптуру в Школе изящных искусств. Дальнейшая его жизнь после переезда в Америку и годы обучения в Калифорнийском университете хорошо известны. Но знакомство с доном Хуаном сильно изменило всю ситуацию. Теперь Кастанеда почти "недосягаем".
Дон Хуан учил Карлоса избегать обычного ритма в повседневной жизни. Даже пребывая в Лос-Анджелесе он, очевидно, ест и спит, когда придется, то и дело уезжая в пустыню. Однако известно, что одновременно он работает над своими рукописями по 18 часов в день. Очень умело избегает посетителей и любой публики. Никто не может быть уверен, что Кастанеда находится в определенном месте в данное время. "Карлос вам позвонит," — обещает обычно Майкл Корд, его издатель из агентства "Саймон и Шастер". Если же телефон все-таки звонит, то вы с удивлением узнаете, что абонент находится в штате Юта.
Он теперь бросил преподавать, и даже немногие его лучшие друзья ничего не знают о том, где он сейчас пребывает. Поведение Кастанеды загадочно и не поддается объяснению.
"Сила хранит вас. — сказал он как-то. — но вы не знаете, как. Сейчас я на грани и должен все переменить. Когда-то мне пришлось написать книгу, чтобы получить ученую степень, а в результате я пришел к самому сердцу магии, к немыслимым ее вершинам. Когда-нибудь я напишу свою последнюю книгу о доне Хуане — это случится. Теперь же я намерен действительно стать магом. И только смерть сможет остановить меня."
Магия — опасное слово. К несчастью, мы разучились чуять «дух» слова и прозревать многозначность символа, ибо в нашем прагматическом, обескровленном языке (как и в самом нашем мире, для которого язык лишь блеклое зеркало, где красуется этот оскопленный, утомительный разум) царствует терминология и классификация. Лишь свободный дон Хуан может позволить себе неустанно играть словами, всякий раз напоминая сбитому с толку Карлосу: "Это лишь способ говорить."
Критики Кастанеды, и даже не столько те, что тяготеют к примитивному материализму, а именно адепты "высокой духовности", обожатели Космического Разума и просветленных «учителей», презирают магию с особенной силой, из-за чего и страшатся Кастанеды, а от дона Хуана бегут, словно черт от ладана. Знание не-божественное (а вернее сказать, не-человеческое), знание пагубное, зловещее и разрушительное — вот что для них магия.
Ученый люд, конечно, не так пуглив, но столь же высокомерен. Доктор Леманн с простительной наивностью (ибо писал свой труд еще в 1900 г.) разъясняет так: "Суеверие — это теория, а магия-деятельность, являющаяся результатом такой теории… Если верят в существование демонов, т. е. низших духов, помощь которых в том, чего иным способом нельзя достигнуть, можно купить или вынудить, то вполне естественно, что в таком случае станут пробовать, нельзя ли добиться этой помощи. Всякий поступок, являющийся результатом такого мнения, есть магия." (Иллюстрированная история суеверий и волшебства. М., 1900. С. 13.)
О целях магии Леманн говорит вполне определенно, и несмотря на давность этого высказывания, прислушаться к нему стоит. Ибо и сейчас традиционное понимание магии не претерпело особых изменений: "…мы видели, что человечество всегда верило в возможность магических операций, посредством которых добивались двух целей: во-первых, стремились к познанию фактов, лежащих вне пределов обыкновенного опыта и необъяснимых общепринятыми способами; во-вторых, пытались получить власть над внешним миром, недостижимую обыкновенными средствами. Ввиду этого, с одной стороны, мы видим упорное стремление поднять завесу будущего при помощи целого ряда методов…, с другой — видим страстное стремление получить власть над материальным миром для достижения различных практических целей: лечения болезней, удлинения жизни, приобретения знатности, богатства и половых наслаждений… — вообще для всего, что близко человеческому сердцу." (Там же, с. 246. Курсив везде наш. — Прим. автора)
Как видите, магия бездуховна хота бы уже потому, что направляет основное свое усилие на блага "мира сего" — отвратительно, особенно если вспомнить, кого нарекли "князем этого мира"!
Дальше — хуже. Неожиданное сходство магии с наукой (и далеко не в лучшем смысле) находит видный английский моралист Клайв С. Льюис:
"И магия, и прикладная наука отличаются от мудрости предшествующих столетий одним и тем же. Старинный мудрец прежде всего думал о том, как сообразовать свою душу с реальностью, и плодами его раздумий были знание, самообуздание, добродетель. Магия и прикладная наука думают о том, как подчинить реальность своим хотениям; плод их — техника, применяя которую можно сделать многое, что считалось кощунственным, — скажем, нарушать покой мертвых." (Клайв С. Льюис. Человек отменяется.)
Именно такое отношение к магам было господствующим в средневековой Европе. Недаром тот же Клайв Льюис напоминает, что в пьесе Марло даже доктор Фауст — искатель чистого знания — от бесов "требовал не истины, а денег и девиц". Своеобразным итогом предложенной линии рассуждений может послужить характерное высказывание И. Ярви и Дж. Агасси: "Мы утверждаем, что магия является ложной научной теорией, не более и не менее. Это делает ее наукой. Поппер часто говорит, что мы можем быть уверены в эмпиричности и научности теории лишь после ее фальсификации. Но раз лучшая наука открыта, ложная наука может быть в лучшем случае относительно сильно рациональной. Превосходство очень сильно рациональной науки здесь и сказывается: при указанном понимании магии и науки мы предпочтем науку лишь потому, что она лучше проверяема, объясняет больше и более точно и т. п." (Agassi J., Jarvie I. C. Magic and rationality again // The British journal of sociology. 1973. Vol. 24. No. 2).
Стало быть, Карлос Кастанеда все эти годы был ведом Хуаном Матусом к освоению сверхъестественной техники, дающей власть над людьми, золотом и женскими сердцами? Он преподавал наивному антропологу науку запугивания и оболванивания, готовил приворотные зелья и обучал втыкать иголки в изображения вредных профессоров, чтобы те не подсиживали талантливого Карлоса в своем Калифорнийском университете?
Глупо и смешно. Слова делают нас слепыми и глухими, а подлинный смысл драмы человека, ступившего на край бездны неведомого, ускользает неприметно и невосполнимо.
Как же назвать ту странную дисциплину, которой отдавали жизнь невероятные индейские «колдуны», принявшие и признавшие будущего лектора-антрополога? Ведь даже строго энциклопедическое определение магии толкует все о том же: "колдовство, чародейство, волшебство, обряды, призванные сверхъестественным путем воздействовать на мир (явления природы, людей, духов)." Сюда относится хозяйственная магия (обряды вызывания дождя, обеспечения удачи на охоте), лечебная магия, вредоносная (насылание «порчи» и т. п.), магия любовная и еще многое в подобном духе.
Любопытно обратить внимание в связи с этим на некое странное «суеверие». Если просвещенные магистры и доктора относятся к магии, в основном, с высокомерным пренебрежением, то обычный носитель массового сознания ее, по меньшей мере, побаивается. Известный этнограф Э. Б. Тайлор в своей монографии "Первобытная культура" приводит целый ряд примеров такого рода страха у народов «цивилизованных» перед примитивными племенами, "владеющими волшебными силами". Кажется, сама примитивность этих племен, аморфность и иррациональность восприятия мира ("описания мира", как выражается дон Хуан) отворяют для них путь к силам, напрочь позабытым «окультуренными» собратьями.
