Вопрос Ландри Кокнара был столь же странен, сколь странным было и охватившее его волнение. Вальвер не знал, что и подумать. Помолчав, он яростно взглянул на своего оруженосца и сурово спросил:

— А почему ты меня об этом спрашиваешь?

— Потому, — ответил Ландри Кокнар уже совершенно спокойно, — что этот человек давно принадлежит мне… И я прошу вас, сударь, оставить его в живых, чтобы я мог иметь счастье убить его собственной рукой.

Слова эти были произнесены с такой ненавистью, что не только Кончини, но и Вальвер и Мюгетта содрогнулись от ужаса.

— Кончини должен умереть от моей руки, — не терпящим возражения тоном заявил Вальвер.

— В таком случае, сударь, — продолжал настаивать Ландри Кокнар, — разрешите мне сейчас занять ваше место и первым начать поединок. Если синьор Кончини убьет меня, делайте с ним все, что пожелаете.

Голос оруженосца звучал сухо и торжественно. Вальвер вновь вперил свой ясный взор в Ландри Кокнара и несколько раз покачал головой в знак несогласия. Вслух же он сказал:

— Дворянин всегда и везде идет первым. Если я буду убит, ты займешь мое место. И прекратим этот разговор. Еще одно слово — и для начала я убью тебя.

— Я признаю ваше право, — печально согласился Ландри Кокнар, — но вы скоро пожалеете, что не уступили мне свое место.

И холодно поклонившись, он небрежной походкой направился к двери, держа под мышкой шпагу своего хозяина.

Пока Ландри Кокнар спорил с Вальвером, Кончини производил странные перемещения. Как мы уже сказали, он спустился с помоста и стоял как раз возле изголовья кровати. Затем он постепенно стал передвигаться к ее изножью. Видимо, он придавал большое значение этому несложному маневру, ибо, исполнив его, удовлетворенно улыбнулся. Измерив на глаз расстояние, которое надо было преодолеть, чтобы полностью обогнуть кровать, он осторожно пошел вдоль помоста, дабы поскорее достичь противоположной стороны ложа — вернее сказать, стены у его изголовья.

Однако Вальвер не дал ему идти дальше. Повернувшись к своему врагу, он, с трудом сдерживая ярость, проговорил:

— Даю тебе слово, что Кокнар вступит в поединок только после моей гибели… если, конечно, тебе удастся убить меня. У тебя есть кинжал, у меня такое же оружие. Это будет честный бой, один на один, как и подобает мужчинам. Защищайся.

А так как Кончини не отвечал (он все еще не оставил намерения обогнуть помост), Вальвер грозно воскликнул:

— Защищайся же, или, клянусь Господом, я убью тебя!

На этот раз Кончини принял вызов и встал в позицию. Противники обменялись ненавидящими взглядами: в каждом читалось страстное желание убить соперника.

Кончини первым бросился в наступление и яростно взмахнул кинжалом. Но удар был нанесен не для того, чтобы поразить Вальвера, а для того, чтобы освободить себе проход, ибо итальянец тут же совершил виртуозный прыжок в сторону, к вожделенной стене.

Отразив удар; Вальвер отскочил вправо, так что Кончини вновь оказался один на один со своим соперником. Но Вальвер медлил с ответным ударом. Он разгадал намерение противника, и теперь в голове его тревожно билась мысль:

«Интересно, какой подлый трюк собирается выкинуть этот негодяй? Куда это он пробирается?..»

Кончини взмахнул кинжалом — так же, как в прошлый раз, чтобы получить свободу маневра. Воспользовавшись ею, он вновь прыгнул влево и, оказавшись по другую сторону кровати, начал быстро пятиться назад. Таким образом он через несколько мгновений должен был оказаться возле стены, которой касалось изголовье кровати. Наконец-то Вальвер все понял и в голове его пронеслось:

«Там есть потайная дверь, и через нее он надеется бежать!.. Если я позволю ему сделать это, я погиб, и она вместе со мной!..»

Приняв решение, он мгновенно исполнил его. Пригнувшись, он бросился на Кончини и сжал его в своих стальных объятиях.

Несколько минут Вальвер и Кончини яростно топтались на месте, пытаясь поразить друг друга. Сильные руки в смертельной хватке сдавливали противника, стремясь задушить его. Тускло поблескивали лезвия кинжалов: словно две змеи, они искали место, куда нанести свой гибельный укус. Внезапно раздался ужасающий вопль, и флорентиец упал. Упершись коленом в грудь соперника, Вальвер одной рукой сжимал его горло, а другую — с кинжалом — занес высоко вверх, чтобы нанести удар прямо в сердце.

Однако рука его не опустилась. Кинжал остановился в нескольких дюймах от груди итальянца, который, предчувствуя скорый и неминуемый конец, невольно закрыл глаза.

Увидев поверженного Кончини, Ландри Кокнар бросился к сражающимся; он прекрасно понимал, что сейчас произойдет. Это он обеими руками схватил запястье Вальвера и остановил смертоносный клинок.

Обернувшись к слуге, Вальвер яростно воскликнул:

— Дьявол тебя побери, Ландри! Ты что, хочешь, чтобы я убил сначала тебя?

— Сударь, — торжественно ответил Ландри Кокнар, — вы не можете заколоть этого человека.

— Но почему? — в бешенстве крикнул Вальвер.

— Потому что этот человек отец той, кого вы любите… той, которую вы хотите видеть своей женой, — произнес Ландри Кокнар.

Вальвер мгновенно отпустил Кончини, вскочил и даже отбежал в сторону.

К этому времени Мюгетта окончательно очнулась и, спрыгнув с кровати, остановилась на помосте, с замирающим сердцем наблюдая за ходом поединка. Услышав слова мэтра Ландри, она страшно побледнела; ноги ее ослабели, и, чтобы не упасть, она вцепилась в спинку кровати.

Над четырьмя участниками этой зловещей сцены нависла пугающая тишина.

— Ее отец! — механически повторил Вальвер, не веря своим ушам.

— Мой отец! — в ужасе рыдала Мюгетта.

— Да, ее отец, — подтвердил Ландри Кокнар.

И с упреком добавил:

— Ах, сударь, ну почему вы не позволили мне занять ваше место?.. То, что не можете сделать вы, смог бы сделать я. И мы бы навсегда избавились от нашего врага… А теперь… Силы небесные, только бы ваше упрямство не стало причиной непоправимого несчастья!..

Одэ де Вальвер опустил голову и принялся нервно теребить усы. Он понимал, что достойный Ландри Кокнар прав. Кончини-отец был гораздо более опасен для Мюгетты, нежели Кончини-влюбленный. А перед защитником девушки возникало неодолимое препятствие: не мог же он убить отца своей невесты!

Кончини был оглушен словами Ландри Кокнара. Отдадим ему должное: чувства его пришли в смятение. Стоило ему узнать, что Мюгетта — его дочь, как от его былой страсти не осталось и следа и он искренне ужаснулся приступам похоти, испытываемой им к собственному ребенку. Он стоял и украдкой поглядывал на Мюгетту: теперь, когда он узнал, что она — его дочь, ему было стыдно прямо смотреть в глаза девушке.

Всеобщее изумление, сменившееся гнетущей тишиной, длилось всего несколько секунд, но для четверых участников разыгрывавшегося спектакля секунды эти показались часами.

Наверное, они еще долго бы так простояли, но внезапно потайная дверь, к которой с таким упорством стремился Кончини, широко распахнулась и в спальню вошли две женщины.

Увидев их, Ландри Кокнар подскочил к Вальверу и, крепко сжав ему руку, безмолвно указал на ту из них, которая величественно выступала впереди своей спутницы.

— Вот мать Флоранс, — шепнул он ему на ухо, — мать вашей невесты!

— Королева-регентша! — содрогнулся Вальвер.

Указывая краем глаза на Кончини, склонившегося перед королевой в глубоком поклоне, Ландри Кокнар с неподражаемой интонацией зашептал:

— Отец и мать, обрекшие свое дитя на смерть в самый день появления его на свет… Смотрите внимательнее, сударь, смотрите внимательнее…

Вместо ответа Вальвер решительным движением взял у Ландри шпагу и прицепил ее к поясу.

Они говорили тихо, очень тихо. Однако Мюгетта услышала их. Она еще больше побледнела, глаза ее стали совсем круглыми. Она смотрела на Марию Медичи, и во взоре ее читалось неизъяснимое страдание. Она шептала про себя:

«Моя мать!.. Вот моя мать!.. И это она, моя мать, в самый день моего появления на свет приговорила меня к смерти!.. Неужели такое возможно?.. Неужели моя мать — чудовище?.. Как я могу так думать о ней? Имею ли я право так думать?… Ах, почему я и в самом деле не умерла!..»