— И все же другая жизнь возможна. Помнишь, ты принес нам ткань, и мама сшила себе платье: белое, настоящее, какие женщины носили раньше, облегающее, с открытым верхом, на бретельках, вот такое, — Эсмира показала на бедрах линию на ладонь выше колен, — ты тогда так уморительно хмурился, как будто злился. А потом обнял маму, и она заплакала.

— Та жизнь осталась в прошлом. Чистеньких не осталось. Выбрось из головы. Больше нет ни мамы, ни платьев, ни пирогов с мясом. Ты слышишь меня, Эс?

— Я слышу тебя, — Эсмира отпустила руку отца, выпрямилась, и всю дорогу до поселка они не произнесли ни слова.

Жителей согнали в один большой дом.

— Степные волки великодушны, — Эсмира вышла вперед, остановившись в трех шагах от испуганных озлобленных людей.

Многие мужчины могли бы достать ее одним прыжком, но никто не смел пошевелиться. За спиной Волчицы стояли полтора десятка Волков, и одного их вида было достаточно, чтобы держать в узде самое малое сотню.

— Наш народ дарит вам жизнь, оставляет вам дома, детей и скот. Мы заберем малое, и будем забирать малое каждый месяц. Ровно столько, сколько нам нужно, и сколько вы сможете дать. Наш народ дарит вам свободу. Там где мы — нет рабства, нет воровства и грабежей. Наш народ дарит вам свою мудрость — с этого дня в вашем поселке будут главенствовать наши мужчины. Мы оставляем вам мудреца и трех воинов. В ответ вы должны отдать нам трех мужчин, которые восполнят наши ряды и станут Степными волками.

В поселках, что добровольно вставали под руку степняков, переговоры проходили за большим столом, под звон старинных хрустальных бокалов и шкворчание мяса. Бывало, люди выторговывали себе хорошие условия. Но не всегда дело удавалось решить миром. И тогда приходилось говорить вот так, перед глазами потерявших односельчан перепуганных людей, и у них уже не было шанса торговаться.

Итог всегда был один — над поселком ставал Волк, а люди платили за спокоствие и порядок десятую долю добычи и урожая.

Когда переговоры были закончены, и люди стали потихоньку расходиться, Эсмира выскользнула незамеченной на улицу и отправилась в лагерь, к воинам. Ей выделили отличный теплый дом, но она не любила находиться в захваченных поселках, особенно в тех, где проливалась кровь.

У крайнего плетня ей пришлось перешагнуть через остывающее тело, и она невольно склонилась посмотреть, кто лежит. Это был паренек не больше тринадцати лет отроду. Уже взрослый для любой работы, но в бою еще совсем щенок. Эсмира без сомнений вышла бы против трех таких, а то и пяти. Хватило бы и сил, и выучки и, главное, опыта. Пока бы они, нерешительно переглядываясь, думали, кому что делать, она бы швырнула нож в того, что в центре, сместилась вбок, нанося удар копьем, а потом снова в бок, заходя со спины.

Лежащего на земле парнишку кто-то проткнул стрелой, скорее всего шальной, пущенной наугад, для устрашения, потому что в этом конце поселка бой не кипел, Эсмира это помнила точно. Может быть, паренек и не думал драться, а спратался здесь, в кустах, чтобы переждать сечу и сдаться? Вряд ли. Уж больно прочно сжимала его холодная рука заточенную железку, что у здешних жителей почему-то считалась оружием. А значит, хоть и боялся паренек, а все же готов был стоять до конца. Вот только стреле все равно, трус ты или мужчина. Пролетев полсотни метров, она нырнула вниз и одним только весом своим и остротой тюкнула парня в грудь, прошила рубашку и прошла между ребер. Кто из тех женщин в доме был его матерью?

Как любой степняк, Эсмира всегда была готова в путь, и сборы не заняли много времени. Мешок с вещами, приаттаченный к нему коврик-одеяло для сна, оружие, кошель и фляжка. Выйти из лагеря труда не составило, а вот в тридцати шагах из темноты выплыл ситуэт дозорного.

— Кто идет?

— Ты же видишь, Гай, это я.

— Вижу, Эс. Куда ты?

— Не твое дело. Пропусти.

— Я не могу пропустить, Эс.

— С чего бы? — в голосе дочери вождя, казалось бы, беззаботном, звякнула сталь. Немало мужчин встали бы на колени при ее звуках. Но не Волки.

— Твой отец запретил уходить из лагеря без его личного разрешения. Никому.

Можно было напомнить воину, кто встанет над народом самое большее, чем через полгода, и что дочь вождя со дня зрелости не подчинялась воинским приказам, потому что уже была женщиной. Эсмира не планировала вступать в разговоры.

— А ты останови меня, Гай. — она положила руку на рукоятку боевого кинжала. — Ты останови меня.

Дозорный, поразмыслив, отошел. Уж лучше предстать перед вождем виновным, чем всерьез драться с его дочерью.

Эсмира шла всю ночь, переходя ручьи и путая след. Хотя отец не пустится в погоню. Воинам не нужен вождь, не желающим посвятить жизнь своему народу. Да и не бывает среди Волков ушедших и вернувшихся. Ты или Волк, или мертв.

С этих пор любой из воинов народа, встретив беглянку, должен будет убить, даже если придется ради этого пожертвовать собственной жизнью.

Шагая по степи, Эсмира вспоминала все, что знала, о старых языках и именах. И вспомнила. Имя было чужое, инородное, но значение его отлично подходило ей сейчас. Рина. Затерявшаяся. Растворившаяся. Им она и представилась, когда пришлось зайти в повстречавшийся на пути поселок, пополнить запасы еды и купить новые наконечники для стрел, взамен потерянных на охоте.

Сила 3/3

Скорость 2/3

Реакция 1/3

Интеллект 2/3

*неизвестно* 2/3

Стойкость 3/3

Жабье кольцо *неизвестно*: Жизнь +1/5(неактивно), Стойкость +1(неактивно), Эффект — неуязвимость от первого урона.

Босой почувствовал укол интуиции и остановился. Ящерица-невидимка притаилась за поворотом, забившись у трубы под самый потолок.

«Где?» — одними губами спросила Рина, поднимая лук со взведенной стрелой. Точно не могли показать ни Босой, ни Зоя.

Минута тянулась за минутой. Невидимка вжималась в стену, уверенная, что остается незамеченной, и стоит врагу пройти еще несколько шагов — ее удар будет мгновенным и смертельным.

Рина потянулась к карману вещмешка и достала спички. Самые настоящие спички, но не изготовленные сто лет назад и давно потерявшие способность зажигаться и гореть, а новые, сделанные Грачом из пропитанных желтоватой серой лучин. Спички безбожно дымили, но дело свое делали даже лучше старых, созданных только для того, чтобы вспыхнуть и поджечь что-то небольшое. Из спичек Грача можно было хоть из самих костер сложить, если конечно у кого поднимется рука сжигать ради яркого, но недолгого огня столь дорогие и редкие вещи.

Лучина разгорелась. Охотница бросила ее вперед, в лужу под трубой. Пропитанная древесина отчаянно задымила. Дым поднялся под потолок и окутал тело невидимки, обрисовав его контуры. Тетивы девушек тренькнули почти одновременно. Зоя опоздала с выстрелом лишь на мгновенье, но и ее стрела достигла цели, впившись в место, где задняя лапа чудища соединялась с телом, и ороговевшая шипастая шкура была мягкой и нежной.

Как Босой и предполагал, невидимость ящериц работала также, как и у Ласки. Едва потревоженное, чудище сразу же проявилось и стало обычным воином, и даже слабее, потому что любая новая способность слегка ослабляла остальные.

Пронзенное двумя стрелами чудище заметно потеряло в напоре, и справиться с ним удалось без труда. Разбив поверженному врагу голову, Босой поднял из лужи больше чем наполовину прогоревшую спичку.

— Сколько у тебя еще таких?

Рина задумалась, словно вспоминая. Босой понимал ее — тратить драгоценный, наверняка не даром доставшийся запас девушке не хотелось. Цели, конечно, стояли перед отрядом большие, стоящие и не такого, но Рина резонно могла сомневаться, что это и ее цели тоже. Ни о доле в добыче, ни о перспективах остаться в отряде ловчего речи до сих пор не заходило. Да и хотела ли этого сама девушка? Может быть до сих пор она считала себя частью группы Роя и планировала в нее вернуться? Или видела себя уже далеко и от подземелий, и от церкви, свободной от обязательств и неприятных воспоминаний?