При виде европейца ничто не сломит упрямства желтолицего, ничто не умерит его жажды наживы. Гордый до бешенства, вороватый до гениальности, жадный до подлости, он умеет, ежели дело идет о его выгоде, становиться угодливым до тошноты; у него одна цель — нажиться во что бы то ни стало, любым путем, пусть даже придется исполнять самую грязную, самую унизительную работу. Деньги для азиатов действительно не пахнут.

Но погодите, дайте только китайцу набить мошну — и вы станете свидетелем любопытного перевоплощения. На следующий же день поведение этого забитого лакея изменится. Пользуясь поддержкой своих соотечественников, кишащих, как насекомые-паразиты в Австралии и в особенности в Северной Америке, он становится важной персоной, занимается ростовщичеством, стяжательством, целые страны ставит под вырубку и качает их богатства через собственные дренажи. Вот когда наступает звездный час для его высокомерия!

Белый хорошо относится к китайцу? Это по слабости. Был к нему благосклонен? Боялся. Вел себя с ним как с равным? Тем и заслужил презрение. Варвар, еще недавно говоривший о всеобщем братстве, теперь осознает свою ошибку — над ним поглумились, его унизили и обобрали!..

Когда имеешь дело с китайцем, не следует строго соблюдать принципиальные договоренности и условия. Что ему его честное слово и подпись под контрактом? У него одно на уме: лишь бы увильнуть от своих обязательств, в особенности если работодатель — человек миролюбивый.

Горе тому, кто на самом деле не очень силен! [266] Эти жалкие попрошайки, собравшись скопом, способны совершить убийство! Убить белого? Благое дело! Но при условии — обделать дельце надо так, чтобы ни сейчас, ни впредь никто не подкопался. Таким образом, европейцу, волею случая очутившемуся в обществе желтолицых, следует быть более сильным и держать ухо востро.

Китаец — человек действия, он уважает только силу.

И не вступайте с ним в дискуссии, не пытайтесь убедить его в своей правоте. Смело наступайте, иначе он вас перехитрит, ведь водит он за нос наших дипломатов. Так и вас, подхваченного силой инерции, он загонит в такую ловушку, о которой по простоте душевной вы и не подозревали. И это прекрасно понимал адмирал Курбе [267] и, если бы его не связывали приказы некомпетентных лиц, совершенно игнорирующих натуру сынов Поднебесной империи, вся плачевная Тонкинская эпопея закончилась бы в нашу пользу.

Но вернемся к китайским кули господина Синтеза. Если с ними плохо обращались — при перевозке на кораблях факт нередкий, — они норовили в пути или по прибытии на место поднять бунт. Если же гуманные капитаны обращались с ними хорошо, попытки бунта учащались. Кули неизменно побаивались человека решительного и уважали его тем больше, чем жестче он к ним относился, добряка же они презирали и считали мокрой курицей. Вот откуда — решетки в грузовых отсеках, раздвижные панели, артиллерийские орудия и пулеметы, предназначенные для усмирения бунтовщиков.

Но, несмотря на все предосторожности, бывали случаи, когда бунтовщики, обманув бдительность матросов, ломали решетки и, перебив малочисленный или слишком доверчивый экипаж, захватывали корабль. Анналы мореходства полны ужасающих драм и сцен, которые невозможно описать пером и в которых свирепая изобретательность этих палачей брала верх.

Сорок человек, составлявших команду «Инда», давно были прекрасно осведомлены на сей счет, и каждый себе пообещал, что будет смотреть в оба, хотя поведение азиатов оставалось пока со всех точек зрения безукоризненным. «Инд» шел в паре с «Годавери», и в случае тревоги тот мог оказать ему действенную помощь.

Корабли последовали тем же курсом, каким прибыли к атоллу, — он был тщательно отмечен в лоциях капитана Кристиана. Но несмотря на математическую точность расчета расположения рифов, навигация все равно была трудной.

На малых парах корабли продвигались по местности, напоминавшей причудливую вырубку дубового леса, где коралловые пни то торчали над самой поверхностью воды, то были скрыты зеленоватыми волнами. Разумеется, пройти таким образом большую дистанцию они не могли, но элементарная осторожность повелевала двигаться медленно в столь опасной местности было бы безрассудством плыть иначе. На ночь становились на якорь.

Кораблям понадобилось почти двое суток, чтобы достичь Большого Барьерного рифа. Капитан Кристиан, желая как можно скорее запастись свежими продуктами, на второй день свернул на юго-запад, желая пройти коралловую стену через ворота, ведущие в бухту Принцессы Шарлотты. Этот тонкий маневр прошел без сучка без задоринки. Вскоре оба корабля обогнули мыс Мелвилла и взяли курс на Куктаун — первый город близ шпиля Йорка, которым заканчивается Северная Австралия.

Девушка, до сих пор уединявшаяся в своих покоях, вышла в сопровождении прислужниц и села на полуюте возле элинга, чтобы полюбоваться открывшимся чудесным видом.

Судно, оставив позади все препятствия, быстро заскользило по гладким водам пролива, отделяющего Великую стену от континента. Вот и шпиль на мысе Мелвилла — пирамида, сложенная из валунов, похожих на каменные ядра. Коса из красного коралла, всего на несколько сантиметров выступающая из воды, напоминала ковер, по которому, бесстрастные и задумчивые, прохаживались пеликаны. Рядом с этими сосредоточенными рыбаками, фрегаты [268] с их огромными крыльями отдыхали от странствий в открытом море, неловкостью движений подчеркивая, что суша им непривычна. Стаи зеленых голубей реяли в небе или, вспугнутые с островков, где находили вдоволь корму, взлетали и смешивались с крикливыми чайками, норовившими догнать и заклевать их.

За кормой судна, бесстыдные, словно наглые попрошайки, и подслеповатые, как кроты, стрелой проносились большие акулы. Длиной четыре-пять метров, сильные, мускулистые, ловкие, эти опасные хищники являлись в сопровождении черно-белых полосатых рыбешек, которых называют рыбка-лоцман. То ли потому, что они, как утверждают, служа г разбойникам собакой-поводырем, то ли по какой другой, до сих пор ускользавшей от проницательности натуралистов причине, акулы и рыбки-лоцманы сосуществуют в добром согласии. Часто наблюдают, как полосатая рыбешка плывет, буквально вплотную прижавшись к жуткой пасти чудовища, а акула, всегда голодная до такой степени, что может вцепиться даже в своего сородича, никогда не берет на зуб своего маленького попутчика.

Пролив сужался. Корабли приближались к континенту. О левый борт сильно бились волны; с правого был виден крутой берег, поросший гигантскими эвкалиптами, с бледно-зеленой пыльной кроной, чей аромат доносился на корабль береговым ветром.

Сейчас «Инд» и «Годавери» находились менее чем в одном кабельтове от берега. Стаи ярко окрашенных попугаев взлетали с пронзительными криками, а занятые рыбной ловлей местные жители спешили на своих лодках из древесной коры укрыться в промоинах изрезанного берега.

Корабли, быстро миновав острова Ховика, а затем заливы Флаттери и Бэдфорд, бросили наконец якоря в гирле реки Эндиэйвор, где находился городишко Куктаун, расположенный на 16° южной широты и 143° 30' западной долготы; совсем недавно основанный город уже насчитывал не менее десяти тысяч жителей, из них — восемь тысяч китайцев. Это был настоящий уголок Китая, перенесенный на Австралийский континент, с его причудливыми домами, с его sui generis [269] запахом, с его вошедшей в пословицу грязью, с его раскосыми желтолицыми жителями.

Куктаун — один из главных портов, куда прибывали китайцы. Отсюда они растекались по золотоносным районам Квинсленда [270], поражая, как проказой [271]; всю Австралию.