Мы с Ваней посмотрели на него вопросительно.

— Например? — спросил Ваня нерешительно.

— Например, почему Катерина резко села, хотя утверждает, что ее сковал ужас, и она не могла пошевелиться? Или как этот капюшон умудрился одновременно душить ее и держать за локти?

Я задумалась. Я напрягала память, как могла, но чувствовала, как что-то ускользает от меня, какая-то мелкая деталь, скорее всего незначительная. Моя память была наполнена парализующим ужасом и единственное, что я помнила отчетливо — это пустое лицо и серые морщинистые лапы…

— Я не могу вспомнить, — еле слышно сказала я. — У меня такое ощущение, что что-то было, но этот… страх мешает мне думать.

— Хорошо. Это мы пока отложим. А теперь, я думаю, пришло время задать вам главный вопрос, — Степан Пантелеевич выглядел чрезвычайно серьезным.

Мне стало как-то не по себе. Я оглянулась на Ваню, но встретив его сочувственный взгляд, быстро отвела глаза.

— Зачем вы приехали в Васильки? — спросил Орлиный глаз, глядя на меня с пристальным вниманием.

— Но я… — пробормотала я. — Я же вам говорила. Отдохнуть, расслабиться, повидать старых друзей…

— И все? — голос Степана Пантелеевича был почти обвиняющим.

— Нет, — решившись, выдохнула я.

— Ага, — удовлетворенно кинул Орлиный глаз.

Я старалась не смотреть на Ваню, но все равно чувствовала на себе его удивленный взгляд. Орлиный глаз молчал, я тоже.

— Ну хорошо, — произнес он, наконец. — В ответ на ваше признание я тоже кое в чем признаюсь.

Воздух в комнате вдруг стал таким наэлектризованным, что я почти слышала треск разрядов.

— Если бы вы не появились у меня… в тот день, то на следующий день я бы сам к вам поехал.

Я молча ждала продолжения.

— Видите ли, ваша бабушка, Екатерина Андреевна, кажется, хотела вам что-то через меня передать.

— Кажется? — я не удержалась от восклицания.

Он кивнул.

— В этом месте я должен спросить вас…

Степан Пантелеевич посмотрел на меня, на Ваню, потом снова на меня. Я поняла суть его немого вопроса.

— У меня нет секретов от Вани, — быстро произнесла я. — То есть… теперь не будет.

— Понятно. Пожалуй, имеет смысл рассказать обо всем подробно, — сказал Орлиный глаз. — Однажды весной, если быть более точным, в апреле, я приезжал в Васильки. Нужно было кое с кем встретиться и запастись продуктами. Заодно я решил навестить вашу бабушку.

Я напряженно слушала.

— Сначала она мне показалась такой же, как всегда — спокойной, приветливой… Но потом я заметил в ее глазах то ли тревогу, то ли беспокойство. Когда я осторожно поинтересовался, все ли в порядке, она меня уверила, что все хорошо. Но позже, когда я собирался уходить, она меня остановила со словами: «Подожди, пожалуйста. Я хочу кое о чем тебя попросить». Было заметно, что она разволновалась. «Помнишь мою внучку, Катеньку?», — спросила она. «Прекрасно помню», — ответил я. «Я хочу, чтобы ты передал ей…». Тут она замолчала и задумалась. «Не знаю, как это лучше сделать, — произнесла она через некоторое время. — Я совсем не готова… Надо было раньше обо всем подумать». Я молча ждал продолжения и вскоре оно последовало, причем довольно неожиданное. «Если бы тебе нужно было спрятать в доме что-то ценное, так, чтобы никто чужой этого не нашел, а тот, кто должен найти, нашел без особых проблем… как бы ты поступил?» «Придумать тайник на самом деле не так уж и сложно, — сказал я, не показывая удивления. — А чтобы его нашел тот, кто должен, нужно оставить какой-то знак. Намек или указание. Во всяком случае, так делали в приключенческих книжках, которые я читал в детстве». «Точно! — воскликнула она. — Я тоже читала такие книжки. Указание… Какое же может быть указание, если я сама не знаю… Да. Васильки. Пусть это будут васильки. Передашь это моей внучке Катеньке, когда ей исполнится двадцать один год».

Тут уж я не на шутку встревожился. «Что случилось? Ты плохо себя чувствуешь?» — спросил я. «Да нет, — рассмеялась Екатерина Андреевна, — как ни странно, я чувствую себя замечательно. Спину не ломит, ноги не крутит, хотя давно пора, в моем-то возрасте». «Тогда в чем дело? — не отставал я. — Что может помешать тебе самой сказать Кате все, что ты хочешь?» Екатерина Андреевна пожала плечами: «Вдруг что-нибудь помешает. А я хочу быть уверена, что Катя узнает то, что должна узнать». «Знаешь, Катерина, — я пустил в ход самый решительный аргумент, — Федор, не задумываясь, оторвал бы мне голову, если бы узнал, что я оставил тебя в такой ситуации, не выяснив в чем дело». Тут уж она сдалась. «Скорее всего, все это… ничего не значит. Просто мне будет спокойнее, если я буду знать, что Катя в свое время все узнает». «Что ничего не значит?» — спросил я. «Мои сны, — ответила Екатерина Андреевна. — Мне всегда снился Федор, с тех пор, как его не стало. Я всегда шла к нему, но, когда оставалось всего несколько шагов, он качал головой, улыбался, и уходил. Или просто исчезал. А я просыпалась в слезах. — Она помолчала несколько секунд. — А в последние дни, вернее, ночи, все изменилось. Он больше не уходит. Он берет меня за руку, обнимает, и я чувствую себя такой счастливой и такой безмятежной, как в восемнадцать лет». Я был растерян и не знал что сказать. «И ты решила, что этот сон означает…» — начал я. «Это очень хороший сон, — сказал Екатерина Андреевна. — Что бы он ни означал, я хочу, чтобы он сбылся». После своего рассказа она снова стала веселой и оживленной, как обычно. «Наверное, тебе лучше выбросить все это из головы», — сказала она, когда я уходил, — мало ли, кому что снится». Но я не мог… А через три дня у Екатерины Андреевны случился сердечный приступ.

Я молчала, стиснув зубы и опустив глаза. По щекам катились слезы. Я чувствовала, что мои губы начинают дрожать все сильнее и сильнее, и я не могу больше сдерживаться… Я закрыла лицо ладонями и разрыдалась. Ваня сел поближе ко мне и гладил меня по спине, шепча, что все будет хорошо. В перерыве между рыданиями я услышала, как скрипнула дверь. Степан Пантелеевич деликатно вышел.

Когда рыдания исчерпали себя, я поняла, что мне стало легче. Напряжение сегодняшней ночи понемногу начало меня отпускать. Я даже задумалась о том, как я выгляжу. Наверное, ужасно.

— Мне нужно… в ванную, — пробормотала я и выскользнула из комнаты.

Так и есть. Нос красный, глаза еще краснее, все лицо распухшее и бесформенное… Вот где настоящий ужас. Я минут десять погружала лицо в холодную воду, после чего снова посмотрела в зеркало. Краснота не исчезла, но лицо более или менее вернулось к нормальным очертаниям. Что ж, надеюсь, у моих собеседников крепкие нервы.

Когда я вернулась в кабинет Степана Пантелеевича, Ваня поднялся мне навстречу и усадил меня на диван, а Степан Пантелеевич снова принес свежий чай.

— Спасибо, — сказала я.

— Пожалуйста, — отозвался он. — Насколько я знаю женщин, вы сейчас чувствуете себя гораздо лучше и можете рассказать…

— Да, — кивнула я.

И рассказала. О найденном письме, о своих бесплодных поисках, о звонке Эмме Константиновне…

— Так, так, так, — Степан Пантелеевич постукивал пальцами по столу.

Ваня почему-то отводил глаза. Мне было немного неловко.

— Надеюсь, вы понимаете, — сказал Степан Пантелеевич, — что в свете сегодняшних признаний все произошедшее приобретает вполне определенное значение?

— Что? — нет, я не понимала.

Степан Пантелеевич перевел взгляд на Ваню. Тот кивнул.

— То есть вы не знаете, о чем она говорила? — задала я мучивший меня вопрос.

— Я передал вам наш разговор довольно точно.

— Остается выяснить, — сказал Ваня, — кто мог знать об этих… спрятанных вещах.

— Это будет непросто, — добавил Степан Пантелеевич.

Наконец до меня дошло, что они имеют в виду. Конечно. Это же очевидно. Что-то я сегодня туплю…

— Так, значит, кто-то пытался выжить меня из дому, чтобы завладеть сокровищами?! — воскликнула я.

— Этот вывод напрашивается сам собой, — произнес Степан Пантелеевич.