А стать самым первым, самым известным, таким, о котором все говорят, на кого с любопытством оглядываются на улице, Костюнчику очень хотелось. По существу, ему было безразлично, в чем стать первым: в фехтовании, боксе, цветной фотографии или ботанике, только бы первым.
Шкафы в комнате Костюнчика были забиты книгами, рассказывавшими о смелых, энергичных людях, которые ставили перед собою высокие, благородные цели и боролись за достижение их. Это были книги о людях большой мечты и сильной воли. Таким людям были не страшны никакие препятствия и лишения. Даже физические мучения и сама смерть не могли сломить героев. Костюнчик хотел быть похожим на них. В мечтах он часто воображал себя то Спартаком, то Гарибальди, то Степаном Халтуриным. Он то вместе с профессором Трухановым спускался в недра земли, то, стоя на перекинутых через седло стременах, с клинком в руке вел в смертельную атаку на белые полки кипящих от ненависти кочубеевских конников.
Все невзгоды, переживаемые героями книг, не страшили юношу. Он был убежден, что с легкостью перенес бы любые невзгоды, попади он в такие же условия. Костюнчик часто размышлял о том, учился ли Кочубей виртуозной езде на горячих лошадях или это у него прирожденное. С год тому назад на даче он попробовал ездить верхом на смирной хозяйской лошаденке. У хозяина нашлось даже старое, ободранное, но все-таки настоящее военное седло. И вдруг в настоящем, военном, описанном во многих книгах седле Костюнчик почувствовал себя очень неудобно. У лошаденки был добродушный характер и спокойный неторопливый шаг. Костюнчику же казалось, что она нарочно подпрыгивает на ходу, чтобы доставить всаднику побольше неудобств. «Может быть, когда лошадь побежит, будет лучше», — подумал юноша и, выехав за околицу, принялся изо всех сил нахлестывать клячу концом ременного повода. «Эх, жаль, шпор нет, а то бы я ей показал», — с сожалением подумал он. Однако лошаденка и без пришпоривания послушно потрусила стариковской неходкой рысцой. Вцепившись обеими руками в переднюю луку и вспоминая, что во всех прочитанных им книгах всадники сжимали ногами бока лошади, Костюнчик проехал с километр рысью. Сжать ногами бока лошади он так и не смог. Ноги сразу же устали и начали ныть. Обратно он вернулся шагом, испытывая горячее желание идти пешком и вести лошадь в поводу. Если бы не соседские мальчишки, он так бы и сделал. Но он боялся насмешек. А когда во дворе Костюнчик слез с седла, ноги окончательно отказались служить ему. Два дня после этого провалялся он в постели, поднимаясь только за тем, чтобы поесть, и то присаживался осторожно, на краешек стула. Больше Костюнчик не сделал ни одной попытки поехать верхом.
Осенью, вернувшись в школу, он несколько раз с небрежным видом говорил, что летом много ездил верхом, и азартно принимался толковать о шенкелях, тренчиках и прочих вещах, имеющих отношение к верховой езде. Однако на ребят это не производило никакого впечатления. Летом многие побывали в деревне и ездили верхом. Некоторые даже честно признавались, что не знают, где у седла тренчик и для чего он нужен, так как, гостя летом у родственников в колхозах, ездили на лошадях без всяких седел.
Костюнчик доучился до девятого класса, а обещанное матерью выдающееся положение все не приходило. Среди своих сверстников он всегда отличался примерным поведением. В первых классах он никогда не принимал участия в мальчишеских играх, нередко кончавшихся междоусобной дракой. И не моральные принципы удерживали его от участия в междоусобицах, а простая боязнь получить затрещину от более смелого противника. Его штанишки и рубаха всегда были чистыми и целыми. На них никогда не было ни пятен, ни дырки — следов отчаянного штурма забора, ограждавшего стадион или фруктовый сад. В старших классах Костюнчик был неплохим учеником, но и только. Даже в шахматы его постоянно обыгрывали самые слабые шахматисты школы. На уроках физкультуры он с трудом дотягивался до «удочки». Втайне Костюнчик завидовал многим своим одноклассникам. Не раз он думал про себя: «Почему Непринцеву все удается? На турнике «солнышко» классно кружит и по математике первый. Учителям он иногда даже дерзит, и все ему за так сходит. Любимчик. Ни с кем не считается. Комсорг Васька Симкин даже боится его, юлит. Все ребята с ним заодно. И чего они нашли в этом Игоре?»
Учился Костюнчик в общем неплохо. Посредственную оценку имел только по физкультуре. Дисциплину не нарушал. Комсомольские поручения выполнял добросовестно. Правда, давали эти поручения ему очень редко. Никогда ни с кем он не ссорился, не спорил. И все-таки Костюнчик видел, что если завтра он уйдет из школы, никто из одноклассников об этом не пожалеет. Такое отношение товарищей по учебе задевало болезненно самолюбивого, замкнутого юношу.
Анна Павловна боготворила Костюнчика, и у нее он ни в чем не встречал отказа. Отец держался с ним как старший товарищ. Правда, полковник Турин большую часть своего времени проводил в штабе или в разъездах по гарнизонам. В те же дни, когда полковник был дома, семья в полном составе собиралась только за обеденным столом.
Костюнчик неодинаково относился к отцу и матери. Мать он любил, но не уважал, хотя и сам не понимал этого. Зная, что ни в чем не встретит у матери отказа, он умел использовать эту слепую любовь. Костюнчик был уверен, что стоит ему приласкаться к матери, и она сделает все так, как он хочет. Обычно Костюнчику не хватало «карманных денег», и самым надежным источником их была Анна Павловна.
Правда, и отец мало в чем отказывал сыну. Но здесь нужна была другая тактика. С отцом Костюнчик должен был говорить, «как мужчина с мужчиной», и обосновывать свою просьбу убедительными доводами. Нужно сказать, что он умел это сделать неплохо. Все дорогостоящие вещи, вроде фехтовального набора, фотоаппарата, микроскопа, подарил сыну Петр Фомич. Такими увлечениями Костюнчика полковник был очень доволен. Сильно занятый по службе, Турин не интересовался успехами сына в фотографировании, фехтовании или радиоделе. Кроме того, у него с женой давно уже было договорено, что за воспитанием сына должна следить мать.
Костюнчик был очень доволен этим разделением и не тяготился опекой матери. Отца он побаивался, относился к нему с уважением. Правда, к этому уважению у него примешивалась некоторая доля недоверия. Иногда, видя отца в парадном мундире, при всех орденах, Костюнчик задумывался: «Наверно, папа на фронте был совсем другим: смелым, решительным. Боевые ордена за так себе не дают. А сейчас он даже с мамой всегда соглашается». Слишком уж не вязалось понятие о героизме с добродушным и немного педантичным человеком, каким был Петр Фомич в домашней обстановке.
К чести полковника Турина надо сказать, что он почти никогда не говорил о своих личных подвигах. Зато Костюнчик слыхал много рассказов о героизме боевых товарищей отца. Особенно любил Петр Фомич рассказывать о своем большом друге, «настоящем офицере», как всегда подчеркивал он, о полковнике Александре Лобове. В доме Туриных Лобов бывал несколько раз, но почему-то больше любил сидеть с Петром Фомичом в его кабинете, чем в столовой. Костюнчику казалось, что друг отца посматривает на него с насмешливым недоумением, словно удивляясь, что у его старого друга имеется такой сын.
— Мама, — просительно заговорил Костюнчик, входя вместе с Анной Павловной в столовую, — дай мне немного денег.
— Костюнчик! — горестно всплеснула руками Анна Павловна. — Ведь позавчера я дала тебе пятьдесят рублей.
— Ну и что? Подумаешь, пятьдесят рублей. Юрке Зарифову отец дает по двести рублей каждую субботу.
— Отец Юры министр. У него больше денег, — слабо сопротивлялась Анна Павловна.
— Видишь ли, мама, — солидно заговорил Костюнчик, — мы ведь уже взрослые. У нас в классе большинство ребят получили паспорта. Вот мы и хотим отметить это — собраться, попеть, потанцевать, и чтобы угощение было.
Мать растроганно посмотрела на сына. И в самом деле, по существу, это уже мужчина. Ростом выше отца и матери. «В деда пошел, — умиленно думала Анна Павловна. — Плечи узковатые, но с возрастом, когда возмужает, раздадутся.
