— У меня отличная память, — оживился Гурин, почувствовав, что чем-то угодил майору. — Я не спутаюсь.

— Неужели ты не догадывался, что попал в руки негодяя, что стал пособником бандитов? — с укоризной сказал Кретов.

Костюнчик снова залился слезами. Да, конечно, он догадался об этом, но совсем недавно. Он догадался после того, как погиб Юрка Зарифов и еще когда ограбили Арских. О том, что у Арских много денег, Жорка узнал от Костюнчика, а самому Костюнчику это стало известно от мамы. Анна Павловна была постоянной покупательницей у Алевтины Моисеевны. А окончательно убедился в том, что Жорка бандит, Костюнчик лишь тогда, когда Мухаммедов приказал ему воровать оружие в знакомых офицерских семьях.

Кретов перестал записывать показания. Посмотрев презрительно на заплаканного Гурина, он резко спросил:

— Зачем ты врешь?

— Честное слово, не вру…

— Врешь, — отчеканил Кретов. — Уже тогда, когда тебе рассказали о поножовщине на малине, когда тебя самого привели на малину, ты понял, что связался с бандитом. Так ведь?

Костюнчик молчал, уставившись в пол глазами.

— Почему ты тогда не пришел к нам и не рассказал обо всем?

— Боялся, — почти шепотом ответил Костюнчик.

— Кого?

— Пахана.

— Кого-о? — переспросил Кретов. Полковник резко встал с кресла и начал ходить по комнате.

— Пахана, — еще тише ответил Костюнчик. — Вы знаете, он какой! Сразу убивает. Ведь Юрку Зарифова сам Пахан застрелил.

— Кто это тебе сказал?

— Жорка.

— А кто такой Пахан? Где он живет?

— Не знаю.Я его ни разу не видел.

— Так чего же ты боялся? Может быть, никакого Пахана нет. Выдумали, чтобы тебя пугать.

— Что вы? — удивился Костюнчик. — Его все боятся. Даже Косой, даже Жорка… А он Пахана часто видит.

Как ни бился Кретов, Гурин ничего больше не смог добавить к своему сообщению о таинственном Пахане. Он действительно знал очень мало об этом хозяине преступного мира. Когда протокол был прочитан и подписан и вновь расплакавшийся Костюнчик уведен из кабинета, Голубкин подошел к столу и бегло просмотрел показания.

— Да, — сказал он, отодвигая протокол допроса в сторону, — взяли мы пока что пескарей, а щука гуляет на свободе.

— Не могу припомнить, кто такой Пахан, — признался Кретов.

— Это не кличка, — ответил Голубкин. — Кличка у него Каракурт.

— Каракурт? Не встречал.

— Он здесь лет десять, даже больше, не показывался, старый шакал. Если мы его упустим, то он много дел натворит в другом месте, пока его нащупают. Нужно добиться, чтобы Мухаммедов назвал, где и под какой фамилией живет Каракурт.

— Судя по показаниям Гурина, ограбление Арских — дело рук Мухаммедова, — напомнил Кретов. — Арских грабили двое. Молодой играл подчиненную роль. Всем распоряжался старый бандит. Не с Каракуртом ли Мухаммедов грабил Арских?

— Возможно, — согласился Голубкин. — У Арских взяли только деньги. Сколько там было?

— По показаниям старухи — двести двадцать четыре тысячи, по показаниям супругов Арских — пять тысяч семьсот шестьдесят рублей, облигаций пятнадцать тысяч и золотые часы, — доложил Кретов.

— Врут твои супруги, — рассмеялся Голубкин. — Наворовали четверть миллиона и боятся, как бы их не посадили за такое «сбережение». Прибедняются. Да, за четвертью миллиона Каракурт, конечно, сам пойдет, ни с кем делиться не будет. Иди, допрашивай вторично Мухаммедова. Пусть выкладывает все до конца.

— Я считаю, что надо дать очную ставку Мухаммедову и Арским. Если, конечно, Жорка упираться будет.

— Можно, — разрешил Голубкин. — Только вызывай вначале старуху.

— Есть, — поднялся Кретов. — Разрешите выполнять?

— Иди, — разрешил Голубкин. — А мне, брат, сейчас предстоит пренеприятная вещь, — и, встретив вопросительный взгляд Кретова, разъяснил: — Полковника Гурина придется обухом по лбу огреть. Боевой офицер, честный человек, а растяпа. Сына проглядел.

Петр Фомич был в превосходном настроении. Он шел по длинному коридору второго этажа штаба округа, а внутри у него все пело. Хотелось по-мальчишески вприпрыжку пробежать длинный коридор или здесь же, на поскрипывающем паркете, лихо, с присвистом пройтись вприсядку. На вопросы встречавшихся ему офицеров о том, как идут дела, полковник хмурился и голосом, в котором слышалось радостное торжество, отвечал:

— Идут помаленьку. Сегодня генерал армии одобрил.

— Поздравляю! От всей души поздравляю, — жал руку спрашивавший и затем добавлял: — Ну, так значит, с тебя причитается! — Или: — По этому поводу следовало бы…

Полковник Гурин, улыбаясь, соглашался с тем, что с него «причитается» и «следует», и что в ближайшее время все это будет проделано.

Все офицеры штаба знали, что полковник Гурин на основе своего боевого опыта, полученного на фронтах Отечественной войны, разрабатывает одно тактическое положение. Оно было оригинально, ново, шло вразрез с существовавшей в этой части традицией, вызывало много споров. И вот сегодня командующий округом, полководец, о котором с любовью говорят советские солдаты и офицеры, и имя которого с ненавистью вспоминают враги, ознакомившись с работой полковника Гурина, одобрил ее. На ближайших окружных учениях новое положение Гурина будет проверено на практике. Полковник Гурин уверен, что он прав, что рожденное им новшество, пусть хотя и не намного, но усилит мощь родной армии, что ближайшие учения докажут жизненность и справедливость его нововведения.

Войдя в свой кабинет, Петр Фомич замурлыкал себе под нос веселый мотивчик. Мелодия, в которой он изливал обуревавшие его чувства, напоминала одновременно бравурный марш и фривольные куплеты оперетты. Полковник не отличался тонким слухом и знал это. Лишь наедине с самим собою, и то очень редко, он решался напевать. Потирая руки, Петр Фомич сел к столу и, заканчивая свою необычайную мелодию, с особенно патетическим подъемом «бам!.. бам!.. бам!..» ударил ладонями по столу. Сейчас он по уши закопается в дела.

Но звонок телефона помешал заняться любимым делом. Незнакомый мужской голос спросил:

— Могу я говорить с полковником Гуриным?

— Я полковник Гурин, — ответил Петр Фомич. — Слушаю вас.

— Товарищ полковник, с вами говорят из уголовного розыска, — сообщил голос из трубки.

— Мы просим вас приехать в уголовный розыск к полковнику Голубкину.

— Полковник Голубкин? — удивленно и даже с оттенком иронии переспросил Гурин. — А зачем собственно я ему понадобился? Может быть, можно поговорить по телефону? Я очень занят.

— Дело касается вашего сына, Константина Гурина.

— А что с ним? — встревожился полковник. — Где он сейчас?

— У нас, — сообщил собеседник. — Взят под стражу.

— Что за глупости?! — удивился и одновременно рассердился полковник. — Что мог наделать мальчишка? Вечно эта милиция…

— Свое мнение о милиции вы сообщите полковнику Голубкину лично, — перебил Петра Фомича голос из трубки. — Он вас ожидает через полчаса.

Раздались короткие гудки. Полковник растерянно посмотрел на телефонную трубку, зачем-то подул в рожок микрофона, сказал: «Алло! Алло!» — и механически повесил ее.

«Что же, собственно, произошло? — соображал он. — Может быть, мистификация? Какой-нибудь дурак изощряется в остроумии?» Но что-то подсказывало полковнику, что это не мистификация. Гурин вытер сразу вспотевший лоб, хотел позвонить жене, но раздумал. «Не стоит волновать. Съезжу сам, разберусь». С сожалением заперев подготовленные для работы материалы в сейф, полковник пошел доложить дежурному о необходимости отлучиться с работы.

Голубкин приветливо встретил полковника Гурина, но Петр Фомич не был расположен к любезностям.

— Где мой сын? — резко спросил он, небрежно козырнув.

— У нас, — ответил Голубкин.

— Где у вас? — раздражаясь, повысил голос полковник. — В подвале?

— В арестном помещении, — поправил Голубкин, — подвалы — это не по нашей части.