Нужно признать, что этим инструментом Софочка владела артистически. Гитара в ее руках пела, рыдала или смеялась в зависимости от настроения самой хозяйки. Сегодня у Софочки было залихватское настроение. Она ударила по струнам и низким, почти мужским, голосом запела:

Я с детства был особенный ребенок, На папу и на маму не похож…

Мотив этой пустой песни был подмывающе задорен, и все, кроме певицы и Жорки Мухаммедова, снова пустились в пляс. А Софочка, заговорщески подмигнув Жорке, пела песню дальше:

Я женщин обожал еще с пеленок. Эх, Жора! Подержи мой макинтош!

Последнюю строчку куплета с присвистом и притопыванием подхватила вся компания. Софочка выдержала паузу, прислушиваясь к рокоту струн, и, с новой силой рванув их, зачастила, подергивая плечами в такт песни:

Я был ценитель чистого искусства, Такого ты теперь уж не найдешь. Во мне горят изысканные чу-у-увства…

И снова все с пьяной убедительностью подтвердили не совсем понятное требование:

Эх, Жора! Подержи мой макинтош!

В самый разгар всеобщего веселья в комнату вошел Косой. Он оценивающим взглядом посмотрел на гуляк, затем подошел к столу и, не закусывая, одну за другой выпил две больших стопки водки.

— Разорались! — проговорил он, когда Софочка, оборвав песню, прижала струны рукой и вопросительно взглянула на Косого. — На пол-улицы галдеж слышен.

— Что ж нам теперь и погулять нельзя? — с пьяным задором запетушился Генка. — Играй, Софочка.

Но Софочка отложила гитару и встала, словно с приходом Косого ее роль заправилы кутежа кончилась.

— Давайте займемся чем-нибудь другим, мальчики, — предложила она. — В карты сыграем, что ли?

Сдвинув угощение на край стола, все уселись за карты. Вначале игра шла вяло, ставки были мизерные. Но Косой, которому сегодня везло, вошел в азарт и начал резко увеличивать ставки. Жорка и его компания поддержали Косого, а Софочка и ее подружки, проиграв по нескольку рублей, вышли из игры. Они уселись на диван и занялись своими чисто женскими разговорами.

А за столом шел настоящий карточный бой. Косой играл азартно и удачливо. Вскоре Валерка и Генка, проигравшиеся в пух и прах, вышли из игры. Дольше других держался Симка. Но вот и он, растерянно обшарив карманы, печально отодвинул сданную ему карту. Теперь играли только двое — Жорка и Косой. Жорке странно не везло. Понаторевший в шулерских приемах, Косой беспрерывно обыгрывал Мухаммедова. Игра приближалась к развязке. В банке скопилась порядочная куча смятых пятидесятирублевок и сотенных. Заглянув в только что полученную карту и увидев десятку, Жорка даже зажмурился. Наконец-то пришла настоящая карта. Он лихо ударил кулаком по столу и проговорил:

— На все! По банку!

— Выставляй, — недоверчиво посмотрел на него Косой. — Нечего нашармака проезжать.

Требование было законным. Жорка обшарил все карманы, но не набрал и трети, суммы, стоявшей в банке.

— Значит, на это и бей, — ответил Косой на растерянно-вопросительный взгляд партнера. — На бедность не подают.

Кровь бросилась в лицо Жорки. Он решительно расстегнул браслет и бросил на кон золотые часы — последнюю ценную вещь из утаенного имущества дяди.

— По банку! — зло выкрикнул он. — На бедность не собираю.

— Раз есть чего ставить, пожалуйста, — кинув на часы загоревшийся взгляд, согласился Косой. А через минуту Жорка бросил обманувшие его и на этот раз карты. У него оказался перебор.

Ехидно посмеиваясь, Косой надел на руку золотые часы и, любуясь ими, вытянул руку так, что она оказалась под самым носом противника. Он победил. На этом и следовало бы остановиться. Но Жорка уже не владел собой. Азарт и ненависть к удачливому сопернику ослепляли его.

— Играю на бобочку. Оценивай, — сказал он и снял с себя щегольскую замшевую рубашку с многочисленными карманами на «молниях». По традиции картежников Косой тоже не имел права отказаться от игры. И карты снова начали переходить из рук в руки. Валерий, Гена и Симка, стоя за спиной Жорки, внимательно наблюдали за игрой. Только Софочка не поднялась с дивана и не пустила к столу своих подруг.

Через полчаса Жорка проиграл все, что на нем было. Правда, Косой, забрав себе замшевую рубашку, не требовал, чтобы Жорка немедленно снимал и остальные проигранные вещи. Он чувствовал, что веревочка натянулась слишком туго и перетягивать ее опасно. Жоркины адъютанты втайне сочувствовали своему главарю, ревниво следили за соблюдением всех неписаных законов картежа.

Но вот все кончено. Никому теперь не нужные карты валяются на столе. Косой, сбросив потрепанный пиджачишко, натягивает на себя Жоркину рубашку. Жорка, очумелый от пережитого волнения, сидит, бессмысленно глядя в пространство, все еще не веря, что наголову разбит своим удачливым противником. В комнате стоит удушливая, как перед началом грозы, тишина. Молчат растерянные приверженцы Жорки, замерли на диване отрезвевшие девицы.

— Отыгрываться будешь? — слышит Жорка ненавистный ему голос Косого.

— Отыграюсь, — сдерживая поднимающуюся в груди ярость, отвечает он, не глядя на своего врага. — Завтра.

— Можешь и сейчас, — предлагает Косой.

— В долг, на слово! — оживляется Жорка.

— В долг вон у девок выпрашивай. Играй на самого себя.

— Ка-а-к? — холодеет Жорка, хотя прекрасно понимал, что означает предложение Косого.

— Ты что, фрайер, не знаешь? — И видя, что Жорка колеблется, добавляет: — Братва. Беру вас в свидетели.Яставлю все, что Жорка профортунил. А Жорка играет на себя. Только чтоб не киксовать, по-честному. Все слышали?

— Слышали, — чуть не хором подтвердила «братва».

Жорка молчал, напуганный чудовищностью предложения Косого. При одной мысли о возможности такого проигрыша он холодел. И в то же время это была возможность сразу отыграться. Ценою нескольких жутких минут вернуть все, что только проиграно, и посрамить Косого. Главное, посрамить Косого. Ведь, если Жорка сейчас откажется, его авторитет среди братвы пропал навсегда. В то же время в случае выигрыша он будет хозяином положения. Одно то, что он согласился играть на самого себя, высоко поднимет его во мнении всех, кто об этом услышит. Рискнуть и выиграть, во что бы то ни стало выиграть, вот что нужно было сейчас Жорке Мухаммедову.

— Даю фору, — тоном искусителя проговорил Косой. — На, бери карту и смотри сам. Может, и рискнешь?

Жорка взял поданную карту и, прикрыв ее рукой, осторожно заглянул. Это был туз. Сердце Жорки радостно забилось. Впервые за всю игру пришел туз. Жорка решил, что это доброе предзнаменование. Сейчас он был уверен, что выиграет.

— Иду! — хрипло проговорил он. — Давай карту.

— На себя играешь. Не забыл? — мрачно взглянув на Жорку, спросил Косой.

— Ну, слышал! Чего крутишь? — грубо прикрикнул на него Жорка. Сейчас, уверенный в выигрыше, он снова почувствовал себя признанным вожаком шпаны.

— Я что ж… не один я слышал… Все слышали, на что ты играешь. Я не отопрусь… — пробормотал Косой, и в его голосе Жорка почувствовал неуверенность. — На, тяни сам, нижнюю, — протянул Косой колоду. — На твое счастье.

Жорка осторожно вытянул карту и, заслонив от постороннего глаза ладонью дрожащей руки, взглянул на нее. Сердце вздрогнуло и, казалось, остановилось, испуганное неудачной картой, сулившей проигрыш. Это был король, а Жорка рассчитывал хотя бы на восьмерку. «Всего пятнадцать очков, — подумал он холодея. — Чертов король! Вразрез пошел». И делая вид, что колеблется, брать или не брать еще карту, закрыл на мгновение глаза.

— Ну что, забастовал, что ли? — нетерпеливо прикрикнул Косой.

— Нет, дай еще карточку, — прохрипел Жорка. — Сам дай. Ядовито улыбаясь, Косой выполнил его просьбу.

— Высвети, — дрогнувшим голосом приказал Жорка.

Косой бросил карту лицевой стороной вверх. Это была девятка. Жорка вздохнул, как застонал, и бросил бесполезные теперь карты.

— Перебор! — удовлетворенно констатировал Косой. — Что ж, братва видела. Играли честно.

Несколько минут стояла мертвая тишина. Даже закадычные приятели отошли в сторону от Жорки. Он теперь не принадлежал самому себе, его хозяином, хозяином его крови и жизни стал Косой. Жорка повержен, обращен в ничто.