— Так ведь вы в какое время жили… — позавидовал Игорь.
— Какое? Обычное время, трудное.
— Ну, как же, революция, гражданская война, классовая борьба, строительство, Отечественная война, — перечислил Игорь. — Интересно!
— Не огорчайся, борьбы и на твой век хватит, — покачал головой Голубкин. — Время и у вас хорошее, трудное и интересное. Строительства сейчас гораздо больше. У нас был один Комсомольск-на-Амуре, а сейчас десятки Комсомольсков строятся. У нас был один Днепрострой, а у вас?.. У вас таких строек, как Днепрогэс, десятки. Да мало ли еще… Одна целина чего стоит… Классовая борьба отошла, конечно, в прошлое, но поле борьбы не сузилось. Сколько нечисти, бюрократов, самодуров и просто воров вымести надо, чтобы коммунизм в полную меру ощутить, — с мальчишеским задором перечислил Голубкин. — Нет, сейчас время очень интересное и тоже трудное.
— Вот вы говорите трудное, интересное, — горячо, но с обидой в голосе заговорил Игорь. — Мы и сами понимаем… Особенно о трудностях… Только ведь об этом не говорят…
— Как не говорят?! — удивился Голубкин. — Почему?!
— Да и у нас в школе, и вообще… — смутился Игорь. — Вот в школе о прошлом красиво рассказывают, особенно на уроках истории, и борьбу, и трудности, и противоречия, и героизм — все покажут. Даже кто как погиб, и то расскажут. А о нашем времени говорят парадно: будто все сейчас хорошо и с каждым днем становится лучше. А раз все гладко идет, то какая может быть борьба? Разве только за отличные отметки.
Много переговорили в этот вечер двое: юноша, почти мальчик, и пожилой офицер милиции, почти старик. Только приход Кретова положил конец откровенному разговору. Когда Игорь вышел в прохладу южного вечера, им овладело чувство большого душевного подъема, ему хотелось большой интересной работы и борьбы. «Надо встряхнуть наших комсомольцев, — думал Игорь, шагая по еще теплому асфальту тротуара, — отучить
Симкина заниматься скучными собраниями да заседаниями по шпаргалкам. Надо работать по-другому». Юноша и сам еще не знал, как нужно работать по-другому, но был уверен, что найдет это другое.
Лишь поздно вечером полковник Голубкин, оставшись наконец один в кабинете, смог углубиться в материалы, накопленные за последние дни. Медленно проплывали тихие ночные часы. Время подходило к полуночи. В кабинете, несмотря на распахнутое окно, было сине от дыма. На столе рядом с переполненной окурками пепельницей валялась пустая коробка «Казбека». Время от времени Иван Федорович с сожалением и укором посматривал на опустевшую коробку.
Перед полковником лежал лист бумаги для записи выводов. Пока что на листе была четко выведена одна фраза: «Арест Сивоконя, Рябого и Запрометова по делу о краже баранов произвести местной раймилиции». Полковник Голубкин приписал: «Дело Сивоконя выделить и обвиняемого доставить ко мне. Исполняет Кариев». К этому решению полковник пришел после размышлений над бумажками, разложенными веером около листа для записей. На первой слева бумажке было напечатаю отношение, гласившее: «На ваш запрос сообщаем, что заключенный Самылкин Игнат Евстифеевич, он же Буераков Гавриил, он же Каракурт, бежал из-под стражи 6 января сего года». Вторая, присланная из Житомирского уголовного розыска, сообщала, что «по делу об ограблении и убийстве гр-на Жирнова В. Ф. вместе с Сивоконем Г. Р., он же Иван Непомнин, он же Сергей Жучкин, были осуждены следующие соучастники…» Среди перечисленных фамилий соучастников синим карандашом была подчеркнута фамилия Самылкина Игната Евстифеевича.
То, что Сивоконь, одноделец Каракурта, живет в «Счастливом», в колхозе, где был убит Александр Данилович Лобов, уже само по себе было очень подозрительно. Но не только это заставило Голубкина выделить Сивоконя из группы обычных воров. Теперь, получив сообщение о побеге Каракурта с места заключения, Голубкин не сомневался, что попытка ограбления Ювелирторга — дело рук его старого знакомого Самылкина. В этом его убеждала трагическая развязка происшествия. Хладнокровно пристрелить своих же товарищей по грабежу мог только такой выродок, как Каракурт. Но ведь о том, что готовится налет на Ювелирторг, уголовный розыск был предупрежден анонимным письмом. И только сегодня, всего несколько часов тому назад, стало ясно, что анонимка была написана Сивоконем. Об этом свидетельствует обрывок записки, обнаруженной Кретовым у Хамракула. Без всякой экспертизы видно, что анонимное письмо в уголовный розыск и записка Хамракулу написаны одной и той же рукой. Зачем же нужно было Сивоконю предупреждать уголовный розыск о грабеже, который готовили его же товарищи? Ответа на этот вопрос у Голубкина не было, да он и не искал его. Важнее всего то, что Сивоконь должен знать, где сейчас Каракурт, под какой личиной затаился. Значит, Сивоконя нужно доставить сюда, в город, но так, чтобы создавалось впечатление, что его обвиняют только в краже баранов. Если он заговорит на допросе, то многое станет ясно. А заговорить он должен. Интересно и то, что Аркашка, в доме которого сгружал Хамракул ворованных баранов, является родным сыном мастера механического завода Коновалова, того самого Коновалова, о котором с таким возмущением говорил дядя Рашид. Голубкин потянулся к пачке «Казбека», но, вспомнив, что в ней давно уже нет ни одной папироски, досадливо отдернул руку. А в голове все яснее вырисовывались доводы, подтверждающие догадку о Каракурте. Ведь этого Коновалова протащил в заводской коллектив еще в двадцать девятом году Самылкин. Сивоконь не мог знать Коновалова, и есть все основания подозревать, что это знакомство состоялось по желанию, а может быть, и при прямом участии Самылкина — Каракурта. Если это так, то возникает довольно правдоподобная линия связи: Самылкин — Коновалов — Сивоконь — Лобов, вернее убийство Лобова. Да, но причем тут Лобов? Александр Данилович не мог встречаться с Коноваловым, а тем более с Сивоконем. Это исключено. А с Самылкиным? С Самылкиным он встречался. Голубкин достал из сейфа пачку листов бумаги. На них по годам и даже по месяцам записана вся жизнь Лобова, все, что можно узнать о прошлом человека, не спрашивая его самого о пережитых настроениях и думах. На первом листе стоял штамп Комитета государственной безопасности. Просматривая записи, полковник милиции завистливо подумал: «Вот у кого надо учиться. За несколько дней собрали материал, охватывающий четверть века. И ведь не просто собрали, а выделили то, что необходимо розыску и что более всего интересует комитет».
Материал, полученный Голубкиным из КГБ, полностью отвергал версию, что Александра Даниловича могли убить последыши буржуазных националистов. Зато особенно подчеркивался сибирский период работы Лобова. Крупную сибирскую станицу Каменку, место рождения Каракурта, Лобов посещал много раз. Среди населявшего Каменку казачества был большой процент кулаков. Здесь решалась судьба коллективизации целого района. Вернее, она была уже решена, но кулачество все еще отчаянно сопротивлялось, а Каменку превратило в свой опорный пункт. И вот в 1929 году здесь вспыхнуло восстание, во главе которого встал бывший анненковский сотник, крупнейший каменский кулак Самылкин, отец Каракурта. Сам Каракурт в записях, говорящих о том времени, упоминался только в связи с убийством секретаря каменской ячейки комсомольца Гавриила Буеракова. Но дальнейший его путь зафиксирован очень подробно. Органы государственной безопасности начинают интересоваться Каракуртом, хотя совершенные им преступления носят чисто уголовный характер. Подчеркивается, что Каракурт не раз бывал в крупных портовых городах на юге, но держался там тихо, никаких преступлений не совершал. Интересная деталь.
Встречался ли Игнат Самылкин, будущий Каракурт, с Александром Даниловичем Лобовым, когда тот приезжал в Каменку? Это не вызывает сомнения. В схватке отцов принимали участие и сыновья. Лобов, безусловно, лично встречался с Игнашкой Самылкиным, бывая в Каменке, и, конечно, они встречались как непримиримые классовые враги. Что ж, предугадываемая линия связи событий становится все более вероятной, и роль Севастьяна Парамоновича Коновалова — в прошлом также крупного сибирского кулака — приобретает все более зловещий оттенок. И на листе бумаги появилась очередная запись: «Установить наблюдение за Коноваловым и его домом». Записывая этот вывод, Иван Федорович усмехнулся: «Напрасно я в тот раз сказал дяде Рашиду, что в деле с Коноваловым уголовный розыск им помочь не сможет. Кажется, поможем, посадим этот самылкинский отросток в такое место, где он не сможет больше произрастать». Но арестовывать Коновалова было еще нельзя. Иван Федорович прекрасно понимал это. Арест Коновалова может перепугать Каракурта. Сынка коноваловского пусть забирает раймилиция, а сам Коновалов пока может погулять. Иначе Каракурт поймет, что дело идет уже не о краже баранов, а о нем самом. Надо вначале узнать, где Каракурт, изучить и обдумать все факты. Должна же найтись еще хотя бы одна ниточка, тянущаяся к Каракурту.
