– Очень, – согласился Карелла. – Если вы открыли газ и пытаетесь напиться, зачем же вылезать из кровати и мыть стаканы?

– Кстати! Им вообще-то так или иначе пришлось вставать. Верно? Чтобы одеться?

– Ты о чем это?

– Стив, послушай. Разве это не было любовное гнездышко? Мы проверили их одежду, искали пятна спермы. Не нашли. Значит, они были голыми, когда они...

– Ничего этого не было, – пояснил Карелла.

– Откуда тебе это известно?

– Данные вскрытия: половых сношений не имели.

– М-да, – протянул Гроссман. – Тогда чем же они занимались, почти голые?

– Хочешь, скажу свою убедительную версию?

– Валяй.

– Возможно, намеревались уйти из жизни в блеске романтического пыла. Частично разделись, открыли газ и отключились, прежде чем успели что-то сделать... Я так полагаю.

– Мне эта твоя версия не кажется убедительной.

– Ну, тогда другая, – продолжал Карелла. – Они были показушники. Хотели, чтобы на фотографии в газете все видели их полуголыми.

– Ну уж этот вариант не только не убедителен, но и безграмотен.

– Дай лучше!

– В квартире был кто-то третий, – предположил Гроссман.

– И это убедительная версия! Ничего себе!

– Очень даже убедительная, – заявил Гроссман, – особенно, если учесть, что пили из трех стаканов.

– Что?

– Там было три стакана.

– Но минуту назад ты говорил о двух.

– Я сказал, что было два – в раковине. Но мои люди тщательно осмотрели посудный шкаф над ней, проверили в нем всю стеклянную посуду. А что нам еще оставалось делать? Большей частью все разнесло взрывом, но...

– Да, ну а дальше что?

– Тонкий слой пыли был на всех стаканах, кроме одного. Его недавно вымыли, вытерли кухонным полотенцем, которое мы нашли на полке под раковиной. Сравнили приставшие к нему нити от полотенца. Все совпадает. Что ты на это скажешь?

– А они сами не могли пользоваться тремя стаканами, Сэм?

– Конечно. Но зачем тогда они оставили два в раковине, а третий поставили в посудный шкаф, на полку?

– Не знаю.

– Третий человек, – пояснил Гроссман. – Собственно говоря, если рассмотреть последний и, должен признать, весьма необычный факт, я почти убежден, что присутствие третьего станет не просто умной, но и убедительной версией.

– Какой это факт, Сэм?

– Нет вообще никаких следов в комнате.

– Что ты хочешь сказать?

– Что нет никаких отпечатков.

– Ты имеешь в виду третьего?

– Я имею в виду вообще никаких отпечатков, никого из них.

– Не понимаю.

– Ну я же говорю тебе, – повторил Гроссман, – ни одного отпечатка пальцев ни на чем. Ни на стаканах, ни на бутылках, ни на пишущей машинке, даже на их обуви, Стив. Так как же, черт возьми, можно напечатать предсмертную записку, не касаясь пальцами всех букв. Как же снять ботинки – их поверхность хорошо смазана ваксой – и не оставить никакого отпечатка ладони на ней? Стив, все это дело дурно пахнет!

– И какова твоя версия?

– Моя версия? Кто-то прошелся по этой комнате и протер поверхность всех предметов, которые трогал, к чему сам прикасался.

– Ты думаешь, это мужчина?

– Я этого не говорил.

– Но ты сказал «сам»?

– Всего лишь метафора. Это мог быть и мужчина, и женщина, и даже дрессированный шимпанзе. Откуда мне знать? Я только сказал, что в этой квартире нет вообще никаких следов, никаких. Вот почему это дело дурно пахнет. Как бы то ни было, тот, кто стер все следы, возможно, начитался рассказов о том, как мы выслеживаем опасных бандитов по оставленным ими все говорящим отпечаткам.

– Мы им не скажем правду, хорошо?

– Пусть теряются в догадках. – Гроссман помолчал, затем спросил: – А что ты думаешь по этому поводу?

– Может быть, устроили оргию, – Карелла улыбнулся.

– Ты это серьезно?

– Пьянка! Голая девица, а может быть, и две. Что еще там могло быть?

– Мог быть еще кто-то. Он, застав их вместе, в постели, и укокошил, а затем замаскировал все так, чтобы выглядело самоубийством.

– На них нет никаких следов насилия, Сэм.

– Я просто говорю, что думаю. Полагаю, что в этой комнате был третий участник драмы. Кто и почему – тебе выяснять.

– Спасибо.

– Не стоит благодарности... А как жена и дети?

– Прекрасно, Сэм...

– Ну что еще?

– Сэм, что, действительно совсем никаких отпечатков? Ни одного?

– Ни одного.

Карелла задумался, а затем произнес:

– А не могли они сами все убрать, все вычистить?

– Зачем? – поинтересовался Гроссман.

– Из чистоплотности. Ты сам только что сказал: записка аккуратно напечатана, одежда аккуратно сложена, туфли аккуратно поставлены. Может, они вообще были очень аккуратными людьми?

– Точно! Поэтому, прежде чем наглотаться газа, они прошлись по всей квартире и вытерли пыль.

– Вероятно.

– Вероятно? – спросил Гроссман. – А ты бы сам стал это делать?

– Я неаккуратный, – возразил Карелла.

Быть в обществе Берта Клинга и Майкла Тейера – тяжелое испытание. Хейз очень любил Клинга, вернее сказать, того Берта Клинга, каким он был еще год назад, но не нового, сегодняшнего, которого он совсем не знал. Тяжело и мучительно было находиться в его обществе долгое время. Несомненно, это был Берт Клинг, тот же самый, аккуратный молодой человек, блондин, тот же голос. Вы видели, как он входит в дежурную комнату или идет по улице, вам хотелось подойти к нему, протянуть навстречу руки, сказать:

– Привет, Берт! Как поживаешь?

Вам хотелось пошутить с ним или обсудить детали запутанного дела. Вам хотелось посидеть с ним за чашкой кофе в уютной комнате, когда за окном идет дождь. Вам хотелось любить этого парня с лицом и телом Берта Клинга, сказать ему, что он ваш друг, сказать:

– Эй, Берт, давай напьемся сегодня вечером!

Вам хотелось все это сделать и все это произнести, потому что лицо его, походка и голос – все было вам знакомо, но вдруг вас что-то останавливало, готово было пригвоздить к месту, и вы вдруг чувствовали, что смотрите всего лишь на пластмассовую оболочку Берта Клинга, разговариваете с его голосом, записанным на пленку, что внутри этой оболочки что-то умерло: знали что именно – Клэр Таундсенд была убита.

Оплакивают близких по-разному.

Если твоя невеста становится жертвой жестокой и бессмысленной резни в книжном магазине, можно на это реагировать по-разному. Возможны разные варианты, но ни один нельзя предвидеть. Можно, не переставая, плакать неделю, другую, а потом смириться со смертью, признать, что жизнь продолжается и без девушки, на которой ты собирался жениться. Признать, что ничто не стоит на месте, и жизнь идет вперед, и смерть ее конец. Берт Клинг мог бы, конечно, смириться с окружающей его жизнью и смертью, как неизбежным и естественным ее концом, или, по крайней мере, реагировать по-другому. Он мог бы наотрез отказаться признать ее. Он мог бы уже продолжать жить с верой, что Клэр Таундсенд не умерла, а живет себе где-то в другом месте, что те события, которые начались с телефонного звонка на участок тринадцатого октября прошлого года, когда среди жертв в книжном магазине он, к своему ужасу, обнаружил Клэр, и кончились жестоким избиением человека, который ее убил, – те события просто не имели места. Он мог бы жить, притворяясь, что верит, – ничего этого не было. Он продолжал ждать возвращения Клэр и, когда бы она вернулась, посмеялся бы вместе с ней, сжал бы в своих объятиях, и они бы снова любили друг друга и когда-нибудь бы поженились. Он мог бы так утешиться. Или мог бы принять ее смерть без слез, позволяя горю разрастись внутри до огромных размеров, и окаменеть, скрывая за улыбающейся внешностью богато разукрашенный фасад все разрушающей, темной и мрачной, открытой всем ветрам гробницы.

Возможно, бухгалтеру было бы легче пережить убийство своей невесты, пройти через весь ритуал поминок, а затем лелеять память девушки, философски смирившись с элементарным фактом существования жизни и смерти. Бухгалтер складывает колонки цифр и решает, какой подоходный налог его клиент должен платить «Дядюшке Сэму». Бухгалтер занят арифметикой. А Берт Клинг – полицейский. Будучи полицейским, ежедневно занятым работой, связанной с преступлениями, он то и дело сталкивается с постоянным напоминанием о том, как погибла девушка, которую он любил. Одно дело обходить улицы своего участка и помогать перейти улицу шестилетнему ребенку, стоящему на углу в ожидании, когда пройдет транспорт. Одно дело расследовать кражу со взломом, или ограбление, или драку, или исчезновение людей, и совсем другое – расследовать убийство.