– На выход. Всем! – скомандовал охранник. Голос, пропущенный через динамики брони, стал жестким и холодным, будто у робота из мультика.

– А как прикажете мне передвигаться? – сварливо сказал Семецкий. – Верните кресло! Или на ручках понесете?

Охранник склонил голову, будто вслушиваясь в чей-то тихий голос. Кивнул:

– Кресло вам сейчас вернут.

– Проверили, бомб не нашли? – ехидно спросил Семецкий. – Небось по винтику разбирали?

– Разбирали, – признал охранник.

– Выпишите мне счет, я заплачу вам за профилактику этого антиквариата, – желчно пообещал Семецкий.

Когда нас вели по коридорам, я понял, что мы все еще в космопорте. Часть пути проходила в герметичной стеклянной трубе-галерее, тянущейся под крышей зала ожидания. Метрах в двадцати внизу было шумно, многолюдно и совершенно буднично. Люди с чемоданами, люди с тележками и сумками. Носились, беззвучно разевая рты, возбужденные дети; за столиками кафе пассажиры дожидались объявления рейсов; к регистрационным стойкам тянулись коротенькие очереди. Военных и впрямь было многовато, но для них огородили барьерчиком часть зала, там они и терялись – серо-зеленая колышущаяся масса.

Чего ждет Стась?

Высадки имперского десанта?

Но это будет кровавое побоище, а никак не спасение. Иней готов к войне. Мужчины и женщины будут сражаться, дети – кусаться и царапаться, парализованные старики – осыпать солдат проклятиями. Это не спасение.

Чего же ждет Стась?

Я покосился на него, но спрашивать, конечно, не стал. Стась, единственный из нас, был закован в наручники – не современные, магнитные, а обычные, с цепочкой между браслетами. Впрочем, его это ничуть не смущало. Он о чем-то негромко говорил с Семецким, катящим на своей коляске. Охранники косились, но разговору не мешали.

Пройдя над залом ожидания, мы еще какое-то время шли коридорами служебной зоны космодрома. Здесь военные попадались чаще. А в одном зале, мимо которого мы проходили, солдат было будто сельдей в бочке. Они сидели на полу, сжимая в руках длинные лучевые карабины старого образца. Через широко открытые двери в нас шибануло кислым запахом пота, вентиляция не справлялась. Словно они тут уже сутки сидят!

Но лица солдат оставались серьезными, суровыми, воодушевленными.

Как смогут имперские солдаты сражаться с миллионами фанатиков?

– Не боишься, Тиккирей? – спросил меня Стась.

Я помотал головой.

– Когда-то я очень боялся смерти, – сказал Стась. – Даже не самой смерти… почему-то представлялось кладбище зимой. Поземка над ледяной землей, голые ветви деревьев и никого вокруг. Ни человека, ни птицы, ни зверя. Гадко. Я даже решил, что попрошу похоронить меня на теплой планете… если будет, что хоронить. Например, на Инее.

– Разве Иней теплая планета? – спросил я. Как будто это было важным!

– Очень. Там не бывает минусовой температуры. Она получила название за вид с орбиты – из-за особенностей климата облака на Инее длинные и тонкие, перистые, будто планета вся заиндевела. Смешно, правда? – Он помолчал и продолжил: – Но теперь я думаю, что Новый Кувейт ничуть не хуже.

– Стась, зачем ты грузишь мальчика! – возмутился Семецкий.

– Мы прощаемся, – спокойно ответил Стась. – Я хочу, чтобы ты понял, Тиккирей… жизнь каждому отмеряет разной мерой. Но возможность выбрать свою смерть жизнь дает всем. Может быть, это важно.

Дальше мы шли в молчании. Я хотел взять Стася за руку, но боялся, что его ладонь окажется холодной как лед.

Наконец мы вошли в какой-то зал, и охранники остановились.

Странное место. Я-то думал, что нас приведут в госпитальную палату – ведь Ада Снежинская ранена. Или в какой-нибудь кабинет.

А это было что-то вроде цеха или лаборатории. Балки и краны под потолками, решетчатые мостики над исполинскими баками и чанами. Огромные станки – выключенные, но все равно издающие какие-то звуки. Представляю, как они грохочут при работе.

– Забавно, – сказал Стась. – Это станция по перезарядке топливных элементов. Господа, мы собираемся разыгрывать драму из производственной жизни?

Охранники не ответили. Похоже, они и сами были удивлены местом, куда нас привели.

– Ведите их сюда, – послышался издали голос. Знакомый голос бабы Ады.

Повинуясь охране, мы пошли между станков и баков. Вокруг шумело, стукало, поскрипывало – отключенная аппаратура продолжала жить своей жизнью. Коляска Семецкого грохотала по решетчатому полу, добавляя бодрую ноту в общую симфонию.

Потом, по спиральному пандусу, мы поднялись на металлическую платформу, вынесенную под самый потолок, к сонно свисающим кранам.

Ада Снежинская выглядела нормально, будто мой выстрел ей почти и не повредил. Все в том же джинсовом комбинезоне и высоких ботинках, только вместо платка на голове – черная бандана, перетягивающая седые волосы. Только чуть бледная. И еще левое плечо будто разбухшее, перевязанное и затянутое в регенерирующий корсет, выпирающий из-под одежды.

Она была не одна. Рядом с Адой Снежинской стояла Алла Нейдже! Теперь было видно, насколько они похожи. За спинами женщин я увидел двоих молодых мужчин. Вначале принял их за охранников, а потом…

Потом меня пробила дрожь. Так вот каким я стану в тридцать лет! С бластерами в руках на платформе стояли два мужских клона «бабы Ады». Один улыбнулся мне, другой дружелюбно кивнул. Я отвел глаза. Смотреть на них было жутковато.

– Фага – закрепить, – приказала Снежинская. – У старого хрыча забрать кабель нейрошунта. И можете быть свободны.

Приказ был выполнен быстро. Слегка упирающегося Стася подволокли к металлическим поручням, ограждающим платформу, отстегнули наручник с левой руки и закрепили на поручне. У Семецкого выдернули из шунта кабель, оставив его хотя и на коляске, но беспомощным.

– Вы уверены, что нам стоит уйти? – спросил один из охранников.

– Да, сержант, – кивнула Ада Снежинская. – Мы контролируем ситуацию.

– Не стоит… – негромко сказала Алла Нейдже.

Женщины переглянулись. Потом Ада приказала:

– Отойдите к краю платформы. Будьте внимательны. Следите за мальчиком-фагом, да и за остальными.

Охрана откозыряла и отошла назад. Только тогда Снежинская снова заговорила:

– Приветствую вас, господа, от имени Федерации Инея. Госпожа президент Сноу просила передать свои извинения, но она не может присутствовать. У нее срочные переговоры с халфлингами.

– Ничего, – ответил Стась. – Мы понимаем. Продажа человечества в розницу – хлопотное занятие.

Ада Снежинская хрипло рассмеялась:

– Оставь свою демагогию, джедай. Мы ничуть не меньше вашего радеем за человечество…

– Фаг, – поправил ее Стась. Но Снежинская не обращала больше на него внимания:

– Как твое самочувствие, Тиккирей?

Я промолчал. Не говорить же «нормально».

– Тиккирей?

– Спасибо, а как ваше?

И Ада, и все ее клоны заулыбались.

– Нормально, малыш, – ответила Снежинская. – Ты ведь не хотел меня убить на самом-то деле. Рана неприятная, но она заживет. Скажи, Тиккирей, ты поговорил со своим другом?

– Вы же знаете, что поговорил, – пробормотал я.

– Знаю. Ты убедился, что тебя отправили на Новый Кувейт как приманку. Фаги ловили меня, а ты был живцом. Приятная роль?

– Я бы и сам стал помогать фагам, – ответил я. – Они зря мне не сказали, в чем дело. Но я понимаю, ведь это все очень секретно. А я мог проболтаться.

Ада Снежинская удивленно приподняла бровь. Стась тихонько засмеялся.

– Тиккирей, я знаю тебя как облупленного, – сказала Ада, отсмеявшись. – Ты – это я. Я была мальчиком, я была девочкой. Я была сотнями мальчиков и девочек. Я помню себя в твоем возрасте. Все твои реакции предсказуемы. Словно в каком-то возрасте с каждым ребенком случается реакция запечатления на взрослого человека – и он начинает слепо его копировать, подражать, преклоняться. Но все-таки… почему ты так защищаешь фагов?

– Может быть, они и врут, – ответил я. – Может быть, они со мной поступили нехорошо. Но…