Отношения внутри империи были совершенно запутанными. Допустим, король Дании являлся суверенным монархом, но одновременно был герцогом Голштинии и в этом качестве считался подданным императора. То же самое относилось к властителям Лотарингии, Испании, Польши. А сами Габсбурги, не в качестве императоров, а в качестве “юридического лица”, владели клочками земли в том или ином княжестве, и в этих землях считались подданными соответствующих князей. Никаких общеимперских органов управления, финансов, суда не существовало. Имелся лишь Имперский Сейм, без которого император не мог принять ни одного общегерманского закона. Но он являлся чисто “теоретическим” органом и никогда не мог прийти не только к соглашению, но даже и к рассмотрению какого-то вопроса. Потому что депутаты не могли договориться о старшинстве и ожесточенно спорили из-за этого.

А следовательно, и Габсбурги не имели возможности провести хоть один закон, общий для империи. Германские князья, в том числе и католические, составляли вечную оппозицию императору, рассматривая каждую попытку централизации, как наступление на собственные “вольности”. И в своей политике Габсбургам приходилось опираться не на силы вассалов, а только на ресурсы своих личных владений. Им принадлежали Австрия, часть земель в Швабии, Шварцвальде, Эльзасе, Западная Венгрия и населенные славянами Силезия, Каринтия, Крайна, Горица, Моравия, Чехия. А ежели собственных сил не хватало, оставалось просить о помощи родственников, испанских Габсбургов.

Объединяющим началом для обеих ветвей Габсбургов и Рима оставалась политика Контрреформации. Впрочем, тут надо уточнить, что кампания Контрреформации дала плоды весьма относительные. Она служила лишь пропагандистским знаменем для сплочения против “еретиков”, для деятельности иезуитов и инквизиции. Что же касается широко разрекламированного лечения внутренних болезней церкви и католического общества, то результаты оставляли желать лучшего. Разве что открытого беспредела, как при папах Борджиа и Медичи, теперь избегали. Французская церковь вообще не приняла ту часть решений Тридентского собора, где говорилось об исправлении нравов — понимая, что иначе она отпугнет от католицизма всю знать. По-прежнему католические короли раздавали в награду или продавали доходные аббатства, епископства, приходы. К примеру, богатый парижский адвокат Арно купил должности своим дочерям — Жаклина в возрасте 7,5 лет стала “матерью Анжеликой”, аббатиссой крупного монастыря Пор-Роял, а Жанна (“мать Агнесса”) в 5,5 лет возглавила аббатство Сен-Сир.

В Риме творилось то же самое. Ведь папа по своему статусу мог для любого делать исключения из любых правил. В том числе и из решений Тридентского собора. И появлялись каноники, кардиналы, нунции, епископы, никогда не служившие в церкви. Они вели вполне светскую жизнь, окружали себя артистами, литераторами, поэтами. В XVII в., чтобы сделать карьеру в Риме, требовалось иметь иезуитское образование, принадлежать к какому-нибудь ордену (предпочтительно иезуитскому), обязательно играть в карты — в том числе и в папском дворце, и иметь могущественного покровителя — “падрони”. Верхушку римского клира продолжали удерживать семейства банкиров — после Медичи к лидерству выдвинулись дома Сакетти и Барберини. И сами папы вели себя в большей степени не как духовные, а как светские властители. Скажем, Климент VIII захватил и присоединил к владениям Феррару. В состав папского государства входило 15 крупных кардинальских поместий-управлений, что-то вроде губернаторств — их получали родственники и приближенные пап. В Риме возводились все новые дворцы и храмы. А могущество первосвященников в значительной мере исчислялось в денежном эквиваленте — подсчитано, что доходы “святого престола” в 1605 г. составляли 52 тонны серебра. Но и другие страны с духовным авторитетом пап считались все меньше. Когда Павел V в 1606 г. поссорился с Венецией и наложил на нее интердикт, венецианцы на это просто начхали.

Все это происходило на фоне глубокого упадка Италии. Из здешних государств политическую самостоятельность сохранили лишь Рим, Венецианская олигархическая республика, герцогство Савойское и великое герцогство Тосканское. Остальные вошли в состав Испании или пристраивались в фарватер к более сильным державам. Экономика влачила жалкое существование, рынки наводнил экспорт, из торговли с Ближним Востоком итальянцев окончательно вытеснили англичане. Народ нищал, множились банды бродяг и разбойников. Но Италия оставалась финансовым центром Европы — так, за полвека состояния генуэзских банкиров выросли вчетверо при полном отсутствии былой генуэзской торговли. Оставалась Италия и “культурным” центром. Ее художники, архитекторы, скульпторы разъезжались по разным странам в поисках работы. А дворы итальянских вельмож служили законодателями моды, заражая другие государства, в первую очередь Францию, вкусами и нравами “эпохи Возрождения”.

Ну а мелкие итальянские князья, как и их немецкие собратья, зачастую выбирали промысел “кондотьерри”. В ту эпоху в Западной Европе только Швеция начала создавать регулярные войска, а остальные государства вели войны дворянскими ополчениями и контингентами наемников. И кондотьеры за плату формировали и продавали заказчикам наемные армии, имея долю в их снабжении и трофеях. Солдаты таких армий представляли разноплеменный сброд, не знали даже знамени государства, за которое сражаются, а только знамя своего полка, поскольку завтра могли очутиться в другом лагере. И вели себя жесточайше, оставляя за собой разоренную пустыню, руины городов и селений с грудами трупов. Купив подобные полки, их старались поскорее выпихнуть на территорию противника — родины они не имели и грабили любую местность, где находились. Именно такие наемники в составе польской и шведской армий разгуливали и по России…

Между прочим, многие обычаи Европы в описываемую эпоху показались бы нам не менее экзотическими, чем индийские или африканские. Например, у французского короля послы государей более низкого ранга, князей или герцогов, должны были целовать даже не руку, а колено. А когда французские и итальянские монархи играли свадьбы своих отпрысков, то нередко изъявляли желание лично присутствовать при брачной ночи или назначали свидетелей. Что объяснялось отнюдь не извращениями, а юридическими тонкостями. Другая сторона уже не могла отказаться от выплаты приданого под предлогом, что брак осуществился “не до конца”. По столь же весомым юридическим причинам королеву Франции во время беременности должны были неотступно сопровождать принцы крови, а если она рожала мальчика, принцев приглашали в спальню, предъявляя младенца и лоно матери, еще связанные пуповиной. И лишь после этого пуповина перерезалась, дабы исключить версии о подмене. Вполне нормальным явлениям была открытая продажа дочерей их родителями, в том числе и знатными. Скажем, Генрих IV купил таким образом своих фавориток д`Эстре и д`Антраг. Причем за д`Эстре отец с матерью запрашивали 6 тыс., а король мог дать лишь 4, и сперва ее приобрел де Гиз. На простолюдинок цены были, соответственно, меньше.

Весьма утонченным проявлением чувств считалось хранить части тел покойных возлюбленных. Королева Марго коллекционировала забальзамированные сердца своих кавалеров, павших на дуэлях, в войнах, на плахе (в том числе и де Ла Моля и Коконнаса, воспетых Дюма — только в реальности это были не юнцы, а сорокалетние прожженые развратники и интриганы). И аббат де Рец пишет, что на склоне лет она “носила огромный вертюгаден (юбка на каркасе), весь облепленный карманами, и в каждом из них находилось в коробочке сердце ее покойного любовника… На ночь она вешала этот вертюгаден на крюк, которым запирался замок у изголовья ее кровати ”. Другие добывали себе палец или череп предмета воздыхания. А когда куртизанка Нинон де Ланкло родила девочку, вскоре умершую, высокопоставленный отец распорядился забальзамировать трупик и поставить в своем кабинете.