В Польше царила паника. Сигмзмунд совершил очередную глупость, издав универсал об аресте православных священников, как турецких шпионов. Запорожцы возмутились, защищать такую власть не хотели. А паны и шляхта, несмотря на катастрофическое положение, как обычно, митинговали на сеймах, жмотились на деньги, да и сами медлили встать в строй. Литовскому гетману Ходкевичу, заменившему во главе армии Жолкевского, удалось собрать всего 30 тыс. бойцов. Спас Речь Посполитую Сагайдачный. Он явился в Запорожье, убил гетмана Бородавку, не желавшего идти под Хотин, и созвал отовсюду казаков — и запорожских, и реестровых, и тех, которые уже были “в мужики поверстаны”. С 40 тыс. войска он успел на выручку Владиславу и Ходкевичу. Турки уже морально расслабились, настроились на легкую победу — и неожиданно получили мощный встречный удар казацко-польской армии. Были разгромлены, а отступление превратилось в бегство, что довершило поражение.
Порта начала переговоры о мире, и вопрос о вступлении в войну России снялся сам собой. Но в тот момент для страны это было кстати. В условиях мира она продолжала процессы своего восстановления, наращивала боевую силу. Был заново сформирован 10-тысячный корпус стрельцов. Теперь их вооружили не фитильными ружьями, а кремневыми мушкетами, и иностранцы называли их уже не “аркебузирами”, а “мушкетерами” в “роскошных одеждах”, “и все отборные, высокие, сильные молодцы” (Петрей, Олеарий). Форма у них и впрямь была красивой. Желтые сапоги, шапки с меховой опушкой, яркие кафтаны, у каждого полка своего цвета — малиновые, голубые, зеленые, кирпичные. Один из стрелецких приказов был гвардейским — стремянной, он всегда должен был находиться у “царского стремени”. В него отбирались самые умелые и статные бойцы из других частей. Стрельцы обучались передовой для своего времени линейной тактике боя. Уделялось внимание и военной теории. Еще при Шуйском подьячий Онисим Михайлов начал составлять “Устав ратных, пушечных и других дел, касающихся до воинской науки”. В 1621 г. он по поручению правительства повторно переработал и завершил этот труд, обобщавший новейший военный опыт Испании, Голландии, Польши, Австрии.
В этом же году по инициативе Филарета в России появилась первая газета — “Куранты”. Правда, она была еще рукописной, в 1 экз., и готовилась Посольским приказом, в ней для царя и его окружения излагалась краткая информация о зарубежных делах. Патриарх возобновил и проекты царской женитьбы. Высказывалось предложение восстановить в правах невесты Марию Хлопову. Но тут встала на дыбы великая старица Марфа. Она была обижена своим отстранением от дел и ссылкой Салтыковых и пыталась играть в оппозицию. Правда, к реальной политике ее не допускали, и пакостить она могла лишь по мелочам. Однако в данном случае требовалось благословение матери, а она его дать отказалась.
Впрочем, Филарет не настаивал, поскольку имел на сына более широкие планы и собирался заключить брак с кем-нибудь из европейских принцесс, что дало бы России союзников на Западе. И тут уж никакие возражения Марфы и угрозы отказать в благословении не помогли. Патриарх пообещал, если станет ерепениться, отправить ее из Москвы в какой-нибудь дальний монастырь в роли обычной инокини. В 1621 г. посольство князя Львова и дьяка Шипова поехало в Копенгаген с целью сосватать Михаилу одну из двух племянниц датского короля Христиана IV. Дипломатам были даны подробнейшие инструкции, вплоть до того, что целуя руку принцессам, с ними “не витаться” (не заигрывать) и не лезть к ним самим с вопросами о замужестве — “их девичье дело стыдливо, и с ними много говорить для остерегания их высокорожденной чести непригоже”. Требовалось их “посмотреть” и “проведывать, которая здорова и к великому делу годна”. Но после Смуты Россия котировалась на Западе куда ниже, чем при Грозном или Годунове. А брак с царем мог создать датчанам лишние проблемы с поляками и шведами. Поэтому Христиан IV под предлогом болезни отказался от переговоров. А от переговоров с придворными отказался Львов. Что было оптимальным выходом — ответ был понятен, но не прозвучал вслух, и царю не было нанесено оскорбления отказом.
Ну а параллельно с политическими делами, бывшими на виду, шли и “незримые”, но куда более важные процессы. Россия возрождалась из рахрухи. На местах пепелищ, желтея свежесрубленными бревнами, вставали деревни и города. Оживлялась торговля, открывались мастерские ремесленников, распахивались заросшие бурьяном поля. И звенели повсюду детские голоса, восстанавливая численность населения. Ведь семьи тогда были большими, произвести 10–15 потомков считалось вполне нормальным. Правда, и смертность была высокой. Но, согласитесь, это не одно и то же — родить 10 детей, из которых выживет половина, зато самых крепких и сильных, или 1 ребенка, которого родители кое-как выхаживают с помощью медицины и до взрослых лет сдувают с него пылинки, оберегая от малейших трудностей…
20. А КАКИМИ ОНИ БЫЛИ, РУССКИЕ?
О России писали очень многие современники-иноземцы, и писали по-разному. Можно даже отметить очевидную закономерность. Те путешественники, чья миссия в нашу страну была удачной, отзывались о ней благожелательно. А те, кто потерпел фиаско, не жалели черных красок. Допустим, австрийский посол Герберштейн, которому не удалось втянуть Москву в союз против турок, договаривается до того, что русские любят калачи, “ибо они по форме напомниают ярмо”, а кулачные бои устраивают, чтобы люди приучались терпеливо сносить побои. Все это в общем объяснимо. Но поражает другое — полная некритичности, а точнее даже избирательность, с которой последующие историки подходили к подобным свидетельствам. Отбирая лишь то, что соответствовало их собственным теориям об отсталой допетровской Руси, населенной темными “варварами”. Что ж, я в этой и других главах я буду оперировать теми же источниками, что Соловьев, Костомаров и иже с ними. Но если брать факты, которые они старательно обходили стороной, картина-то получается другой.
И первое, что разлетается вдребезги, это представление о “диких” и пустынных краях, не идущих в сравнение с “благоустроенной” и окультуренной Европой. Те же иностранцы пишут о городах “многолюдных, красивой, своеобразной архитектуры” (Хуан Персидский), что в России “много больших и по-своему великолепных городов” (Олеарий). Кстати, выглядели тогдашние города и впрямь импозантно. Крепостные стены с башнями и изукрашенными воротами, маковки теремов, купола церквей, которые были главным украшением любого города. Это тоже отмечают многие — “храмы, изящно и пышно разукрашенные” (Кампензе), “много прекрасных каменных церквей” (Дженкинсон), “в каждом квартале церковь благородной архитектуры” и “удивительно красивой формы” (Фоскарино). Точнее, церкви строились парами, по 2 на приход — летняя, неотапливаемая, и зимняя. А Лизек писал, что “нельзя выразить, какая великолепная представляется картина, когда смотришь на эти блестящие главы, возносящиеся к небесам”. И всегда оставлял впечатление у путешественников перезвон колоколов.“Церкви имеют очень много малых и крупных колоколов, в которые они при помощи особых веревок умеют звонить поочередно так ловко, что получается поистине музыкальный звон”(Айрман). Впрочем, большинство иноземцев колокола раздражали, они были постоянным, ежедневным фоном городской жизни. Но русским-то это нравилось.
В отличие от европейских центров, втиснутых в ограниченные площади каменных стен, наши города были гораздо более просторными, при каждом доме имелись большие дворы с садами, и с весны до осени они утопали в цветах и зелени. Улицы были раза в три шире, чем на Западе. И не только в Москве, но и в других городах во избежание грязи их, как и главные площади, устилали бревнами, а поверх мостили плоскими деревянными плахами. Уже тогда в России существовал городской транспорт. Маскевич в 1611 г. описывал, что на рынке Москвы всегда стоит около 200 извозчиков. Получив мелкую монету, извозчик “везет, как бешеный”, покрикивая “поберегись”, а проехав определенное расстояние, останавливается — пока не получит следующий грош. Другие авторы тоже упоминают извозчиков, подробно разъясняя, что же это такое — поскольку в Европе тогда транспорт существовал только частный. Если нет своей кареты или телеги, топай пешком. С наступлением ночи улицы перегораживались рогатками, охранялись караулами стрельцов и казаков. А при необходимости пойти куда-то в темное время требовалось иметь при себе фонарь, иначе могли задержать для выяснения личности.