Города, как уже отмечалось, были средоточием гражданской земской жизни. И ремесленными центрами, русские мастера удостоились самых высоких оценок современников. “Города их богаты прилежными в разных родах мастерами” (Михалон Литвин). “Русские ремесленники превосходны, очень искусны и так смышлены, что все, чего сроду не видывали, не только не делывали, с первого взгляда поймут и сработают столь хорошо, как будто с малолетства привыкли, в особенности турецкие вещи, чепраки, сбруи, седла, сабли с золотой насечкою. Все вещи не уступят настоящим турецким” (Маскевич). В Европе очень ценились также изделия наших резчиков по дереву, ювелиров, большим спросом пользовались на Западе русские замки. Их и сейчас можно видеть в музеях, от пудовых до крошечных, удивляющих своими причудливыми формами, да ведь еще и с “секретами”, с “хитростями”.
Площади являлись одновременно рынками с лавками ремесленников, купцов, торгами привозящих свои товары крестьян. Поблизости располагались харчевни, постоялые дворы. Но пьянство на Руси не приветствовалось, и “государевы кабаки” выносились подальше от центра, на пустыри или за городские стены. Пить-то, конечно, пили, но это допускалось лишь по случаю праздников. А за столь привычное в наши дни пьяное шатание по улицам могли спровадить в “бражную” тюрьму, а если попался во второй раз, то наутро еще и “протрезвить” батогами.
Подавляющая часть россиян составляла сельское население. И мы находим упоминания, например, что местность между Москвой и Ярославлем “изобилует маленькими деревушками, которые так полны народа, что удивительно смотреть на них” (Ченслер), о “множестве богатых деревень” (Адамс), о “красивых деревнях” на Волге (Олеарий). Точнее, в сельской местности населенные пункты разделялись на более крупные села — в 15–30 дворов и имеющие церковь, а к селам тяготели деревни — от 2 до 10 дворов. Расстояния в России были огромными. Но различные районы связывались между собой довольно прочно, “почта организована похвально” (Михалон Литвин).
Для этого существовала ямская служба — которой, кстати, на Западе тоже не знали. “На больших дорогах заведен хороший порядок. В разных местах держат особых крестьян, которые должны быть наготове с несколькими лошадьми (на 1 деревню приходится при этом лошадей 40–50 и более), чтобы по получении великокняжеского приказа они могли немедленно запрягать лошадей и спешить дальше. Если эстафета, прибыв на место днем или ночью, подает светом знак, являются ямщики со своими лошадьми. Вследствие этого расстояние от Новгорода до Москвы, в котором насчитывается 120 немецких миль, может быть совершенно спокойно пройдено в 6–7 дней, а в зимнее время по санному пути еще и того быстрее. За подобную службу каждый крестьянин получает в год 30 рублей или 60 рейхсталеров, может, к тому же, заниматься свободно земледелием, для чего получает от великого князя землю и освобождается от всяких поборов и повинностей… Служба эта очень выгодна для крестьян, и многие из них стремятся быть ямщиками” (Олеарий). Фон Бухау уточняет, что ямы стояли через каждые 30 верст. Нечто подобное существовало и на больших реках — Хуан Персидский отмечает, что на Волге через каждые 10 дней пути в особых селениях на казенных ладьях происходила смена гребцов.
Период с конца XV до середины XIX в. палеографы называют “малым ледниковым периодом”, было гораздо холоднее, чем сейчас. Так что рассказы иностранцев о жутких русских морозах — не преувеличение. Но суровая природа подарила нашим предкам такое благо, как зимний путь. Которого не было в Европе, отнюдь не имевшей в XVII в. шоссейных дорог и полгода утопавшей в грязи. Еще Контарини в 1477 г. с восторгом описывал пассажирскую кибитку из войлока — “сани вроде домика”. А о более позднем транспорте сообщает Вебер: “Сани так закупорены, что снаружи воздух не проникает. По бокам окошки, полки для провизии и книг. Над головой светильник, зажигаемый с наступлением темноты. На полу полсть. В ногах нагретые камни или сосуд с горячей водой. Рядом ларец с вином и водкой”. На повозки подвешивались большие фонари, чтобы можно было видеть дорогу ночью.
И представления о “сонном царстве”, замкнутом в пределах натуральных хозяйств, тоже рассыпаются в прах. Напротив, возникает впечатление, что Русь пребывала в постоянном движении! Каждую весну десятки тысяч дворян и детей боярских с обслугой, казаков, отправлялись из дома к южной границе. А осенью — обратно. А раз в 2–3 года — в Москву, на очередной смотр. То есть проехаться верхом, а то и пройтись пешочком откуда-нибудь из Костромы до Курска было для россиян вполне заурядным делом. По дорогам постоянно двигались туда-сюда ямщики, шли паломники в далекие монастыри. А зимой начинались интенсивные перевозки сданных налогов, оброков, товаров на рынки. И Ченслер по дороге из Ярославля писал: “Земля вся хорошо засеяна хлебом, который жители везут в Москву в таком количестве, что это кажется удивительным. Каждое утро вы можете видеть от 700 до 800 саней, едущих туда с хлебом, а некоторые с рыбой”. Вот вам и “сонное царство”!
Каменные строения на Руси возводились давно, но их было относительно немного — важнейшие крепости, храмы, официальные представительства, палаты. А жилые дома как в деревнях, так и в городах, были в большинстве деревянными. Разумеется, не по причинам “отсталости” — деревянное жилье оказывалось более здоровым, дешевым, а зимой и более теплым. Установлено, что от мороза в 40 градусов может защитить сосновый слой толщиной 20 см, а кирпичная кладка нужна в 60 см. Это преимущество подмечали и иностранцы. “Деревянные постройки для русских, по-видимому, гораздо удобнее, нежели каменные и кирпичные, потому что в последних большая сырость, и они холоднее, чем деревянные” (Флетчер). “ Тамошние зимние холода имеют такую поразительную силу, что пробираются сквозь самые толстые каменные стены вместе с сыростью и, замораживая ее, покрывают снежной коркой; это видел я несколько раз сам” (Мейерберг). Поэтому даже царь, принимая послов или проводя заседания в каменных палатах, жить предпочитал в деревянном дворце.
У простонародья, ясное дело, избы были попроще, чем царские и боярские хоромы. А конкретная величина дома зависела от положения и достатка. Основой строения в любом случае являлся сруб, размеры которого ограничивались длиной бревен. Срубы бывали и “круглые” (восьмиугольные) — для постройки церквей, башен. А для жилья — четырехугольные. И из нескольких срубов, как из кубиков, сооружался весь хозяйственный комплекс. Строили всегда без гвоздей и только при помощи топоров. Опять же, по опыту. Вокруг гвоздя дерево быстро загнивает. А при распиливании бревна махрятся, впитывают влагу и гниют — в то время как топор уплотняет срез. В один этаж ставились лишь самые бедные избушки. Чаще — в два (а бывало и в 3–4). Снизу находился подклет, где держали скот, хозяйственную утварь. Вторым ярусом на него надстраивалась жилая отапливаемая горница. Лестница могла быть как внутри, так и снаружи. Если снаружи, она называлась крыльцом (поскольку имела кровлю). Дополнительным помещением являлась повалуша — неотапливаемая, ее использовали для хозяйственных нужд и в качестве летнего жилья, иногда тоже ставили на подклете. А несколько соседних построек соединялись крытыми переходами — сенями. В дворовый комплекс обычно входили и другие сооружения — гумно, овин, амбар, конюшня, птичник, баня.
Щели между бревнами конопатили мхом. А окна были маленькими и изнутри задвигались доской-ставней, ходившей в пазах — для сохранения тепла. Летом их часто держали открытыми. На зиму вставляли рамы, затянутые для пропускания света промасленным холстом, бычьим пузырем, а у людей среднего достатка и богатых со слюдой. И опять не из-за “отсталости”. На Западе бедняки тоже применяли бычий пузырь, а изготовлявшееся там стекло было в то время толстым, неровным и мутным, окна набирались из кусочков по 15–20 см. Слюда оказывалась прозрачнее, и куски ее были больше. А для русских она была и дешевле, чем для европейцев, поскольку добывалась в больших количествах именно у нас и вывозилась на экспорт (лучшие сорта слюды так и назвали — “мусковит”, из Московии). “Слюда пропускает свет изнутри и снаружи лучше, нежели стекло и потому еще заслуживает преимущество перед стеклом и рогом, что не трескается как первое и не горит как второе” (Флетчер). А Павел Алеппский был в восторге от “чудесных выпуклых и гладких оконниц из каменного хрусталя”.
