— Нет, сэр, я не собираюсь этого делать. — Он бросил сердитый взгляд на ехидно улыбающегося Мэддокса. — Послушайте, в том, что у нее было сотрясение, нет никаких сомнений. Как и в том, что она действительно не помнит ничего после четвертого числа. Более того, я уверен и в реальности наличия у нее настоящей амнезии. Но я много читал по данному вопросу, и мне кажется, наша Джинкс научилась и выдумывать кое-что. Другими словами, она здорово фантазирует. Именно такую очередную сказку она и должна была рассказать отцу четвертого июня при встрече. Скорее всего, она повторяла ее на пути к Холлу, поэтому та здорово засела у нее в мозгу. С Лео все в порядке. Я с ним расцеловалась после завтрака перед самым отъездом. Он передает всем вам привет. Ну, а то, что она просто врет, никому и в голову не приходит. В ее сознании все осталось так, будто это и есть правда, поскольку она успела зазубрить свою легенду.
— Итак, получается, что убийца все же ее отец?
— Такая возможность не исключается, сэр.
Фрэнк поднялся и надел пиджак.
— В одном ты, безусловно, прав, — с кислым выражением обратился он к сержанту. — Убийства как две капли воды похожи на случай с Лэнди. И подозреваемые у нас те же самые. Как ни жаль, но мы не сможем довести дело до суда, если кто-то в самом скором времени не предоставит нам новые доказательства.
30 июня, четверг.
Поместье Хотри, Винчестер.
3 часа 30 минут ночи.
Детский крик прорвал тишину ночи. Этот ужас повторялся в доме последние две недели. На кухне тревожно залаял Рекс.
— Синди! — крикнула мать девочки и, наспех накинув халат, побежала к детской спальне. — Ну хватит, с меня достаточно! — Распахнув двери комнаты, она тут же подхватила ребенка на руки: — Или ты мне все расскажешь, или я поведу тебя к врачу. Ты меня слышишь? Слышишь?! Я больше этого не вытерплю!
Клиника Найтингейл, Солсбери.
6 часов 30 минут утра.
В ту ночь Алан Протероу спал плохо. В шесть утра он перестал сопротивляться бессоннице, поднялся с кровати, застонав, заставил себя одеться и решил побегать трусцой по территории больницы. Ночью моросил дождь, и трава под ногами была сырой. Вода промочила его кроссовки, постоянно ныла щека в местах порезов от осколков стекла, а плечо доставляло невыносимую боль при каждом шаге. Какого черта он вообще выбрался на улицу? Бег трусцой изобрели мазохисты, и заниматься им следует далеко не всем. Во всяком случае, не врачу-цинику средних лет, который твердо уверен в том, что смерть настолько же неразборчива, несправедлива и случайна, как большинство программ правительства по охране здоровья населения.
Испытав чувство облегчения от того, как быстро он принял верное решение, Алан доковылял до скамейки на террасе, и присел, созерцая туманный пейзаж, раскинувшийся перед ним. Где-то вдалеке, уже за пределами территории больницы, виднелись пурпурные холмы на фоне бледно-голубого летнего неба. Чуть ближе возвышался величавый шпиль местного собора, гордо выделяющийся на фоне множества одинаковых зеленых крон деревьев. Как всегда, этот вид вызвал у доктора приступ пессимизма. Возможно, хоть этот пейзаж сумеет выстоять против постоянного наступления человека на природу. Хотя сейчас Алан сильно сомневался в этом.
— Сегодня вы выглядите особенно задумчивым, — обратилась к доктору Джинкс, присаживаясь рядом на скамейку.
Она была одета во все черное и натянула на лоб вязаную шапочку из темной шерсти. Доктор некоторое время изучал ее вымокшие туфли, а потом кивнул в ту сторону, где возвышался шпиль собора.
— Я размышлял о том, как человек разрушает сам себя, — пояснил он. — И подумал вот о чем: когда до этого все же дойдет дело, что же произойдет быстрее — он разрушит сам себя или все же свои артефакты?
— Разве это имеет большое значение? — удивилась Джинкс, проследив за его взглядом. — Природа все равно сама справится со всем тем, что мы оставим после себя, поэтому все артефакты перестанут существовать вне зависимости от того, уничтожим мы их сами или нет.
— Это довольно печально, вы не находите?
Женщина рассмеялась:
— Ничего подобного не произойдет, если только человек начнет жить с мудростью и в пределах своих нужд. Ну, а уж если не научится, то значит, ему нет места на этой планете. Лично у меня нет сентиментальной привязанности к человеку, как к биологическому виду. Более того, я бы сказала, что мы принадлежим к одному из наиболее неприятных продуктов естественного отбора. — Она махнула рукой в сторону деревьев, растущих у самой ограды больницы: — Вот они не приносят ничего, кроме добра. А мы — только сплошной вред.
— Но у них не остается никакого выбора, — возразил Алан.
— Да, — согласилась Джинкс. — Свободный выбор — это такое занудство, верно?
Некоторое время они просто посидели в тишине.
— Милая на вас сегодня шапочка, — неожиданно заметил Протероу.
— Это мне Мэтью одолжил, — охотно пояснила Джинкс. — Чтобы голова не мерзла.
Доктор решил не спрашивать женщину о том, уж не в этом ли костюме она выходила в ту ночь в понедельник:
— А чем вы сейчас занимались? — вместо этого поинтересовался он.
— Гуляла.
— А вы храбрая женщина. Если верить Мэтью, то это место просто кишит убийцами. Странно, как это он еще не запугал вас своими рассказами. Должен признаться, что на меня они произвели должное впечатление.
Джинкс кивнула:
— А он не успел рассказать вам про лису, которая пыталась перекусить себе лапу, чтобы вырваться из капкана?
— Нет.
— Потом она все равно погибла. Умерла от страха. Так вот я не хочу такой смерти.
— Поэтому вы и разгуливаете здесь для того, чтобы доказать, какая вы бесстрашная?
— Да. — Она бросила быстрый взгляд на доктора, а затем вновь принялась рассматривать шпиль собора. — Все равно я не могла уснуть. У Мэтью не слишком удобная ванная.
— Они редко бывают удобными, — буркнул доктор. — Скажите, а что вас заставило попробовать заснуть в ванной Мэтью?
— Конечно, на то были свои причины. Я ничего просто так не делаю.